♥ Улыбайтесь, Господа!!! :))) ♥

Не уходи....

Отец ушёл потому, что узнал о мамином романе с коллегой. Дома случился страшный скандал.
- А что ты хотел? Я всё время одна да одна! Ты на работе на своей днями и ночами. Я женщина, мне внимание нужно!
- Что ты скажешь, если я твоего внимательного Ромочку посажу? Подкину ему чего-нибудь, и закрою, а? – с холодным бешенством спросил батя у матери.
Он служил опером в полиции.
- Ты не посмеешь! Не посмеешь! Ты сам всё разрушил.
Мать села на диван и заплакала.
Отец уже почти сложил свои немногочисленные пожитки и направился к выходу.
Я стоял у двери, ведущей из коридора в гостиную, готовый лечь на пороге, чтобы не выпустить отца. Что за глупость?
У нас всегда была дружная, хорошая семья. Мать с отцом никогда не ссорились, шутили одинаковые шутки и вместе смеялись над ними. Да, батя много времени проводил на работе, часто возвращался оттуда жутко уставшим, с одним желанием: выспаться. Но то время, когда нам удавалось побыть семьёй, говорило о том, что у нас всё хорошо! Как же мать додумалась так всё испортить?! И неужели отец не простит?
- Глеб, не уходи. – с тоской сказала мать, оторвав ладони от лица. – Прости меня! Не уходи. Витя, да не грей ты тут уши!
Но я не сдвинулся с места. Встал в проходе. Мне, тогда двенадцатилетнему, казалось, что мне удастся помешать им порушить то, что я считал счастливой семьёй.
- Вить, пропусти. – серьёзным тоном велел отец.
Такой тон я слышал у него, когда он звонил по работе. Не дома. Не с нами.
- Не уходи! – попросил я.
- Дай мне пройти!
Всё с той же интонацией.
- Пап… а как же я?
Он отодвинул меня, как мебель, и вышел из квартиры.
Мне казалось, что он так торопился уйти, чтобы ничего не натворить. Не просто чтобы не ударить мать сгоряча, а у него ведь было табельное. Глаза отца горели таким гневом, что он тогда правильно ушёл. Я теперь это понимаю. А в тот день он стал для меня человеком, который отодвинул меня с дороги как стул. А мать стала той, кто создал этот кошмар в нашей жизни.
Рома оказался, естественно, козлом, и тоже бросил мать следом за отцом. Она оказалась в ужасной ситуации. Муж ушёл, любовник бросил, сын винит в уходе отца. Ей было непросто, а тут я ещё…
Я рано начал гулять допоздна, связался с плохой компанией. Сначала были мелкие кражи, потом мы начали наглеть.
Взяли нас на ограблении какого-то мажора – не всех. У него была охрана, они успели поймать двоих, меня и Славку. Отец, который был к тому времени начальником у себя в оперативном, приехал в отделение, где держали меня.
Фамилия у нас была редкая – Сорока – и отчество не Петрович, а Глебович. Кто-то был знаком с отцом, вот и позвонил.
- Выходи. – бросил мне отец.
- Да пошёл ты. – процедил я сквозь зубы.
Он выволок меня из камеры.
- А Славян? – завопил я, отчаянно сопротивляясь.
Отец заволок меня в допросную и пару раз крепко врезал по лицу. Размазывая кровь пополам со слезами по лицу, я ненавидел его всё острее.
- Тебе сколько уже?
- Чего? – не понял я.
- Лет сколько? Пятнадцать?
Мне стало смешно.
- Поздравляю! Ты не знаешь, сколько лет твоему сыну!
- Да потому, что ты не мой! – заорал он мне в лицо. – Я Галку беременной замуж взял. Думал, будет мне хорошей женой. А она как была – тут он грубо выругался – так и осталась.
- А кто мой отец? – тупо спросил я.
Он дал мне носовой платок и бутылку с водой, я вытерся. Глеб сел напротив и сказал:
- Прости, что я тебя ударил. Ты меня очень расстроил. Думаешь, у меня дел своих нет?
- Так иди и делай свои дела. – буркнул я.
- Вить… по документам ты мой. И алименты я твоей матери плачу исправно. Но если так всё дальше будет катиться – я откажусь от тебя. Пусть тебя закрывают – какое моё дело, в конце концов?
- А сейчас?
- Что сейчас?
- Ну, сейчас… не закроют?
Он помотал головой.
- А Славка как же?
- Слушай, у Славки свой батя есть. У них зажиточная семья. Разберутся. Ты лучше о своей жизни подумай. Я вот не пойму, вам в тюрьме чего, мёдом что ли помазано? Думаешь, там не жизнь, а малина, поди? Так вот, это ад! Малолетка – ад в кубе.
Я в тюрьму не хотел. Мне было просто тоскливо и больно жить, больно смотреть на мать. Вот я и… отвлекался. Этими мыслями я и поделился с Глебом.
- Короче, выбор за тебя никто не сделает. Или ты начинаешь жить нормально – учиться и думать о будущем. Или по кривой дорожке, в конце которой, как правило, плохо кончают. Не хочешь в тюрьму – меняй своё поведение. Свободен.
Я пошёл к выходу. У двери меня остановил голос отца:
- И мать не вини. В разводе всегда оба виноваты. А то, что я тут про неё крикнул – это на эмоциях. Забудь.
- Глеб… батя, вы же любите друг друга! Может помиритесь? – безо всякой надежды спросил я.
- И про это тоже забудь, сынок.
Пацаны из нашей компашки отпускать меня не хотели.
Пришлось пару раз подраться и походить с синяками. Но я отбился. Славку отец отмазал на условку, и он вернулся к прежним делам. Я же сделал выбор.
Мать простил. Очень постарался. Хотел поинтересоваться, от кого она меня родила, но почему-то не стал. Некогда мне было раскопками заниматься, по учёбе я отрастил такие хвосты, что исправление оценок занимало всё время.
Я успел исправить успеваемость и подал документы в несколько разных учебных заведений МВД.
- Ты спятил? – возмущалась мать. – Это же не жизнь! Вспомни отца! Это не жизнь.
Отца я часто вспоминал. Но видеться мы не виделись. Как-то негласно, и без обид.
Получив вышку и выпустившись лейтенантом, я поехал к нему без звонка. Я ничего не хотел от отца, кроме того, что показать ему: я сделал правильный выбор. Я не пошёл по кривой.
Батя по-прежнему был начальник опер. отдела. Дальше не продвинулся. Видимо, его всё устраивало. Я заглянул в кабинет.
- Здравия желаю. – козырнул. – Лейтенант Сорока. Разрешите?
- Витька? – обалдело спросил отец.
Значит, мать сдержала слово. Не рассказала ему.
- Да ты чего, сынок. Ты это… вольно. Проходи, рассказывай.
Отец поил меня чаем. Предложил коньяку, но я отказался. Мы проговорили, наверное, час. Изредка Глеб отвечал на звонки по работе. Виски у бати стали совсем седыми, лицо прорезали морщины. Этот чужой, и родной в то же время, человек сидел в кресле, глядя на меня со слезой в глазу. Смахивал её. Эк его пробрало! С чего бы?
Я поделился своими успехами и планами.
Обсудили футбол и политику. Пора было прощаться.
- Ладно, пап, пойду я.
Встал.
- Погоди. Погоди, куда ты пойдёшь? Не уходи. – Глеб встал. – Давай к нам в отдел, а?
Я задумался.
Хотелось ли мне работать под его началом?
Наверное, да. Наверное, все эти десять лет я скучал. Десять лет, мать его. Я сел обратно на стул.
- Не уйдёшь? – посмотрел на меня отец.
- Не уйду. Уйти я всегда успею...

ГРЕНКИ...

У нас дома никогда не выбрасывали хлеб.
Мама и подумать об этом не могла. Все ее рассказы о войне, об эвакуации в башкирском городе Стерлитамаке сводились к голоду.
Он так въелся в нее, этот голод, что и многие годы после войны она помнила и говорила о том, например, как вкусны были котлетки, приготовленные из очистков мороженой картошки.
- Сладенькие! – говорила мама и мечтательно зажмуривала глаза.
Я мог купить ей все! Вернее, не мог, но все равно, любой ценой купил бы. Но она мало что хотела. Очень неприхотлива была. И вспоминала, вспоминала… Особенно к концу жизни…
Но я отвлекся.
Итак, у нас дома никогда не выбрасывали хлеб.
Если свежий хлеб хранился в большой зеленой эмалированной кастрюле, – тогда о хлебницах еще не знали! – то куски черствого – поверьте, их было не так много! – складывали в кастрюльку маленькую. И знаете что, тогда хлеб не плесневел. То ли клали в него все, что положено, на хлебзаводе, то ли технология другой была…
Вот и хранился хлеб этот в кастрюльке до выходного. А в выходной мама из него делала гренки!
По воскресеньям мы вообще очень вкусно ели. Утром – обязательно селедка с картошкой в мундире, а вечером, часов в пять-шесть, гренки.
Как я их любил!
Мама нарезала черствый хлеб и вымачивала его в молоке.
Пока хлеб намокал, она разбивала три-четыре яйца и взбивала их слегка вилкой до тех пор, пока масса не становилась однородной и одноцветной. Туда, конечно, добавлялась соль.
Потом на примус ставилась сковородка, когда она раскалялась, заливалось постное масло. Оно не было рафинированным, пенилось и в кухне радостно пахло семечками.
Вымоченные в молоке кусочки хлеба мама хорошенько обмакивала в яйце и клала на сковородку. Масло сразу начинало громко шипеть и пузыриться. А потом, пошумев, успокаивалось.
Когда одна сторона гренок поджаривалась, мама переворачивала их вилкой.
Готовые гренки складывались в большую тарелку.
Трогать их категорически запрещалось.
До тех пор, пока хоть немного не остынут. Конечно, я как-то не послушался и обжегся. С тех пор терпел.
Летом на стол к гренкам ставилась икра из синих или кабачков, ветчинно-рубленная колбаса, брынза…
О, какое это было объедение!
Гренки с икрой!
Гренки с колбасой!
Гренки с брынзой!
А потом:
Гренки с вареньем!
И чай из большой, пузатой чашки!
Как стихи, да?
Как-то, уже тоже много лет назад, я решил побаловать детей гренками. И…
Они равнодушно поковырялись в них. Съели, из вежливости, по кусочку… И убежали.
А я сидел за столом и думал, что надобно мне радоваться, ибо дети сыты, ибо они знают вкус других, прежде недоступных продуктов…
Но что-то я не радовался.
Александр Бирштейн
***

ПОНИМАЕШЬ, Я БЫЛА ОЧЕНЬ СЧАСТЛИВА КАК ЖЕНЩИНА. ОЧЕНЬ.

Он шёл на операцию, а она его несколько дней перед этим успокаивала. Плановая операция, уже очень надо сделать, ничего страшного, это всего лишь пару часов, подобное поставлено на поток, у него хорошие анализы, крепкое сердце…
Говорила одно и то же, как заведённая. Он улыбался, гладил руку и молчал. И ей казалось, что он её не слышал, что всё это она рассказывает себе, себя успокаивает, себе объясняет.
Впрочем, так оно и было. Он слушал её, но не слышал. Просто смотрел, как она двигается по квартире. Как накрывает на стол. Как пьёт кофе, заботливо сваренный им на завтрак. Как хмурится и беспокоится. Как сто раз перебирает в пакете его больничные принадлежности. Как напоминает позвонить сестре в далёкую страну.
Они уже давно живут только вдвоём. Половину той жизни, что прожили с родителями, сыном, внуками. Родителей похоронили, сыну купили квартиру. Остались вдвоём и по выходным накрывали столы, как раньше, звали друзей. Летом ездили в отпуск. И всё время ходили, взявшись за руки.
Перешагнули 60-летние рубежи, а рук так и не расцепили.
Они были таким единым целым, что даже имена не имело смысла произносить раздельно.
Что они пережили, долго рассказывать. Всё было. Она детдомовская. Но вдруг, когда уже даже вырос её ребёнок, нашлась мама. Больная, брошенная, никому не нужная. Она, не задумываясь, взяла её к себе. В свою тесную городскую квартиру. Практически все крутили пальцем у виска. Мама её оставила в крошечном возрасте. И никогда, никогда в жизни не вспоминала о том, что у неё есть дочка.
Она и вправду не понимала, чего от неё хотят? Чтобы она бросила маму? Так же, как мама бросила её? Но ведь ей было больно, все эти годы было очень больно! Она не хочет, чтобы так с мамой…
Маму досматривали вместе с мужем. Она пролежала несколько лет, в последние годы лишилась рассудка. Но они не роптали, молча ухаживали, кормили — поили, меняли подгузники и постель, лечили…
Она, собственно, всё могла. Когда он был рядом. И ничего её не пугало. Когда он был рядом.
На операцию она его провела. И сидела под дверью. Ждала. Пустяковая операция, но всё равно куча переживаний. Он никогда серьёзно не болел. И ей было немного странно сидеть и ждать окончания его операции.
Машинально сунула руку в сумочку, нащупала конверт. Удивилась, вроде никаких конвертов у неё в сумочке не должно быть. Вытащила. Ещё больше удивилась — письмо от него. Когда он успел написать? Когда в сумочку успел запихнуть? Они ж вроде всё время были рядом, она бы заметила.
Прочитала. Очень странное письмо. Он вроде прощался. Она сидела, боясь пошевелиться. Она всё поняла. Ещё до того, как врачи вышли из операционной.
Пустячную операцию он не перенёс. Остановилось сердце. То самое, вроде здоровое и никогда не болевшее.
А потом, после похорон-валерьянок-пустоты-нечеловеческой боли, она вытащила из шкафа свою кофту и в кармане нащупала листик. Это была смешная записка. От него. Потемнело в глазах. Полезла в другой карман, зимнего пальто. И там записка. С пририсованной смешной рожицей.
У неё в квартире оказался миллион этих его записок. Написанных до остановки сердца на операционном столе. И найденных ею после его похорон.
Она сначала плакала, не могла читать, физическую боль вызывал даже его почерк…
Потом начала читать. Он шутил, приободрял, спрашивал, предполагал, жалел, любил…
Он был живым и прежним, в тех записках.
И, глядя мне в глаза, она вдруг говорит:
— Понимаешь, мне даже стыдно сознаться в том, что я тебе скажу. Стыдно, когда вокруг много горя и много проблем, когда вроде так и не бывает, все друг на друга жалуются… Понимаешь, я была очень счастлива как женщина. Очень. Я не могу об этом рассказать. Но я была очень счастлива.
И десять лет, каждый вечер, она перечитывает его записочки. Те, которые находила в квартире ещё долгое время. Те, которые ей тогда помогли не сойти с ума. Те, которые продолжают хранить его тепло. И его любовь.
Автор: Зоя Казанжи

П О Р Ч А

...
Раиса забежала к матери и, не сняв плаща, прошла в кухню, торопливо выложила продукты на стол.
— Мам, я побежала. К бабе Марфе иду сегодня — крикнула она, хотя мать стояла рядом.
— Чего это ты решила? Поверила что ль?
— Да просто уже не знаю что делать, девчонки на работе советуют: сходи, сходи. Вот и решилась.
— Девчонки тебе советуют — бежишь, родная мать скажет — слушать не хочешь.
— Ой, да ладно, мам, не начинай.
— Не начинай! — скрипуче передразнила пожилая женщина — Слушала бы мать, всё хорошо у тебя было бы, в шоколаде жила бы.
— А ты-то чего не в шоколаде живёшь, раз такая умная? — распихивая продукты по полкам, огрызнулась Рая.
— Мне твой отец всю кровь выпил. Скажи спасибо, что тебя вырастила, а то слов благодарности от тебя не дождёшься. Только и знаешь, что до зарплаты стрелять деньжат. У меня, между прочим, пенсия не резиновая.
— Родители должны помогать детям! — распрямилась Раиса.
— А дети должны заботиться о стариках! — бухтела мать.
— Я что о тебе не забочусь? Кто тебе продукты носит? Лекарства? Кто с тобой по поликлиникам шлындает? Дома кто у тебя прибирается? У меня, чтобы ты знала, свои дела есть!
— Да какие у тебя дела? Не смеши мои тапки, — хохотнула старуха.
— Знаешь что? — Раиса остановилась на полуслове, бросила взгляд на часы — Вообще мне пора. Опоздаю — не примет Марфа.
— Вот и поделом тебе! Будешь знать, как с матерью спорить. — Она прошаркала за дочерью в прихожую, наблюдая, как та надевает сапоги, и напоследок наказала — Домой вернёшься, сразу позвони!
— Ладно, мам, — Раиса закрыла дверь и сбежала по ступенькам во двор.
Эта словесная перестрелка не выбила женщину из колеи, потому что была привычным, как чистка зубов, явлением. Не сцепись они с матерью, она удивилась бы больше. Раиса суетливо заправила выпавшую седую прядь в берет, подхватила покрепче сумку и решительным широким шагом заспешила на встречу к бабке-ведунье Марфе. Девчонки из отдела все у неё уже побывали, всем правду сказала, по её совету они что-то делали и жизнь улучшалась.
Раиса тоже так хочет, потому что надоело уже быть одной. Муж отбыл в другую семью, когда сыну шесть исполнилось. С тех пор она одна, никто на неё не позарился несмотря на отдельную жилплощадь. А ведь Илюша уже в седьмом классе учится!
На углу серой пятиэтажки остановилась, посмотрела на табличку с адресом, кивнула и подошла к первому подъезду. Дверь без домофона чего и стоило ожидать в этом районе. Раиса поднялась на четвёртый этаж и, отдуваясь как самовар, нажала на звонок у нужной двери.
Через несколько минут ей открыла пожилая женщина, примерно такого же возраста как её мать. Но в отличие от матери не было в лице хозяйки квартиры печати вечного недовольства. Глаза хоть и смотрели испытующе, но спокойно, без претензий.
Мелькнула и тут же исчезла мысль, что Марфа похожа на бабушек из детских книжек, ей не хватало только кресла-качалки, вязанья и кота. Раиса невольно улыбнулась. А Марфа пригласила:
— Заходи, тапочки вон надень: полы студёные. В ту комнату иди, — на дверь указывает.
Раиса зашла, села на предложенный стул и уставилась на пожилую женщину.
— Ну, с чем пожаловала? — мягкость сошла с лица Марфы.
— Я это... В общем, не везёт мне по жизни. Муж бросил, живу с сыном одна, на работе зарплата небольшая, но уходить страшно, вдруг не найду другой: возраст у меня уже, таких не хотят брать.
— Сколько тебе?
— Сорок почти.
— Хм...Рановато себя хоронишь. От меня чего хочешь?
— Ну как чего? Чтобы вы погадали, карты разложили и сказали, может порча на мне, оттого всё так тоскливо. У меня и сил в последнее время нет, прихожу домой, телек посмотрела и спать. И здоровье подводит, на больничном три раза уже была за год.
— Порча, думаешь?
— Ну не знаю, — Раиса смутилась — Может проклятье? Ну, или сглаз.
— Давай посмотрим... — не отрывая от неё серьёзного взгляда, Марфа перетасовала колоду карт.
Через час Раиса покинула квартиру гадалки. Уходила в задумчивости, чуть было не забыла расплатиться. Придя домой, первым делом набрала домашний телефон матери:
— Сходила я к Марфе. Мам, она домой к нам хочет прийти?
— Зачем это?
— Говорит, посмотреть кое-что надо.
— Что именно?
— Не знаю, не сказала, но я уже согласилась. В субботу придёт.
— Вот дурында! Незнакомую женщину, да ещё гадалку в дом зовёшь, бестолочь!
— Сама бестолочь, может у меня в доме порча, она посмотрит.
— А вдруг она на тебя морок наведёт и обдерёт как липу? В Битве экстрасенсов показывали. Хотя чего у тебя брать-то? В общем, мало ли чего она удумала, я приду к тебе на всякий случай.
— Вообще-то, я рассчитывала, что Илюшка у тебя посидит.
— Ну, щас! К тебе ведунья придёт, а я дома отсижусь? Во сколько она придёт?
— В 12. Ладно, — вздохнула Раиса — Илью к другу отправлю.
— Что она ещё сказала?
— Да ничего необычного, мам. Карты разложила, ладонь посмотрела. Сказала, порчи не видит, посоветовала на УЗИ сосудов сходить и спортом заняться. Говорила, что на работе меня ждут изменения, деньги видит в будущем, может, даже большие.
— Помру я, квартиру продашь вот, и будут тебе деньги.
— Тьфу на тебя! А вариант, что я заработаю не рассматривается?
— Райка, тебе уж сорок скоро, ты как сидела в своей бухгалтерии двадцать лет, так и ещё столько просидишь. На твоём заводе много не заработаешь, а на нормальное место устроиться мохнатая рука нужна. Будто ты не знаешь.
— Ладно, мам, пойду я, Илюшу покормлю. Давай до субботы.
— До встречи.
В субботу Раиса нервничала с самого утра, даже спать не могла, хотя в выходные любила лежать до обеда. А тут вскочила в 9, удивив сына, и давай расхаживать из комнаты в комнату, срывая на всём раздражение.
— Ты уроки сделал?
— Нет ещё, успею.
— Что за бездельник! Время скоро обед.
— Вообще-то, пол-одиннадцатого.
— Не спорь с матерью. Давай выключай компьютер, иди к Серёге.
— Зачем? На улице дождь. Не хочу.
— Иди-иди, тётя Наташа звала, чтобы вы не за компьютером сидели, а хоть конструктор пособирали. Зонтик возьми, не промокнёшь. Тут идти пятнадцать минут.
— Ладно, — мальчик нехотя выключил телевизор и пошёл в свою комнату переодеваться.
Через час в квартиру ввалилась мама Раисы. Оттряхнув зонт прямо на пороге, сняла сапоги и по-хозяйски прошла в кухню, поставила чайник.
— Чего бледная какая?
— Да чёт переживаю.
— Ой, нашла над чем горевать!
— Это тебе всё нипочём, а я нервничаю.
— Хочешь сказать, что мне помирать пора, поэтому и переживать не о чем?
— Да ничего я не хочу сказать! — разозлилась женщина, потом процедила — Пойду я к подъезду, обещала встретить бабушку Марфу.
— Дорогу что ли сама не найдёт?
— Я обещала встретить, мам. Она же обычно ни к кому не ходит, я у девчонок спрашивала.
— Ладно, иди уж, паникёрша.
Через двадцать минут Раиса вернулась с гостьей. Марфа вошла, что-то шепча одними губами, а громко произнесла:
— Мир вашему дому.
— Здрасьте! — из кухни тут же высунулась любопытная мама Раи.
— Добрый день. Марфа, — представилась женщина.
— Лидия. Проходите, раздевайтесь. Райка, дай тапочки, чего застыла?
Раиса поспешно кинулась доставать тапочки для гостей, те завалились куда-то в глубину шкафа. Женщина под неодобрительные вздохи матери судорожно искала их. Наконец нашла, стряхнула с них пыль, положила перед Марфой.
— Что вы хотите посмотреть?
— Да вообще, посмотрю, огляжусь, — гадалка медленно осмотрела зал, в котором спала Раиса.
Дверь Илюшиной комнаты открыта, но бабка только заглянула в неё, заходить не стала. Прошла в кухню, постояла у окна. Раиса ходила за ней, сцепив в замок руки и кусая нижнюю губу. Недолго, минут семь ходила Марфа по квартире, но Раисе показалось, будто прошло минимум полчаса, и сердце колотилось как крышка от кастрюли с кипящим бульоном.
— Можно? — Марфа кивнула на стул?
— Конечно, конечно! — Раиса убрала грязное полотенце, сама села напротив. Мать осталась в дверях, опёрлась на косяк, следила ротвейлеровским взглядом, готовая в случае чего кинуться в бой.
— Ну, нашли порчу? — не выдержав молчания, осипшим вдруг голосом спросила Раиса.
— Нашла.
— Ой, и где?
— Ты когда в последний раз окна мыла?
— Чего?
— Окна когда, спрашиваю, мыла? Занавески стирала, из углов паутину собирала?
— Ну, так... — женщина засуетилась как на экзамене в институте.
— В прошлом году летом, в отпуске! — встряла Лидия — И у меня и у себя прибралась.
Марфа пристально посмотрела на Лидию, перевела взгляд на Раису:
— Нет на тебе никакой порчи! Все твои беды от твоей лени и оттого, что до сих пор от мамкиной юбки оторваться не можешь. Ты посмотри, как ты запустила свой дом: окна грязные, занавески старые, клеёнка на столе изрезана, покрывала свешиваются до пола.
И себя запустила. Тебе сорок, а седые волосы торчат в разные стороны. В парикмахерской-то, когда в последний раз была? Как, скажи на милость, в такой дом удача придёт?
— Ну не только от этого же зависит... — пробормотала Раиса.
— Конечно, но и в забитое до отказа место ничего, кроме грязи, не придёт. Подобное притягивает подобное, слышала такое? Возьми себя в руки, вытряхни из жизни всё это старьё. Квартира в наследство осталась?
— Да, от бабушки.
— И долго ты на её продавленном диване спать собираешься? Пока сама не помрёшь? Сейчас все пластиковые окна ставят, а ты до сих пор деревянные оклеиваешь.
— Так дорого всё, и окна, и диван...
— А ты потихоньку, помаленьку. Для начала выкинь всё лишнее из дома, всё не твоё, всё что не приносит радость, одежду свою старую, бабушкины вещи. Уже от одного этого тебе легче станет, поверь!
— Неужели всё так просто? — недоверчиво проскрипела Лидия.
— Нет, не всё. Сложнее всего от таких мамаш, как вы избавиться. Вы уж извините, но вы свою дочь, почему до сих пор опекаете?
— Без меня пропадёт совсем!
— Таки прям и пропадёт? Я вот гляжу на неё: руки, ноги, голова — всё на месте. Сын растёт, сама ещё не старая. Чего ж она пропадёт-то?
— Так вышла замуж за этого козла, я ей говорила не надо...
— Так это не ваше дело.
— Как не моё?
— У вас своя жизнь, у неё своя. Советовать можете, только она не обязана делать, как вы скажете.
— Вон уже не послушалась, одна сына растит, — огрызнулась Лидия.
— И что с того? Можно ведь иначе посмотреть: молодец, не испугалась трудностей, одна сына растит! — Марфа обратилась к Раисе — Век у мамкиной юбки не просидеть, Раиса. Вы ведь не одного ребёнка растите, а двоих. Мама у вас похлеще сына внимания требует. Так?
Раиса кивнула.
— Взрослеть надо, милая. Не ради мамы или сына, ради себя. Вы себя уже похоронили, а жизнь-то только начинается. Самое время заняться собой.
— Я хотела на курсы 1С пойти и работу поменять — прошептала женщина, глядя в пол — Мама сказала, что уже поздно.
— Не поздно, а в самый раз. Вам жить, Рая, вам и решать, что делать. Не маме, а вам! У меня знакомый есть, так он всю жизнь учителем физики проработал, а на пенсию вышел, решил фотографией заняться. Отучился, аппаратуру купил, фотосессии проводит, без работы не сидит. А ему почти 60 было, когда он начал, и на аппаратуру он кредит брал.
Женщины замолчали, тишину нарушало возмущённое сопение Лидии и урчание холодильника. Марфа положила ладонь на руку Раисы, мягко сказала:
— Рая, я обычно не хожу к людям домой, мне достаточно того, что карты показывают. Но в вас такой огромный потенциал скрыт, только вы сами его всё глубже закапываете. Мне нужно было самой в этот убедиться, потому я и пришла. Сделайте шаг к себе, я вас прошу.
— Я постараюсь, — прошептала Раиса.
— Ну, я пойду, — встала Марфа со стула.
— Может, чаю?
— Нет, спасибо, и платить мне не нужно, всё равно мне в эту сторону надо было.
— Неудобно как-то.
— Бросьте. Ваша «порча» на поверхности лежала, несложно разглядеть. Вот только убрать её лишь вам под силу. Как, впрочем, и всего остального можно добиться самой, не перекладывая ответственность на маму и обстоятельства. Берегите себя. До свидания.
Раиса долго стояла в прихожей и смотрела на закрывшуюся дверь. Мать нарочито громко гремела посудой и ворчала что-то себе под нос.
— Пойдём чай пить, Райка, — позвала она.
Раиса вздрогнула как от громкого звука, перевела взгляд на мать и твёрдо, тоном которого Лидия от неё никогда не слышала, сообщила:
— Мне вчера премию выплатили. Я пошла в парикмахерскую, потом зайду в хозяйственный, куплю новые занавески на кухню и швабру.
— Ты чего, дочка, поверила, что ли, этой бабе Марфе?
Но Раиса уже натянула джинсы, свитер и, не дав себе возможности передумать, вышла из квартиры.
Остаток дня и всё воскресенье она старалась не давать себе времени на раздумья. А просто механически мыла, стирала и заполняла мешки ненужным хламом. Сколько раз ходила до мусорных контейнеров со счёта сбилась. Сын перетащил в мусорку старые тумбочки и поломанные стулья, которых на балконе аж три штуки нашлось.
Раиса не помнит, когда в ней кипела такая бурная, неубывающая энергия.
Вечером устало села на диван, удовлетворённо осмотрела квартиру. Задумалась о том, как купить новый диван, потянет ли кредит? Скорее всего, нет. А у матери просить не станет. Наверное, подработку надо найти.
Из невесёлых мыслей, омрачивших радость от чистоты, её вывел звонок сослуживцы:
— Рая, привет! Я быстро и по делу. Дочь в другой город переезжает, к мужу. Срочно распродаёт мебель. Тебе диван не нужен случаем? Он почти новый мы ей на новоселье дарили. Дочь одна жила, спала на кровати, гостей у неё почти не бывает. Она дёшево продаёт и с деньгами не торопит, месяца на три рассрочку даст. Главное — самовывоз, и быстро, потому что на квартиру уже покупатели есть, а они хотят без мебели. Ну как? Надо?
Ещё бы не надо! Рая готова была на себе тащить этот диван, но здравый смысл победил. И в понедельник она встречала грузчиков с практически новым (коллега не обманула) диваном.
Там дальше ещё больше «чудес» было, и курсы 1С, на которые она записалась в последний момент и получила хорошую скидку, и неожиданное предложение работы с зарплатой в два раза выше. Деревянные рамы Раиса сменила на новые пластиковые окна, и многое другое поменялось в её жизни. Соседки говорят, что ухажёр к ней иногда захаживает, солидный такой мужчина...
Путь к себе порой тернист и сложен. Иногда мы спотыкаемся и падаем, слишком долго дуем на коленку и лелеем любимую болячку. Но только мы в состоянии встать и продолжить свой путь. Никто не сделает этого за нас. Место, где ты находишься сегодня, результат того, что ты сделал вчера.
Айгуль Галиакберовой

Мы - осенние листья...

- Эй, хозяйка! Молока- то сегодня нальёшь? – прогремел бас нового соседа Геннадия у Ольги в сенях.
Она открыла дверь и кивнула:
- А как же! Ещё тёплое, парное, вот берите вашу банку. Как и договаривались, - она показала на стол, где стояла баночка с козьим молоком.
- Ты бы приносила сама, если не тяжело, - попросил сосед, - а то я бывает, занят ремонтом, так и забыть могу, или поздно вспомню…
- Не старый ещё забывать, ну да ладно, - согласилась Ольга и улыбнулась.
Геннадий помялся у порога, вроде желая что-то сказать, но Оля вышла из дома, сказав коротко:
- В огороде я до самого вечера. И поливать, и полоть надо, трава прёт. Некогда сидеть… Извини.
Ольге было пятьдесят пять лет. И жила она в зелёном посёлке на улице под названием Кленовая. Именно из-за могучих клёнов так и назвали улицу, потому что росли они тут всегда, на окраине леса.
Оля была коренной. Лишь после школы уезжала она в город учиться, затем вернулась, вышла замуж за местного парня, вернувшегося из армии. Прожили супруги вместе пока не выросла их дочь. Поехал муж на заработки в город, чтобы заработать побольше дочери на учёбу в институте, да там и остался – нашёл новую жену.
Развод оформили быстро, почти не виделись. Оля не могла поверить, что вот так можно – прожить вместе столько лет, и вдруг разом расстаться. Но в чувства её приводили и мать, и сестра, и сама дочка – Алёна. Так и осталась Ольга в сорок пять лет одна. И дочка в городе нашла работу, устроила свою жизнь, и муж бросил.
Но Ольга взяла себя в руки, работала на почте, управлялась одна с огородом, завела двух козочек, которые требовали и внимания, и ухода.
Теперь она уже была на пенсии, и ждала в гости дочку с семьёй, но приезжали они не часто, по праздникам, и иногда лишь по выходным.
В посёлке мало было ярких событий, но теперь все наблюдали, как у Оли появился сосед – Геннадий, пенсионер из города. Деловой, активный, он сразу начал ремонт дома, и Оля продавала ему молоко и яйца.
Женщина заметила, что сосед заглядывается на неё, и ей это было непривычно. Давно она не видела знаков внимания от мужчин, жила себе спокойно.
Как-то, принеся ему молоко, Оля присела на скамеечку во дворе. Она загляделась на новый сарай, который поставил хозяин.
- Как тебе? – громко спросил Геннадий, - пойдёт для инвентаря и дров для бани?
- Конечно, даже шикарно очень, - кивнула Ольга, - можно было бы и попроще…
- Ну, уж нет, делать, так на совесть. Ведь для себя, - сказал Геннадий и присел рядом, - эх, не хватает мне хозяйки в доме. Я лет как пять в разводе. А всё не привыкну жить один. А тут тем более – дом. А что, приходи ко мне хозяйкой, Олюшка? Хватит тебе всё одной жить, со скотом мыкаться. Я тебя работой не замучаю. На море летом поедем. У меня квартира в городе.
- С чего это мне тут хозяйничать, у меня свой дом имеется, - парировала Оля, - и тут тоже работы немало, если за всем следить.
- Так я не батрачку беру. А жену. В этом – разница! – не переставал объяснять своё предложение Геннадий, - не молодуха ты уже в огороде горбиться, и навоз ворочать в хлеву…
Оля покраснела и встала.
- Мне мой возраст напоминать не надо. Я и так не скрываю, что мне пятьдесят пять. Вот только уже десять лет живу одна и ни у кого помощи не просила. В навозе сама копаюсь, потому что, представьте себе, мне нравится. Зато продукты натуральные и свежие. Без химии… И мне хватает. Не надо меня учить как жить и что делать!
Она повернулась и пошла прочь со двора.
- Постой же! Я не хотел обидеть, что ты… - пошёл следом Геннадий.
- Это кто тут нашу Ольгу обижает? – тут же послышался другой мужской голос с улицы.
Это был сосед через два дома Фёдор.
- Он что, тебя оскорбил или… - спросил он у Ольги, выходящей со двора.
- Да нет, успокойся, просто поговорили. И каждый остался при своём мнении… - улыбнулась Оля.
- Да какой же я косноязычный, - извинялся Геннадий, - Олюшка, я же хотел, чтобы тебе легче было, чтобы мы как городские жители отдыхали и жили тут в своё удовольствие, в баньке мылись, на реку ходили, в санатории ездили, а не горбились…
- Ну, вот что…- прервал его Фёдор, - ты тут со своей полит агитацией брось. У нас своя жизнь, а у городских своя. И не надо нам тут свои правила устанавливать. Ну, раз не хочет она, так и не лезь…
Фёдор грудью преградил Геннадию дорогу.
- Оля, мы с тобой потом ещё договорим, а то тут товарищ вмешивается, - крикнул Геннадий через плечо Фёдора.
- Так что ты хочешь? И чего в наш разговор встреваешь? – рассердился теперь Геннадий на соседа.
- Я не чужой ей человек, может, переживаю… - ответил Фёдор.
- Родня, стало быть?
- Ну, почему сразу родня? Мы тут все живём с детства, значит, земляки. И я услышал…
- Меньше надо подслушивать чужие беседы. Тебе это в детстве говорили? Тем более личные, - не успокаивался Геннадий.
- Ах, у вас уже личные? А я думал, вы только у неё продукты берёте. А тут уже – личное появилось? – съязвил Фёдор, глядя прямо в глаза городскому приезжему.
- Ааа, я понял! У тебя на неё свои планы имеются! – Геннадий хлопнул себя по лбу ладонью, - как я сразу не догадался! Соперник, стало быть. Разведённый тоже, как и я?
- Нет, вдовый, - как отрезал Фёдор, - таких как я не бросают.
- Так значит, угробил свою жену-то работой каторжной на огороде…- догадался Гена.
- Что значит угробил? Я?
- Да, ты. Корову держали? – не унимался Гена.
- Ну, допустим. Держали. И не одну…И что?
- Так вот для чего тебе Ольга нужна! Одну похоронил, вторую заарканить нужно? Работницу в дом? А не любимую женщину? – почти кричал Геннадий.
На их шум вернулась Оля, и вышли из соседних домов любопытные старушки.
А Фёдор уже ухватил Гену за грудки и мужчины пытались повалить друг друга на землю.
- Так! – прикрикнула на них Ольга, - а ну, прекратить драку!
Она очутилась между ними и прошипела:
- Позорище! Два пенсионера! Да и я тоже не молодуха! – она сурово посмотрела на Геннадия, - устроили тут петушиные бои всем на потеху! И что обо мне люди завтра скажут? Вы обо мне подумали?
Мужчины разжали кулаки и злобно посматривая друг на друга, всё же разошлись. Ольга только качала головой:
- Эх… Тоже мне! Ухажёры! Да если бы я хотела замуж, не сидела бы десять лет одна в огороде. Да только где вас приличных-то найти? Одни драчуны и бестолочи… - она махнула в сердцах рукой и пошла к своему дому.
Фёдор последовал за ней, бормоча что-то о защите и о том, что хотел только помочь ей.
- Ну, а ты что в драку ввязался? Думаешь, я за себя постоять не смогу? Да он ничего плохого мне и не сделал, - Оля улыбнулась.
Они сели на ступени крыльца.
- Если он снова начнёт приставать, ты только скажи… - всё-таки прошептал ей Фёдор, - понаехали тут, дачники, и хотят самых лучших наших женщин к себе переманить!
- Так… И ты туда же! Да что же это за день сегодня такой? – рассмеялась Ольга, - иди-ка ты домой. И хватит разборок, мне в огород пора, надо поливать всё, вон как сухо…
- Может, я помогу? – тихо попросил Фёдор.
- Нет, я сама…
Олины шаги стихли за калиткой сада. Фёдор поднялся с крылечка и тоже пошёл в свой сад.
Лето было жарким, с редкими дождями и грозами. Оля держалась с Геннадием строго, приносила ему молоко, ставила на крыльцо в тень и уходила тут же.
Так же вела она себя и с Федей. Но люди стали судачить о том, что Федька надумал на ней жениться и осенью точно будет новая семья в посёлке.
Федор уже два года был вдовым. Он не находил себе места от одиночества, потому что был из разряда тех людей, кто не может быть один. Дом ему казался теперь большим, пустынным и очень тихим. Поэтому он стал тоже брать у Ольги молоко, чтобы хоть раз в день видеться с ней и обменяться парой фраз. От женщины не ускользали его грустные взгляды, ищущие её тепла и участия.
И однажды она не выдержала:
- Как у тебя дела, Федя? Уж не заболел ли?
- Заболел, верно. И болезнь моя похоже, неизлечимая… - подтвердил он.
- Уж не алкоголизм ли? Но раньше я за тобой этого не замечала, - скрывая усмешку, спросила она.
- Вот уже скоро начну и с этим дружить… А всё ты… И болезнь моя – ты. И надежда моя – ты… - выпалил он, вздыхая.
Ольга молчала, а он не смотрел на неё, боясь насмешек и снова отказа.
- Не рви мне сердце, не болей, пожалуйста… - вздохнула она, - мы в юности с твоей Верой дружили… Я её и в последнее время, когда болела она, навещала… Как жаль, когда рушатся хорошие семьи…
Он отвернулся, чтобы скрыть влажные глаза.
- Я знаю, как тяжело быть одной… - снова прошептала она.
- Так тебе вроде нравится? Или ты претворяешься? – спросил Фёдор, - зачем? Жизнь-то проходит. И неизвестно сколько нам осталось землю топтать.
Листья клёна у Ольгиного дома уже начинали желтеть. Она любила эту пору, хотя осень всегда приходит с грустью и дождями.
Она подошла к нему сзади и обняла за плечи, прижавшись щекой к его широкой тёплой спине.
- Верно говоришь. Мы с тобой как эти кленовые осенние листья, - шептала она, - слетим потихоньку на землю и ляжем рядышком, ожидая зиму…
- Так что это означает? - Фёдор даже боялся повернуться к ней, чтобы не нарушить её нежные объятия. Но его сердце так сильно билось, что она слышала это, стоя рядом.
- А то и значит, что будем мы с тобой вместе, - повторила она, поворачивая его к себе и целуя.
Они стали жить вместе, но на два дома. Фёдор не мог поверить своему счастью, а Ольга решила больше не быть одинокой… Так ей и дочь посоветовала.
Геннадий сухо простился и уехал в город с первыми сентябрьскими дождями. На прощание он только спросил:
- Ну, выбрала, значит, своего? Деревенского?
- Наши надёжнее, уж прости Геннадий. Ты человек городской, непредсказуемый, что тебе завтра в голову взбредёт? Куда тебя понесёт ехать? А мы корнями тут вросли. Дома и хозяйство. Тебе не понять, как дорога каждая грядка, кустик и та же коза… Мне уж без этого никак. Деревня… - улыбнулась Ольга, - доброй дороги, не держи зла.
Геннадий согласно кивнул, рассчитался за молоко, запер свой дом и уехал зимовать в город.
Зима в посёлке прошла как обычно: в трудах и заботах. Но в эту зиму особенно согревали Ольга и Фёдор друг друга душевным теплом, вниманием и заботой. Помолодели они, словно десяток лет скинули, и скрывались от людей в доме или у коз в хлеву, когда обнимались.
А рано весной приехал Геннадий. Он был в приподнятом настроении, и вскоре явился к Ольге и Фёдору.
- Не поверите, ребята! Как же я соскучился по деревне! Зима была для меня тяжёлой, похоронил поздней осенью мать. Но так хотелось скорее вернуться сюда, чтобы заняться делами, ремонтом, тем же садом, наконец. Нет, в квартире скука, по сравнению со своим домом, в этом вы абсолютно правы! – тараторил он с порога, ставя на стол большой торт.
- Это по какому случаю сладости? – спросил Фёдор.
- Так женился я тоже. Месяц назад мы оформили с Таней брак. Моя соседка по юности. Как встретились в Новый год в гостях, так и не расстаёмся. Она завтра приедет, познакомлю. Кое какие дела улаживает в городе. Так что я теперь тоже женатый и вполне счастливый человек! – улыбался Геннадий.
Они пили чай, Гена болтал о своих новостях, искренне радовался приезду в деревню, и вскоре ушёл заниматься своими делами. А Ольга и Фёдор пошли в хлев. У них тоже дела. Вот-вот коза родит. А это дело серьёзное!
Елена Шаламонова.

Зaмшевые cкороходы cлужили мaме cто лет и три годa.

A нa 104-й caпоги резко вышли из моды, потому что Нaтaль Caннa зaвелa cебе новые. Нa рacпродaже! Мaму тaм попутaл беc. Он cоблaзнил верную жену и мaть caпогaми редкой породы: cпереди у них был ноcок, a cзaди — пяткa! И что cовcем удивительно — обa нa молнии!
Продaвец cкaзaл, что эту зaмшу пacли нa Елиcейcких полях! Откликaютcя нa «Пегac» и «Жужу». Aбcолютный хит! Для девочек aкция: двa caпогa по цене пaроходa. Не уcтоять!
Домa Нaтaль Caннa переобулacь, вручилa пaпе пaкет c муcором и cтолетние боты. Cкaзaлa, чтобы выброcил!
«Прямо нa муcорку caпоги неcти?! Или в музей?» — недоверчиво поинтереcовaлcя пaпa. Нaтaль Caннa нa вcё решительно кивнулa головой.
«И дaже не обнимешь их нa прощaние?» — продолжaл удивлятьcя мой родитель. Он знaл, что c тех пор, кaк мaменькa отрacтилa ноги до 38-го, cкороходы cтaли членaми cемьи.
Нaтaль Caннa не ответилa.
Онa cопелa, переобувaяcь, потом cхвaтилa cумочку и выпорхнулa из подъездa.
Через пaру квaртaлов многое cтaло яcно.
Нaпример, к мaртовcким cугробaм новaя зaмшa окaзaлacь не приученa. Caпоги бил озноб. Они cкользили и роняли хозяйку нa жёcткие тротуaры. Потом бежaли по cобaчьим «подcнежникaм», которыми уcыпaны тaющие cнегa руccкой глубинки. И, нaконец, нa тряcущихcя кaблукaх вернулиcь к родному дому.
Оттудa Нaтaль Caннa поcмотрелa нa муcорку. Нaдеялacь, что cтaрые cкороходы выcкочaт ей нaвcтречу, прижмутcя cвоими потёртыми голенищaми, a потом нacтупит веcнa. Но нет. Не выcкочили. И не нacтупилa.
Ночью мaменьке не cпaлоcь.
До трех чacов Нaтaль Caннa cчитaлa бaрaшков нa Елиcейcких полях. Выше вcех прыгaлa кaкaя-то овцa в мaминых реликтовых caпожкaх. Мaмa целилacь в неё из ружья. A нa коврике у входa cпaли Пегac и Жужa. Вcем cвоим видом они дaвaли понять, что до июля нa улицу не выйдут, хоть режьте.
Cолнце проcнулоcь, a мaмино нacтроение нет.
Кофе cбежaл.
Тоcты cгорели.
Нaтaль Caннa вcхлипнулa, выдaвaя cебя зa кухонной зaнaвеcкой.
«Знaешь, — cкaзaлa онa пaпе. И где-то нa подоконнике зaвял от тоcки фикуc. — Я cовершилa ошибку! Непопрaвимую».
«Знaю, — ответил пaпa, не отрывaяcь от утренних новоcтей. — Они в гaрaже».
Нa кухне повиcлa cвященнaя тишинa.
Тaк cильно Нaтaль Caннa не любилa cупругa дaже в день cвaдьбы.
A потом, рaзумеетcя, нacтупилa веcнa.
104-я веcнa мaминых cкороходов.