Предыдущая публикация
Из публикаций ко дню рождения Михаила Исаковского
«Слеза несбывшихся надежд». Михаил Исаковский
125 лет назад, 19 января 1900 года, родился поэт. Незабытый и такой родной для многих
Он появился на свет в деревне Глотовке Ельнинского уезда, на Смоленщине, в семье хлебопашцев, которые носили фамилию Исаковы. Это музыкальные, песенные края. И речь Исаковского – что в прозе, что в стихах – всегда была напевна.
«Где оставил я детство свое»
Михаил окончил сельскую школу и пять классов гимназии. Его крестьянское детство было далеко не безоблачным. Из тринадцати братьев и сестер выжили только пятеро, остальные умерли слишком рано. И все же поэт вспоминал о своих первых годах с нежностью:
Есть во Всходском районе деревня такая,
Где оставил я детство свое,
И, куда б я ни шел, мне звучал, не смолкая,
Теплый, ласковый голос ее.
В наше время его, возможно, назвали бы вундеркиндом. Отец и дед Михаила почти не умели читать, а он быстро освоил грамоту и, несмотря на близорукость, увлекся книгами. Благодаря народным песням, которые звучали в доме, научился слагать стихи. Писал для односельчан письма, в том числе на фронт. На выпускной экзамен земской школы явился босым и прочел изумленным наставникам собственное стихотворение о Ломоносове. В 1914 году одно из его детских произведений — «Просьба солдата» — было напечатано в московской газете «Новь»: постарались учителя, послали в редакцию более или менее удачные экзерсисы крестьянского подростка, который вообще-то не воевал:
Светит солнца луч
Догорающий...
Говорит солдат
Умирающий:
«Напиши, мой друг,
Ты моей жене:
Не горюет пусть
О моей судьбе.
А еще поклон
Напиши ей мой
Напиши, чтоб меня
Не ждала домой...
Если жить вдовой
Ей не нравится,
С тем, кто по сердцу,
Пусть венчается».
Фольклорные интонации здесь хорошо узнаваемы, обнаруживают родство с классической солдатской или ямщицкой песней. В этих простодушных строках уже слышится настоящая исаковская лирика. С началом войны, которую нарекли Великой, нахлынула патриотическая волна. В газетах появлялись воинственные, бравурные стихи о скорой победе, а безвестный юный автор неожиданно выступил с печальным напевом. Он писал просто, но по-моцартовски гармонично, это слышалось сразу. Потому и стал не только поэтом, но и песенником высокой марки.
«Мы такого не видали никогда»
История преломилась. Поэт поддержал революцию, все, что полагается, расслышал и разглядел в ее всполохах. В 18 лет, будучи сельским учителем и журналистом, вступил в партию, стал большевиком. Примерно тогда же он получил всем известную фамилию. Старший брат, работник исполкома, считал, что так звучит красивее – и они стали Исаковскими. В 1927 году вышел первый большой сборник стихотворений Исаковского – «Провода в соломе». Программное название для того времени, когда о всеобщей коллективизации только говорили, и видели в ней преображение России. Там было стихотворение, ставшее классическим. Никто точнее не описал всеобщий восторг от «советского чуда», от «лампочки Ильича»:
Вдоль деревни, от избы и до избы,
Зашагали торопливые столбы;
Загудели, заиграли провода, —
Мы такого не видали никогда;
Нам такое не встречалось и во сне,
Чтобы солнце загоралось на сосне.
Мелодию к этим стихам сочинил Владимир Захаров – и с песни, которая намертво влита в эпоху, началась новая судьба хора имени Пятницкого.
Крестьянское сообщество консервативно. Советскую власть оно принимало медленно – а Исаковский умел говорить по-мужицки и разъяснял собратьям «политику партии». Не по заказу, вполне искренне.
Как ни странно, первоначально эту книгу приняли не все. Но за Исаковского заступился самый главный советский писатель – Максим Горький, объяснивший, что молодой поэт – «не деревенский, а тот новый человек, который знает, что город и деревня — две силы, которые отдельно одна от другой существовать не могут, и знает, что для них пришла пора слиться в одну необоримую творческую силу…»
В личном письме Исаковскому Горький был еще комплиментарнее: «Певец души народной — так бы я назвал Вас, и этим выражаю свои чувства восхищения и преклонения, признательности и благодарности за Ваши милые и дорогие русскому сердцу песни». Автор «Клима Самгина», всю жизнь побаивавшийся деревенских нравов, сравнивал Исаковского с Алексеем Кольцовым.
В то время литературные критики как раз боролись с «есенинщиной». Исаковский не уступал Есенину в «народности», во владении русскими мотивами. И в то же время не был «упадочным», не был эгоцентриком. Его стихи легче вписывались в «повестку дня». Их охотно выучивали наизусть, напевали под гармошку – как есенинские. Сам Исаковский не собирался ниспровергать Есенина, считал его одним из своих учителей, хотя бывало, что и критиковал. Оба сохранились в русской речи, в поэзии.
В начале 1930-х, в разгар коллективизации, это казалось особенно важным. Исаковский в то время редактировал московский журнал «Колхозник». Писал не только о деревне. Его «Прощание» – фреска из истории уже прошедшей войны – подхватили многие. Гармонии в этих стихах больше, чем слов:
Дан приказ: ему — на запад,
Ей — в другую сторону…
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.
О новом он писал в традиционном стиле. За Исаковским стояла старинная песенная традиция. Кажется, что его стихи — такие, например, как «Одинокая гармонь» или «На закате ходит парень» — сложились задолго до XX века: так объяснялись в любви и в стародавние времена, и в эпоху ДнепроГЭСа. Проявлялись и черты, присущие только Исаковскому – немногословность, строгость по отношению к каждой строке. Он неизменно правдоподобен и поэтичен.
В 1938 году в руки композитору Матвею Блантеру попал недописанный стих, начинавшийся строкой: «Расцветали яблони и груши». Позже он вспоминал: «Катюша» без остатка заняла мое воображение. Вслушиваясь в слова Исаковского, я заметил, что в стихотворении его очень звонкая интонация. И, в частности, вот это: бéрег, нá берег! Какая причудливая игра ударений!» Премьера нового шлягера состоялась в Колонном зале Дома союзов осенью 1938-го — в исполнении солистки джаз-оркестра Валентины Батищевой. Ну а в дальнейшем кто только «Катюшу» не пел и какие ее переделки не ходили в народе. В военные годы начался настоящий бум: в простодушной песенке запечатлелись драгоценные воспоминания о мирной жизни, для многих бойцов всего важнее была вера в то, что «любовь Катюша сбережет». Михаил Исаковский гордился тем, что в честь его героини назвали оружие славных побед, боевую машину реактивной артиллерии. В Италии, Болгарии, во Франции «Катюша» стала партизанским паролем. «Песенку девичью» знали повсюду, о ней ходили легенды. Одну такую узнал от бойцов автор крылатого текста: «Однажды под вечер, в часы затишья, наши бойцы услышали из немецкого окопа, расположенного поблизости, «Катюшу». Немцы покрутили ее раз, потом поставили второй раз, потом третий. Это разозлило наших бойцов: мол, как это подлые фашисты могут играть нашу «Катюшу»?! Не бывать этому! Надо отобрать у них «Катюшу»! В общем, дело кончилось тем, что группа наших солдат совершенно неожиданно бросилась в атаку на немецкий окоп. Завязалась короткая, молниеносная схватка. В результате — немцы еще и опомниться не успели, как «Катюша» — пластинка с патефоном — была доставлена к своим».
Александр Твардовский (а он высоко ценил талант поэта-земляка!) говаривал, что яблони и груши одновременно не расцветают. Но у Исаковского это не выглядит небрежностью, уж слишком простодушно и по-народному сказано. Интонация выручает. А что может быть важнее для поэта?
"Былое ". Стихотворение. 1941 г. РГАЛИ. Ф. 1373. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 1.
«Бойца не устрашит»
Началась война. Исаковский не мог служить военкором: подводило здоровье. Но его песни сражались с первых дней Великой Отечественной. В Чистополе, в эвакуации, его поселили в бревенчатой избе вместе с Борисом Пастернаком. «Оба были почти насильно увезены от опасности, считали, что с ними поступили несправедливо, тяжко переживали свою физическую немощь и удаленность от событий войны. И это их сближало», — вспоминал ненадолго заезжавший в Чистополь Евгений Долматовский. Михаил Васильевич дотошно отслеживал фронтовые сводки, мог обстоятельно рассказать о боевом пути каждой армии. Ведь где-то там сражался брат, погибали и побеждали его преданные читатели. Для бойцов в те годы он написал «Огонек», «В лесу прифронтовом» и еще несколько шедевров. Бойцы в его песнях – даже «на позиции» немного напоминают рисунки с палехских шкатулок. В этом есть особое изящество. И – несмотря на некоторую условность – самая настоящая правда.
Исаковский понимал: на войне важны не только стойкость и мужество. Людям необходимы нежные, ласковые песни. Они способны залечить раны. Он писал о любви и верности – и для фронтовиков это было важнее всего. «Я представил себе русский лес, чуть-чуть окрашенный осенью, тишину, непривычную для солдат, только что вышедших из боя, тишину, которую не может нарушить даже гармонь. Послал стихи старому товарищу Матвею Блантеру».
Под этот вальс весенним днем
Ходили мы на круг,
Под этот вальс в краю родном
Любили мы подруг;
Под этот вальс ловили мы
Очей любимых свет,
Под этот вальс грустили мы,
Когда подруги нет.
И вот он снова прозвучал
В лесу прифронтовом,
И каждый слушал и молчал
О чем-то дорогом;
И каждый думал о своей,
Припомнив ту весну,
И каждый знал — дорога к ней
Ведет через войну…
Это песню замечательно исполняли Вадим Козин, Георгий Виноградов, Ефрем Флакс, Соломон Хромченко и, конечно, Краснознаменный хор. Есть такие баллады, в которых поэту и композитору удалось вместить в пять минут столько страстей, столько мотивов – что хватило бы на оперу. Здесь и лирика, и драматизм, и героика. Можно представить себе и судьбу человека, и пути целой армии, пути поколения. Финал песни звучит как клятва:
Но пусть и смерть — в огне, в дыму —
Бойца не устрашит,
И что положено кому —
Пусть каждый совершит.
Настал черед, пришла пора, —
Идем, друзья, идем!
За все, чем жили мы вчера,
За все, что завтра ждем!
Без первого – лирического – мотива эта клятва не прозвучала бы так крепко.
Он продолжал творить и публиковаться, создавал сборники стихов. В большинстве песен той поры поется о любви и верности, ведь это неизбывная лирика вечной России, которая все перетерпела и превозмогла. И если поэт сказал: «Уходили в поход партизаны, уходили в поход на врага», — значит, вернутся с победой, а враг будет разбит.
«На серый камень гробовой»
Сразу после войны появилось самое горькое и, быть может, самое сильное стихотворение Исаковского «Враги сожгли родную хату». В 1946 году его опубликовали в журнале «Знамя». Затем родилась и песня. Композитор Матвей Блантер отнесся к произведению Михаила Васильевича предельно осторожно и тактично, умело подчеркнул расставленные им акценты. Получился пронзительный монолог о судьбе вернувшегося с фронта бойца. «Слеза несбывшихся надежд» непрошено выступает даже в победные дни, когда герои оказываются на пепелище и их безжалостно давит трагедия страшных потерь.
Никто не запрещал этих строк. Но и песня, и стихотворение официально считались несвоевременными, чересчур безотрадной выглядела доля героя-солдата: ни дома, ни близкого человека — все отняла война. От всего по-настоящему дорогого в жизни остался лишь «травой заросший бугорок». Но разве мало было подобных судеб? По радио песня прозвучала только единожды, потом ее исполняли вполголоса — не с эстрады, где придется: в чайных, в поездах, на поминальных застольях, под гармонь, а то и под трофейный аккордеон. Пели инвалиды, фронтовики и тыловики. «Многие были почему-то убеждены, что Победа исключает трагические песни, будто война не принесла народу ужасного горя. Это был какой-то психоз, наваждение. В общем-то неплохие люди, они, не сговариваясь, шарахнулись от песни. Был один даже — прослушал, заплакал, вытер слезы и сказал: «Нет, мы не можем». Что же не можем? Не плакать? Оказывается, пропустить песню на радио «не можем», — вспоминал Михаил Исаковский. Песня прочно пробилась в эфир лишь спустя полтора десятка лет — в исполнении Марка Бернеса. Вскоре ее записал и краснознаменный ансамбль. Так и должно было случиться — для первых послевоенных лет мотив и пафос песни оказались слишком горестными, требовалось время, чтобы рубцы страшных ран затянулись.
После Победы Исаковский написал еще одно стихотворение, ставшее всенародно известным, — «Слово к товарищу Сталину»:
Спасибо Вам, что в годы испытаний
Вы помогли нам устоять в борьбе.
Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.
Вождя народов в ту пору прославляли на все лады — и поэты, и художники, и кинематографисты, и драматурги. Часто оды и полотна воспринимались как «обязательная программа», как профессиональное задание на актуальную тему. Исаковский же написал бесхитростное, искреннее признание, к которому после войны могли присоединиться миллионы людей. И эти строки запомнились. Литературовед Евгений Лебедев говорил, что в поэзии найдется немного даже признаний в любви к женщине такой силы. Потом эти стихи в одной из песен процитировал Владимир Высоцкий.
Печальный классик
Исаковский прожил не так уж долго – 73 года. Но со времен молодости поэта до преклонных лет слишком многое переменилось и вокруг, и в его душе. На три жизни хватило бы.
Он был прославлен и награжден. Его стихи разучивали наизусть школьники. Классиком Исаковского признали прижизненно. Больше сотни песен на стихи поэта не канули в Лету. Исаковский стал первым и единственным поэтом, которому прижизненно отвели том в серии «Библиотека поэта». Но писал он в последние годы все печальнее. В 1960-е Исаковский казался пришельцем из далекого прошлого – любимым, талантливым, но уж очень несовременным. Да и его не устраивали новые интонации в поэзии. Он не принимал изломанности, «побрякушек», попыток усложнить звучание стиха, не говоря уж о его смысловой стороне. По большому счету, он не смирился ни с Блоком, ни с Маяковским. А тут наступило время индивидуалистов, оригиналов. Это казалось Исаковскому чем-то дешевым, недостойным. Сам он все чаще грустил и сомневался – в том числе и в собственном предназначении:
С прежним другом я свиделся,
Сел с ним рядом за стол...
Но и этот обиделся
И с обидой ушел…
Не таланты, не гении, -
Жаждут все же блеснуть,
Чтоб травою забвения
Не покрылся их путь;
Чтоб хоть малость упрочиться,
Хоть на несколько б лет...
Всем бессмертия хочется,
А бессмертия нет.
Грустил он не только из-за болезней, из-за недобрых предчувствий. Это грусть «уходящей натуры». А в одном из последних стихотворений, на излете 1972 года, Исаковский признался:
И все же, все ж мне очень бы хотелось
Увидеть мир в грядущем бытии.
Я б сделал все, что нынче не успелось,
И думы б все додумал я свои.
Не все надежды поэта сбылись – как и у солдата из его давнего стихотворения.
Арсений Замостьянов
125 лет назад, 19 января 1900 года, родился поэт. Незабытый и такой родной для многих
Он появился на свет в деревне Глотовке Ельнинского уезда, на Смоленщине, в семье хлебопашцев, которые носили фамилию Исаковы. Это музыкальные, песенные края. И речь Исаковского – что в прозе, что в стихах – всегда была напевна.
«Где оставил я детство свое»
Михаил окончил сельскую школу и пять классов гимназии. Его крестьянское детство было далеко не безоблачным. Из тринадцати братьев и сестер выжили только пятеро, остальные умерли слишком рано. И все же поэт вспоминал о своих первых годах с нежностью:
Есть во Всходском районе деревня такая,
Где оставил я детство свое,
И, куда б я ни шел, мне звучал, не смолкая,
Теплый, ласковый голос ее.
В наше время его, возможно, назвали бы вундеркиндом. Отец и дед Михаила почти не умели читать, а он быстро освоил грамоту и, несмотря на близорукость, увлекся книгами. Благодаря народным песням, которые звучали в доме, научился слагать стихи. Писал для односельчан письма, в том числе на фронт. На выпускной экзамен земской школы явился босым и прочел изумленным наставникам собственное стихотворение о Ломоносове. В 1914 году одно из его детских произведений — «Просьба солдата» — было напечатано в московской газете «Новь»: постарались учителя, послали в редакцию более или менее удачные экзерсисы крестьянского подростка, который вообще-то не воевал:
Светит солнца луч
Догорающий...
Говорит солдат
Умирающий:
«Напиши, мой друг,
Ты моей жене:
Не горюет пусть
О моей судьбе.
А еще поклон
Напиши ей мой
Напиши, чтоб меня
Не ждала домой...
Если жить вдовой
Ей не нравится,
С тем, кто по сердцу,
Пусть венчается».
Фольклорные интонации здесь хорошо узнаваемы, обнаруживают родство с классической солдатской или ямщицкой песней. В этих простодушных строках уже слышится настоящая исаковская лирика. С началом войны, которую нарекли Великой, нахлынула патриотическая волна. В газетах появлялись воинственные, бравурные стихи о скорой победе, а безвестный юный автор неожиданно выступил с печальным напевом. Он писал просто, но по-моцартовски гармонично, это слышалось сразу. Потому и стал не только поэтом, но и песенником высокой марки.
«Мы такого не видали никогда»
История преломилась. Поэт поддержал революцию, все, что полагается, расслышал и разглядел в ее всполохах. В 18 лет, будучи сельским учителем и журналистом, вступил в партию, стал большевиком. Примерно тогда же он получил всем известную фамилию. Старший брат, работник исполкома, считал, что так звучит красивее – и они стали Исаковскими. В 1927 году вышел первый большой сборник стихотворений Исаковского – «Провода в соломе». Программное название для того времени, когда о всеобщей коллективизации только говорили, и видели в ней преображение России. Там было стихотворение, ставшее классическим. Никто точнее не описал всеобщий восторг от «советского чуда», от «лампочки Ильича»:
Вдоль деревни, от избы и до избы,
Зашагали торопливые столбы;
Загудели, заиграли провода, —
Мы такого не видали никогда;
Нам такое не встречалось и во сне,
Чтобы солнце загоралось на сосне.
Мелодию к этим стихам сочинил Владимир Захаров – и с песни, которая намертво влита в эпоху, началась новая судьба хора имени Пятницкого.
Крестьянское сообщество консервативно. Советскую власть оно принимало медленно – а Исаковский умел говорить по-мужицки и разъяснял собратьям «политику партии». Не по заказу, вполне искренне.
Как ни странно, первоначально эту книгу приняли не все. Но за Исаковского заступился самый главный советский писатель – Максим Горький, объяснивший, что молодой поэт – «не деревенский, а тот новый человек, который знает, что город и деревня — две силы, которые отдельно одна от другой существовать не могут, и знает, что для них пришла пора слиться в одну необоримую творческую силу…»
В личном письме Исаковскому Горький был еще комплиментарнее: «Певец души народной — так бы я назвал Вас, и этим выражаю свои чувства восхищения и преклонения, признательности и благодарности за Ваши милые и дорогие русскому сердцу песни». Автор «Клима Самгина», всю жизнь побаивавшийся деревенских нравов, сравнивал Исаковского с Алексеем Кольцовым.
В то время литературные критики как раз боролись с «есенинщиной». Исаковский не уступал Есенину в «народности», во владении русскими мотивами. И в то же время не был «упадочным», не был эгоцентриком. Его стихи легче вписывались в «повестку дня». Их охотно выучивали наизусть, напевали под гармошку – как есенинские. Сам Исаковский не собирался ниспровергать Есенина, считал его одним из своих учителей, хотя бывало, что и критиковал. Оба сохранились в русской речи, в поэзии.
В начале 1930-х, в разгар коллективизации, это казалось особенно важным. Исаковский в то время редактировал московский журнал «Колхозник». Писал не только о деревне. Его «Прощание» – фреска из истории уже прошедшей войны – подхватили многие. Гармонии в этих стихах больше, чем слов:
Дан приказ: ему — на запад,
Ей — в другую сторону…
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.
О новом он писал в традиционном стиле. За Исаковским стояла старинная песенная традиция. Кажется, что его стихи — такие, например, как «Одинокая гармонь» или «На закате ходит парень» — сложились задолго до XX века: так объяснялись в любви и в стародавние времена, и в эпоху ДнепроГЭСа. Проявлялись и черты, присущие только Исаковскому – немногословность, строгость по отношению к каждой строке. Он неизменно правдоподобен и поэтичен.
В 1938 году в руки композитору Матвею Блантеру попал недописанный стих, начинавшийся строкой: «Расцветали яблони и груши». Позже он вспоминал: «Катюша» без остатка заняла мое воображение. Вслушиваясь в слова Исаковского, я заметил, что в стихотворении его очень звонкая интонация. И, в частности, вот это: бéрег, нá берег! Какая причудливая игра ударений!» Премьера нового шлягера состоялась в Колонном зале Дома союзов осенью 1938-го — в исполнении солистки джаз-оркестра Валентины Батищевой. Ну а в дальнейшем кто только «Катюшу» не пел и какие ее переделки не ходили в народе. В военные годы начался настоящий бум: в простодушной песенке запечатлелись драгоценные воспоминания о мирной жизни, для многих бойцов всего важнее была вера в то, что «любовь Катюша сбережет». Михаил Исаковский гордился тем, что в честь его героини назвали оружие славных побед, боевую машину реактивной артиллерии. В Италии, Болгарии, во Франции «Катюша» стала партизанским паролем. «Песенку девичью» знали повсюду, о ней ходили легенды. Одну такую узнал от бойцов автор крылатого текста: «Однажды под вечер, в часы затишья, наши бойцы услышали из немецкого окопа, расположенного поблизости, «Катюшу». Немцы покрутили ее раз, потом поставили второй раз, потом третий. Это разозлило наших бойцов: мол, как это подлые фашисты могут играть нашу «Катюшу»?! Не бывать этому! Надо отобрать у них «Катюшу»! В общем, дело кончилось тем, что группа наших солдат совершенно неожиданно бросилась в атаку на немецкий окоп. Завязалась короткая, молниеносная схватка. В результате — немцы еще и опомниться не успели, как «Катюша» — пластинка с патефоном — была доставлена к своим».
Александр Твардовский (а он высоко ценил талант поэта-земляка!) говаривал, что яблони и груши одновременно не расцветают. Но у Исаковского это не выглядит небрежностью, уж слишком простодушно и по-народному сказано. Интонация выручает. А что может быть важнее для поэта?
"Былое ". Стихотворение. 1941 г. РГАЛИ. Ф. 1373. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 1.
«Бойца не устрашит»
Началась война. Исаковский не мог служить военкором: подводило здоровье. Но его песни сражались с первых дней Великой Отечественной. В Чистополе, в эвакуации, его поселили в бревенчатой избе вместе с Борисом Пастернаком. «Оба были почти насильно увезены от опасности, считали, что с ними поступили несправедливо, тяжко переживали свою физическую немощь и удаленность от событий войны. И это их сближало», — вспоминал ненадолго заезжавший в Чистополь Евгений Долматовский. Михаил Васильевич дотошно отслеживал фронтовые сводки, мог обстоятельно рассказать о боевом пути каждой армии. Ведь где-то там сражался брат, погибали и побеждали его преданные читатели. Для бойцов в те годы он написал «Огонек», «В лесу прифронтовом» и еще несколько шедевров. Бойцы в его песнях – даже «на позиции» немного напоминают рисунки с палехских шкатулок. В этом есть особое изящество. И – несмотря на некоторую условность – самая настоящая правда.
Исаковский понимал: на войне важны не только стойкость и мужество. Людям необходимы нежные, ласковые песни. Они способны залечить раны. Он писал о любви и верности – и для фронтовиков это было важнее всего. «Я представил себе русский лес, чуть-чуть окрашенный осенью, тишину, непривычную для солдат, только что вышедших из боя, тишину, которую не может нарушить даже гармонь. Послал стихи старому товарищу Матвею Блантеру».
Под этот вальс весенним днем
Ходили мы на круг,
Под этот вальс в краю родном
Любили мы подруг;
Под этот вальс ловили мы
Очей любимых свет,
Под этот вальс грустили мы,
Когда подруги нет.
И вот он снова прозвучал
В лесу прифронтовом,
И каждый слушал и молчал
О чем-то дорогом;
И каждый думал о своей,
Припомнив ту весну,
И каждый знал — дорога к ней
Ведет через войну…
Это песню замечательно исполняли Вадим Козин, Георгий Виноградов, Ефрем Флакс, Соломон Хромченко и, конечно, Краснознаменный хор. Есть такие баллады, в которых поэту и композитору удалось вместить в пять минут столько страстей, столько мотивов – что хватило бы на оперу. Здесь и лирика, и драматизм, и героика. Можно представить себе и судьбу человека, и пути целой армии, пути поколения. Финал песни звучит как клятва:
Но пусть и смерть — в огне, в дыму —
Бойца не устрашит,
И что положено кому —
Пусть каждый совершит.
Настал черед, пришла пора, —
Идем, друзья, идем!
За все, чем жили мы вчера,
За все, что завтра ждем!
Без первого – лирического – мотива эта клятва не прозвучала бы так крепко.
Он продолжал творить и публиковаться, создавал сборники стихов. В большинстве песен той поры поется о любви и верности, ведь это неизбывная лирика вечной России, которая все перетерпела и превозмогла. И если поэт сказал: «Уходили в поход партизаны, уходили в поход на врага», — значит, вернутся с победой, а враг будет разбит.
«На серый камень гробовой»
Сразу после войны появилось самое горькое и, быть может, самое сильное стихотворение Исаковского «Враги сожгли родную хату». В 1946 году его опубликовали в журнале «Знамя». Затем родилась и песня. Композитор Матвей Блантер отнесся к произведению Михаила Васильевича предельно осторожно и тактично, умело подчеркнул расставленные им акценты. Получился пронзительный монолог о судьбе вернувшегося с фронта бойца. «Слеза несбывшихся надежд» непрошено выступает даже в победные дни, когда герои оказываются на пепелище и их безжалостно давит трагедия страшных потерь.
Никто не запрещал этих строк. Но и песня, и стихотворение официально считались несвоевременными, чересчур безотрадной выглядела доля героя-солдата: ни дома, ни близкого человека — все отняла война. От всего по-настоящему дорогого в жизни остался лишь «травой заросший бугорок». Но разве мало было подобных судеб? По радио песня прозвучала только единожды, потом ее исполняли вполголоса — не с эстрады, где придется: в чайных, в поездах, на поминальных застольях, под гармонь, а то и под трофейный аккордеон. Пели инвалиды, фронтовики и тыловики. «Многие были почему-то убеждены, что Победа исключает трагические песни, будто война не принесла народу ужасного горя. Это был какой-то психоз, наваждение. В общем-то неплохие люди, они, не сговариваясь, шарахнулись от песни. Был один даже — прослушал, заплакал, вытер слезы и сказал: «Нет, мы не можем». Что же не можем? Не плакать? Оказывается, пропустить песню на радио «не можем», — вспоминал Михаил Исаковский. Песня прочно пробилась в эфир лишь спустя полтора десятка лет — в исполнении Марка Бернеса. Вскоре ее записал и краснознаменный ансамбль. Так и должно было случиться — для первых послевоенных лет мотив и пафос песни оказались слишком горестными, требовалось время, чтобы рубцы страшных ран затянулись.
После Победы Исаковский написал еще одно стихотворение, ставшее всенародно известным, — «Слово к товарищу Сталину»:
Спасибо Вам, что в годы испытаний
Вы помогли нам устоять в борьбе.
Мы так Вам верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.
Вождя народов в ту пору прославляли на все лады — и поэты, и художники, и кинематографисты, и драматурги. Часто оды и полотна воспринимались как «обязательная программа», как профессиональное задание на актуальную тему. Исаковский же написал бесхитростное, искреннее признание, к которому после войны могли присоединиться миллионы людей. И эти строки запомнились. Литературовед Евгений Лебедев говорил, что в поэзии найдется немного даже признаний в любви к женщине такой силы. Потом эти стихи в одной из песен процитировал Владимир Высоцкий.
Печальный классик
Исаковский прожил не так уж долго – 73 года. Но со времен молодости поэта до преклонных лет слишком многое переменилось и вокруг, и в его душе. На три жизни хватило бы.
Он был прославлен и награжден. Его стихи разучивали наизусть школьники. Классиком Исаковского признали прижизненно. Больше сотни песен на стихи поэта не канули в Лету. Исаковский стал первым и единственным поэтом, которому прижизненно отвели том в серии «Библиотека поэта». Но писал он в последние годы все печальнее. В 1960-е Исаковский казался пришельцем из далекого прошлого – любимым, талантливым, но уж очень несовременным. Да и его не устраивали новые интонации в поэзии. Он не принимал изломанности, «побрякушек», попыток усложнить звучание стиха, не говоря уж о его смысловой стороне. По большому счету, он не смирился ни с Блоком, ни с Маяковским. А тут наступило время индивидуалистов, оригиналов. Это казалось Исаковскому чем-то дешевым, недостойным. Сам он все чаще грустил и сомневался – в том числе и в собственном предназначении:
С прежним другом я свиделся,
Сел с ним рядом за стол...
Но и этот обиделся
И с обидой ушел…
Не таланты, не гении, -
Жаждут все же блеснуть,
Чтоб травою забвения
Не покрылся их путь;
Чтоб хоть малость упрочиться,
Хоть на несколько б лет...
Всем бессмертия хочется,
А бессмертия нет.
Грустил он не только из-за болезней, из-за недобрых предчувствий. Это грусть «уходящей натуры». А в одном из последних стихотворений, на излете 1972 года, Исаковский признался:
И все же, все ж мне очень бы хотелось
Увидеть мир в грядущем бытии.
Я б сделал все, что нынче не успелось,
И думы б все додумал я свои.
Не все надежды поэта сбылись – как и у солдата из его давнего стихотворения.
Арсений Замостьянов
Следующая публикация
Нет комментариев