Однажды в деревне

К небу тянутся цветы...💛

Совет от свекрови Тридцатилетняя Надя с большим желанием выходила замуж за сверстника Валерку. Он был скромным, непьющим, работящим парнем с покладистым характером. Свекровь - Мария Ивановна – женщина добрая, понимающая, невестку приняла как дочь родную. Сестёр у Валерки не было. Из трёх братьев Валера – младший. Старшие давно жили своими семьями в городе. Последыш же всегда твердил, что деревню на городскую суету никогда не променяет. Сразу после свадьбы родители новобрачного прикупили для себя старую избу, стоявшую на другом краю села, оставив молодожёнов хозяевами в своём просторном доме. Свёкор сильно употреблял спиртное и свекровь не хотела, чтобы молодушка видела его пьяные выкрутасы. Надя, как ей казалось, попала в чудесную сказку. Новая семья поспешила завести большое хозяйство: корову, поросят, различную птицу. Через год родился сынок, следом – дочка. Дети росли неспокойными, требовали много сил и терпения. Надя разрывалась между заботой о ребятне и уходом за живностью. Валерка сутками пропадал на работе, порою без особой надобности, избегая домашнюю круговерть. Надежда понимала, что рано или поздно дети подрастут и в семье всё наладится. Но когда Валера стал возвращаться навеселе, она добром попыталась «разбудить» в нём совесть – не помогло. Начала скандалить – безрезультатно. От безысходности женщина решила пожаловаться свекровке. Выслушав плачевную речь невестки, Мария Ивановна со всей серьёзностью заявила: «Вот ирод, в отца пошёл. Всю жизнь я с алкоголиком промаялась. Не терпи, Надюша, разводись. Дом за тобой останется. Внуков буду помогать растить, доколе сил хватит. Человека достойного встретишь, супротив слова не скажу». От такой поддержки Надька на миг оцепенела даже. Глаза моментально просохли от слёз. Развод в её планы не входил. Валерку она любила. И детей лишать отца тоже не хотела. Всю обратную дорогу домой она думала, как обуздать распоясавшегося мужа? Свекровь, высказавшая свою точку зрения, оставила Надю в раздумье, то ли она впрямь пожелала ей лучшей доли, или же раз и навсегда дала понять, что в их отношения она вмешиваться не будет. Только спустя многие годы, Надя поняла насколько мудро поступила её свекровь. Так или иначе, Надежде после неоднозначного урока Марии Ивановны удалось вскорости подобрать нужные ключики к сердцу любимого мужчины. P.S. Надежда с Валерием вырастили достойную смену. Обоим детям дали высшее образование. Сын счастлив в браке. А вот дочери с мужем не повезло. Выпивкой тот особо не увлекается, но и работать не разгонится. Любимое его дело – жаловаться на жену её же матери, то бишь Надежде. Надежда Семёновна, в свою очередь, старалась не вмешиваться в семейную жизнь взрослой дочери. Но однажды, её чаша терпения лопнула, и она заявила ябеднику: «Сколько ж можно тебе, зятёк, мучиться. Брось её «бездельницу». Глядишь, и у самого к труду интерес проснётся…» Фыркнув недовольно, зять удалился. Уловка Надежды не сработала. Через месяц тугодум снова заявился с претензиями… Но, это уже совсем другая история. Нина Пигарева

Есть в памяти такие уголки Куда частенько хочется вернуться ...

Отдых в окружении тёлок.😄😆😂😅

Бабка на Горошине -Толька! Приехал? Ночевать-то ко мне приходи! Каждый раз, как только я приезжаю в деревню, встречает меня еще на краю ее бабка Саня по прозванию Горошина. Маленькая, изработанная донельзя, руки у нее от трудов многолетних ниже колен висят. Но единственный глаз, уцелевший на лесоповале, глядит бодро и даже задиристо. - Толька! – Еще издали кричит она, завидев меня. – Ты погляди-ко на Яшеньку-то моего. - Козлик-то у меня, Яшенька, кронюшка самолучший. Выходка у него чисто генеральская. Ему бы не козлом родиться, так давно бы уже на каком-то большом правлении был. Ведь из ума сложен Яшенька-то у меня. Только не говорит. Рядом с бабкой семенит маленький козлик, у которого уже начинают пробиваться нахальные рожки. - Вот ты послушай, чего я скажу. У меня крыша пылко течет. Я и пошла к Борису Васильевичу, думала укропает мне крышу-то. И Яшенька со мной, как ординарец. А Борис Васильевич руками замахал: -Некогда мне, - говорит. – Сенокос на дворе. Да и вышел по какой-то нужде на калидор. А Яшенька-то, кронюшка-то мой, выскочил Борису Васильевичу на столик, и слышу, уж боркает чего-то там. Боркает. Да и написал Борису Васильевичу в картуз. Вот какой озорник. Написал да и спрыгнул. А Борис-от Васильевич заходит, одевает картузик и говорит. - Вся-ко и у меня крыша течет. Вот полезу чинить, дак заодно и тебе укропаю… Так вот ты, Толька, и посуди сам: какой у меня Яшенька, смышленой. Ему бы не козлом родиться. Давно бы уж в депутатах ходил. Вишь, вишь, как ногу кладет, выходка-то, что у губернатора хорошего. …Вообще-то бабка Саня Горошина была самой обыкновенной одинокой старушкой, каких у нас на Севере, слава Богу, пока еще, что волнушек по березнякам. Как и весь деревенский люд носила она резиновые сапоги летами, зимами катаниками с калошами и круглый год «ватну куфайку» — «полушубок стеганой», спала на печи, питалась скудно. Что бы зимой не голодомориться, садила она пластину картошки, пластушину капусты, пару гряд моркови и лука. Что ни лето страдала в комарином и оводовом аду на сенокосе, несла повинность на пастьбе: корова с теленком, стадо овец, коза Маля с козликом Яшкой… Надо поробить, чтобы этакую артель содержать… Тащит она, бывало, из последних сил с подгорья на коромысле воду и революционные песни распевает: «Помнят польские паны, Помнят псы атаманы Конармейские наши штыки…» Правда, росточком Александра Титова не вышла, а вот характер Бог дал боевой и упорный. Вот и упирается всю жизнь без выходных и проходных, без отпусков и праздников… До того, как на пенсию выйти работала бабка Саня сучкорубом в лесу. Должность тяжелая, но и денежная. Хватило бы ей одинокой на хлеб с маслом. Но как без скотины-то? Без бычка да коровки и дом сирота, тем более барак казенный. Скособоченный дворик за бараком и делал бабку Саню человеком с положением, и даже со сберкнижкой, на которой нашли прописку более сорока быков, не считая мелкой скотинки, сданных Александрой Титовой государству. Не бабка Саня Горошина, а настоящий олигарх советских времен… Бабкиных денег хватило бы купить не какую-нибудь «Волгу», предел мечтаний восьмидесятых, а целый таксопарк… А уж про быков, каких откармливала бабка Саня, всей округе известно. Как-то один мужик в магазине хвалил. Пока, говорил, папиросу раскуривал Санькин бык ведро пойла опистонил, пока докуривал, второе опорожнил… Кому не лестно такие похвальные речи слушать. Однако не каждый такую похвальную речь от чистого сердца скажет. Другой и черную зависть под рубахой затаит. Комбедовские настроения в деревне и по сю пору сильны. Да и Владимир Ильич Ленин, видимо, прав был, опасаясь, что мелкобуржуазная стихия крестьянства будет ежечасно, ежедневно рождать капитализм. Хотя, на первый взгляд, капитализмом, в деревне Конец пока и не пахло. Сучкоруб Титова наемной силой не пользовалась, а горбатилась самолично. И все же некоторые сельчане этот самый загиб в действиях гражданки Титовой, природной беднячки, усмотрели. Помните, с чего начинал Михаил Сергеевич Горбачев? Ага! С борьбы с нетрудовыми доходами. К тому времени приспела Александре Титовой пора выходить на пенсию. А без работы ей день чернее ночи. Устроилась она на легкую — ассенизатором в своей же деревне от леспромхоза. Дали ей полставки жалованья, бочку с черпаком сивого мерина в подчиненье да все выгребные ямы в введенье. И стала она трудиться на этом поприще истово, как умела. Черпает «ночное золото» да ближайшие покосы возит. Бочку соседям да две себе — как русскому человеку положеньем не попользоваться? Своя рубаха-то она ближе к телу. И поперла по всей округе на покосах трава, а у самой Титовой не трава, а травища. Раз косой махнешь и копна. А сено такое, что не надышишься — чистый мед. Хотя, на первый взгляд, капитализмом, в деревне Конец пока и не пахло. Сучкоруб Титова наемной силой не пользовалась, а горбатилась самолично. И все же некоторые сельчане этот самый загиб в действиях гражданки Титовой, природной беднячки, усмотрели. Помните, с чего начинал Михаил Сергеевич Горбачев? Ага! С борьбы с нетрудовыми доходами. К тому времени приспела Александре Титовой пора выходить на пенсию. А без работы ей день чернее ночи. Устроилась она на легкую — ассенизатором в своей же деревне от леспромхоза. Дали ей полставки жалованья, бочку с черпаком сивого мерина в подчиненье да все выгребные ямы в введенье. И стала она трудиться на этом поприще истово, как умела. Черпает «ночное золото» да ближайшие покосы возит. Бочку соседям да две себе — как русскому человеку положеньем не попользоваться? Своя рубаха-то она ближе к телу. И поперла по всей округе на покосах трава, а у самой Титовой не трава, а травища. Раз косой махнешь и копна. А сено такое, что не надышишься — чистый мед. Вот и стало завидно некоторым гражданам. Сочинили заявление насчет нетрудовых доходов, пошла бумага в район, там ей ход дали, комиссия с разбирательством приехала. Проверила досконально и сивого мерина и бочку с черпаком, наличие «ночного золота» в выгребных ямах, покосы… Факты были налицо: трава на покосах Горошины стояла стенной и прочую траву в окрестностях превосходила. Так Александру Титову, носительницу революционной памяти, раскулачили первый раз. На самой заре перестройки. Мерина угнали на колбасу, содержание сняли. С той поры выгребные ямы в деревне не чистились, а окрестные сенокосы стали год от года хиреть. Года не прошло, как подкатила к квартире бабки Сани новая волна раскулачивания. Приехала из района опять же выездная сессия районного суда разбирать дело гражданки Титовой, «допускавшей факты кормления продуктами хлебопечения крупно-рогатого скота.» Народу набилось в старый, давно уже не работавший клуб видимо-невидимо. Гражданка Титова топталась перед судейским столом в новых, еще необмятых катаниках с калошами, почти не ношеной плюшевой жакетке, доставшейся ей еще от матери. — Так вы признаете изложенные выше факты? — Грозно спрашивал ее прокурор. Бабка растерянно стояла перед судейством, еще не понимая до конца, что судят здесь не кого-нибудь, а именно ее, гражданку Титову. — Скотину хлебом, спрашивают, кормила, — весело подсказали из зала. — Так как же, чудак-человек, — обращаясь к прокурору, удивилась бабка Саня. — Ты сам-то разве к бычку без корочки пойдешь? Учитывая чистосердечное признание, дали гражданке Титовой пятьсот рублей штрафу, который впрочем, финансового положения подсудимой не пошатнул. А деревня? А что деревня. Как кормила скотину хлебом, так и продолжала кормить. А чем же еще скотину кормить? Не пирогами же? Но скоро уж и демократические перемены подкатили. По деревням заговорили, что за дело в стране взялись тимуровцы. А раз так, то жди, что старухам старым и дров навозят, и расколют, и в поленницы уложат. И верно, приезжают из районного собеса специально к бабкам в деревню пенсию вручать. Прибрели бабки в старый клуб, а там … радость великая. За все труды их тяжкие доброе правительство такие пенсии отвалило, что и не высказать. Получали какие-то рубли жалкие, а теперь даже не сотни, а тысячи! Загудели радостно. Кто дом собрался подрубать, кто двор ставить, кто баню… С такими деньгами как теперь не жить! Понесли тысячи свои жалованные по домам — кто в чулок прятать, кто в матрас, кто за божницу… Через три дня приехала в деревню автолавка… Кинулись наши богатейки за продуктами и ничего в толк взять не могут. Цены то такие, что глаза на лоб лезут. Пошли назад по домам, может быть, по радио чего скажут, может ошибка какая вышла… Включили приемники, а там и слова по-русски не услышишь: приватизация, ваучеризация, инфляция да консенсус… Короче говоря, одномоментно раскулачили всех бабок деревни Конец. И нашу ударницу Александру Титову по прозванию Санька Горошина. Она одна дольше всех упиралась. Скот растит, государству сдает, хотя и государства того давно уже нет, а бычков, что на ее сберкнижке паслись, давно уже пасет кто-то другой, кто оказался проворнее Саньки-Горошины. -Толька! - Кричит весело бабка Горошина. – Ты ночевать то ко мне седни приходи. Смотри, у меня уж ни клопика, ни тараканчика. Обои-то я с дустом клеила… Воздух чистой. Более никто не предлагает мне ночлега, и я идут в бабкину халупу дышать свежим воздухом. Бабка уступает мне кровать, а сама забирается на печь в валенках, фуфайке и шапке ушанке, которую она перевязывает сверху алюминиевой проволокой. Скоро я догадываюсь, почему. В свете белой ночи я вижу, как из-под прокопченных обоев выдвигаются ровными шеренгами полчища клопов, а откуда снизу из-под кровати вылетают эскадроны усатых, откормленных тараканов… Бабка не спит. Она отодвигает занавеску, отгибает ухо ушанки и спрашивает осторожно меня: - Не спишь, Толька? -Нет. -Думаешь чего? - Думаю, дом строю, вот и думаю. А ты чего не спишь? -А я тоже, Толька, думаю. Вот по радиву говорят, что чоловик от облизьяны произошел, а другой товарищ спорит. Нет, говорит, чоловик от микробы развился… -Ну! -Вот тебе и «ну». Это надо бы еще советским ученым решить. -Как тут решишь? -А просто. Осеменить облизьяну. Взять симя простого совечкого чоловика и осеменить облизьяну. И посмотреть: получится чего, либо ничего не получится… И каково у него будет обличье: то ли человечье, то ли облизьянье… -А сама-то как думаешь? – Спрашиваю я больше для порядка. - Сама? А мы, труженики, произошли, думаю, от земного праха. Поэты и генералы - эти от Адамы и Ева, а всякое жулье и ворье, хермеры и бандиты, да эти, как их … – эти точно от облизьяны. - Ну, ладно, - говорит Горошина, еле ворочая языком, закрывая дискуссию. - Завтра рано вставать. Вот Яшеньке-то бы, - добавляет она, - не козлом родитьча…. Так ли бы жили… Анатолий Ехалов