Валентина Гаас

Декабрь в тот год выдался лютым. Снег, казалось, не падал, а с остервенением сек землю, засыпая элитный коттеджный поселок «Серебряный бор» по самые крыши. Но в гостиной особняка Павловых было тепло, пахло дорогим кофе и тревожным ожиданием. Вера стояла посреди огромной залы, судорожно сжимая лямку старой дорожной сумки. Её пальцы побелели, а семимесячный живот, обтянутый простым вязаным платьем, казался единственной защитой от ледяного взгляда, которым сверлила её Элеонора Павловна. Свекровь восседала в кресле, как королева на троне. На ней был бордовый костюм от Шанель, волосы уложены в идеальную ракушку, маникюр безупречен. Она держала в руках хрустальный бокал с шампанским, словно праздновала победу. А может, так оно и было. — Ты должна понять, Верочка, — голос свекрови звучал мягко, но в этой мягкости сквозила сталь хирургического скальпеля. — Ничего личного. Только бизнес и здравый смысл. Игорь — мужчина видный, перспективный. Ему нужен размах, нужен трамплин. А ты... ты, прости

Юбилеи — штука коварная. Особенно чужие. Ты можешь зайти «на чай», а выйти — с ощущением, что тебе только что выставили счёт за чужую жизнь. У Ларисы это случилось в среду. Обычная, сероватая среда, когда люди спорят не о смысле жизни, а о том, какой порошок лучше и почему опять подорожала гречка. Лариса заехала к свекрови завезти лекарства — просто по-человечески. Без сцены. Без разговоров о «ты должна». Она была уверена: максимум — короткое «спасибо» и привычное «ой, сейчас без тебя бы не справилась». Но в прихожей её встретила не свекровь, а витрина тщеславия. На Вере Ивановне — новая кофта, запах дорогого парфюма и лицо человека, который уже решил всё за других. Не просто решил — успел всем объявить. — Ларисочка, хорошо, что пришла, — сказала Вера Ивановна так, будто вручала премию. — Ты у нас теперь при деньгах… значит, будешь оплачивать мой юбилей. Лариса замерла с пакетом в руках. Пакет хрустнул — таблетницы, капли, что-то ещё. И в голове тоже хрустнуло: не «что?», а «сей

- Олечка, ну какая любовь? - Наталья взмахнула руками с удивлением глядя на дочку.  - Настоящая, мам! Самая что ни на есть настоящая! - Наталья видела, что еë дочь говорит совершенно серьёзно.  - Дочка, ты только в 9 классе, тебе всего лишь 15! Тебе об учебе думать нужно, а не о мальчиках.  Оля расплакалась.  - Ты не понимаешь, он самый лучший!  - Дочка, ему 22 года. 22! А тебе всего 15. Я против вашей дружбы и отношений. Слышишь? - Наталья сорвалась на крик, хотя хотела быть спокойной. - Я запрещаю тебе с ним видется.  - Да ты даже с ним не знакома, а уже говоришь такие ужасные вещи, - в сердцах заявила Ольга и Наталья поняла, что, если она сейчас не остановится, то рискует навсегда испортить отношения с дочкой.  - Ты права, Оля. Я его не знаю. Может познакомишь? - спросила она.  - Конечно, мам. И тогда ты убедишься, что он - замечательный.  ....................  - Наташа! Наташ! - как будто сквозь дрему донеслось до Натальи и она вздрогнула и посмотрела в ту сторону, откуда шёл голос

Я сидела в приёмной и не могла заставить себя перестать теребить безымянный палец левой руки. Там, где семь лет назад могло быть кольцо. Там, где ничего не было и уже никогда не будет. В сумке лежали мамины анализы. Третья стадия. Операция нужна срочно. Два миллиона восемьсот тысяч рублей. Я пересчитывала эту сумму столько раз, что цифры уже потеряли смысл. Фриланс переводчика не покроет и десятой части. Я это понимала. И всё равно приехала сюда. В этот город. В эту компанию. К нему. Потому что у меня не было выбора. Эта строительная компания — единственная в городе с корпоративной медстраховкой, которая покрывает онкологию для родственников сотрудников. Я узнала это случайно, листая вакансии в три часа ночи. И тут же поняла, что судьба смеётся надо мной. Семь лет я убегала от этого города. Семь лет старалась забыть. А теперь сижу в приёмной компании, которую он построил. И жду, когда меня позовут на собеседование. «Прости, мама. Прости, Максим. Я снова всё порчу». Дверь открылась. Же

Я стояла у чужого подъезда и не могла заставить себя войти. В руке — конверт с адресом. Тот самый адрес, который я нашла неделю назад. Который перевернул мою жизнь. За этой дверью — ответ на вопрос, который изменит всё, что я знала о своих двадцати двух годах брака. Можно уйти. Можно сжечь письма и забыть. Можно прожить остаток жизни, не зная правды. Но я уже здесь. Значит, выбор сделан. Я нажала на кнопку домофона. *** Всё началось на девятый день после похорон. Дети уехали к свекрови на выходные. Даша сама предложила — сказала, что бабушке очень тяжело одной. Косте было уже всё равно, лишь бы не сидеть в квартире, где всё напоминало об отце. А я осталась. Мне нужно было разобрать вещи Виктора. Двадцать два года брака. Сорок четыре года жизни. И вот я стою перед его шкафом и не знаю, с чего начать. На стене — наша свадебная фотография. Каждый день я проходила мимо неё и улыбалась. Теперь не могу смотреть. Рубашки. Пиджаки. Галстуки, которые я дарила ему на каждый день рожде

Тарелки на столе стояли нетронутыми. Горячее остывало, салаты заветривались, а хрустальные бокалы, наполненные вином, сиротливо ждали своего часа. Праздник, юбилей отца мужа, превратился в тягучий, молчаливый кошмар. Воздух в комнате загустел, стал тяжёлым, как мокрая вата. Его можно было резать ножом. Единственным звуком, нарушавшим гнетущую тишину, был бубнёж телевизора в углу, где мелькали весёлые лица каких-то артистов. Они пели и смеялись, будто издеваясь над застывшей за столом семьёй. Ольга смотрела в одну точку — на трещинку в скатерти. Она знала эту скатерть наизусть. Знала каждую зацепку, каждое пятнышко, которое не отстиралось. Десять лет она стелила её на каждый праздник в этом доме. Десять лет пыталась стать своей. — Я не поняла, ты мне отвечать собираешься? — голос свекрови, Тамары Игоревны, был тихим, но от этого ещё более зловещим. Ольга подняла глаза. Муж, Андрей, сидел рядом, вжав голову в плечи, и сосредоточенно ковырял вилкой оливье. Он делал вид, что его это не кас