Так его вымуштровала жена, строго следила, чтобы он приходил домой с чистой подошвой, заставляла поднимать ноги и показывать, не топтался ли опять с мужиками по земле у пивной бочки.

Если ботинки ревизию не проходили, то Семену Михайловичу выдавалась тряпка, и перст супруги указывал на улицу. Семён послушно уходил, возвращался второй раз, уже «чистенький», допускался до пухлой щеки, к которой следовало припасть губами мягко, нежно. И чтобы без щетины. От щетины у Софочки разыгрывалась аллергия, лицо сыпало так, как будто она болеет «стыдной» болезнью. Какой именно, София не уточняла, Семен должен был и так всё понять.
Он не понимал, но помалкивал…
— Сёма, оставь! — шепнула брату Анечка, приехавшая помогать хоронить Софию. — Я сама всё сделаю. Ну что ты, сам же говорил, что спина болит!
— Ничего. Я уж вытру, а то сама знаешь, Софочка не любит…
Потом осекся, закусила губу Аня, отвернулась, всхлипнула. Вот как любил человек жену, что до сих пор её мнение уважает…
— Ну, держитесь, дядя Сёма, — бубнил сосед Николай, хлопал Семена Михайловича по плечу своей рабочей, натруженной рукой.
— Да… Да… Как–то надо… Тут уж… — шептал вдовец. — Проходите, там, вон… Там сестра стол накрыла… Да…
Николай по сотому разу велел держаться, соседка Тонечка всё спрашивала Семена, «как же он теперь будет». Вообще её интересовал вопрос про квартиру. Если сосед уедет, то кто будет вместо него? Вон в тринадцатой поселили какого–то старикана, глухого, стучащего тростью по полу всякий раз, как показывают футбол. Только София Борисовна и могла его усмирить. Строгая была женщина, царствие ей небесное…
— Да я и сам не знаю. Я, признаться, впервые вот так… Ну… Да вы проходите к столу. Там сестра, Аня, уже накрыла.
Он «так», конечно, в первый раз. Чтоб вот прям до конца, до финиша с женой пробыть. Два предыдущих брака распались по причине несхожести характеров. А вот с Софочкой — до гробовой доски. Как жить дальше в таких случаях, она инструкции не оставляла, а Семён сам не додумался пока…
Скрипач Андрей Фёдорович, служащий в филармонии, нарядился сегодня в торжественный черный фрак, смиренно склонил голову, кивнул Семёну. У Софьи Борисовны в гостях Андрюша бывал часто. Она когда–то устроила его на «теплое» местечко в ту самую филармонию и велела навещать себя раз в неделю, ублажать женский слух прекрасными мелодиями. Сегодня он в этом доме в последний раз.
Анна Михайловна суетливо ходила из кухни в гостиную и обратно, переставляла рюмки и бокалы на длинном, накрытом праздничной белой скатертью столе.
— Ну вот так у нас… Другой не нашлось, — оправдывалась она насчет белоснежной, до неприличия торжественно расшитой кремовыми нитями по бокам скатерти. Такую бы на свадьбы стелить да крестины, а тут похороны…
— Семён Михайлович! Дорогой! — басил в коридоре Егор Петрович, коллега покойницы, как он представился в траурном зале, когда говорили речи. — Нехорошо как у вас! Нехорошо!
— А что такое?! Что? Не кричите, Софочка не уважает! Мне скажите! Брата не дергайте, видите, на человеке лица нет! Жену только что похоронил! — выскочила из кухни Аня, загородила своей грудью убитого горем Семёна.
Егор Петрович хмыкнул, разглядывая Анечку, та смутилась, зарделась вся. Надо же, ещё не забыли женщины, как стыдиться надобно!
— Я говорю, зеркало надо бы завесить. Негоже Софии Борисовне на нас с того света смотреть! — Он почему–то передернул плечами, то ли боялся нечисти, то ли ещё что.
Семёна тоже передернуло.
— Сейчас! Вешала же! Помню, что черный платок вешала. Упал что ли? — Аня полезла куда–то вниз, выудила из щели между столиком и стеной платок, опять набросила на зеркало. Егор Петрович всё это время наблюдал за ней, двусмысленно хмыкал.
Скорбящие походили друг за другом по квартире, обсудили похороны, то, как нынче промерзла земля, то, что батюшка хорошо говорил, проникновенно; вспомнили, как накануне София Борисовна собиралась выписываться из больницы, звонила, давала указания.
— Вы же каждый день её навещали, да? — обернулась к Семену Тонечка, до этого рассматривающая фарфоровых пастушек на полке за стеклянной дверцей шкафа. Пустышки были одеты по–летнему, им тепло и весело, вон какие улыбки. А Тоне холодно, ноги в туфлях заледенели, поскорее бы пригласили к столу!
— Да. Ну а как же не навестить? — беспомощно протянул Семён. — И навещал, и стряпал, носил в судочках, кормил. Дело такое… Да…
Все вздохнули.
— Прошу к столу. Чем богаты, — с придыханием сказала Аня, поправила фартук.
Она так радовалась за брата, что тот долго живет в браке, что как будто всё у них с Софочкой правильно и ладно. «Нашел наконец человек родную душу. Хоть на старости лет будет, с кем–то поохать!» — любила она говорить подругам. А тут такое дело… Похороны.
— К столу — это отлично. Это в самый момент вы попали! — кивнул Егор Петрович. — А с зеркалами я вас всё же надоумил! Ну признайтесь!
Аня пожала плечами. Этот напыщенный индюк ей совсем не нравился, так что же он вьется вокруг неё, окаянный?!
Расселись, выпили по первой, помянули. Семён сказал короткую речь, но вышло как–то формально, поверхностно.
«Прожила долгую жизнь… Имеет благодарности… Вела общество к светлому будущему…»
Все кивали.
Софочка умела «вести общество».
В её присутствии все рано или поздно (так хуже для них), становились шёлковыми, вымуштрованными, до мелочей знающие «этикет».
С её приездом к Семену в подъезде перестали хлопать дверью, хотя та, тяжеленная, так и норовила жахнуть по косяку. Сам подъезд дворник перекрасил в любимый Софочкин цвет — светло–бежевый. Жильцы перестали кормить дворовых котят, потому что на кошек у Софочки была аллергия, как и на щетину. А от хлопания дверьми у неё болела голова. В квартирах тоже наступил полный порядок, никто никого не заливал, не мучал полуночными песнями под гитару, даже ремонты старались подгадать на время, когда Софочка с мужем будут в санатории. Даже студень варили исключительно в отсутствие Софии Борисовны, потому что запах её «просто убивал».
Только отъезжало с Софочкой, жизнь в доме менялась, все старались «успеть», «не упустить момент», «быстро сварганить».
София Борисовна усердно вела общество и на работе. Трудясь по административной части, а проще говоря, в архиве одного заведения, она выбила себе отдельный от остальных кабинет, завела графики, кучу графиков — проверок, отчетов, планирований, ревизий, учётов.
Бумажки архива до Софии Борисовны перетряхивались раза два за всё существование организации, а при ней каждый месяц.
Собрания проходили ярко, «с огоньком», потому что у Софочки всегда было, что сказать, даже если все торопились на новогодний концерт или собрались просто чтобы поздравить именинника. И вроде бы дана отмашка расходиться, и все уже в предвкушении застолья, но тут вверх вытягивается полная женская рука. У владелицы этой руки есть ряд вопросов… Надо бы обсудить… Непонятная личная жизнь вахтерши, вызывающий наряд секретаря; большое количество отгулов у уборщицы — это за какие такие заслуги, позвольте спросить?
Оставались, объясняли, оправдывались. Иначе было нельзя. Никто не знал, что будет, если «воспротивиться», никто не пробовал, боялись, просто знали, что тогда «дело–труба»…
— Ну так что же теперь с квартирой? — не отставала Тонечка. — Аня, вы сюда не собираетесь переезжать? А что это, вот, на блюде? Щука? Господи, где же вы нашли такую жирную щуку?! — Антонина уже лезла своей вилкой в общее блюдо. Семён втягивал голову в плечи. София Борисовна никогда не позволяла так делать. Даже если они только вдвоем, осаживала голодного мужа, велела ждать, пока она разложит всё по порционным тарелкам.
— Да это у нас знакомый рыбак есть, вот, по осени наловил. Сам–то он не любитель щуки, всё больше карпов предпочитает, так что… Словом, спасибо! — Аня опять зарделась. Егору Петровичу она нравилась всё больше.
— Рыбалка — это хорошо! — кивнул Николай. — Вы, Семен Михайлович, вроде как раньше тоже занимались. Нет?
— Ой, что вы! Сёма так ловко закидывал эти самые… Донки, вот, вспомнила. Так далеко, умело, что утром вынимали хороший улов. И лодка была надувная, и удочки даже ещё от нашего папы остались! Салатиков кому–то ещё положить? — Аня разговорилась, потом замолкла под строгим взглядом брата, вымученным, страдальческим. — Простите…
Разлили ещё, выпили.
То ли от того, что намерзлись на кладбище, то ли от жары в комнате все теперь разрумянились, у женщин поползли по шее красные пятна.
Софочка очень стеснялась таких пятен, хотя что ту такого?! Просто сосуды расширяются. Но она нервничала, сразу набрасывала на шею платок…
— Так а что же родственники покойной Софии Борисовны не приехали? Я думал, хотя бы простятся… — Егор Петрович опять говорил громко, все на него шикнули.
— Да они, понимаете ли, не общались долгое время… Что–то там внутри семьи… — Семен почувствовал, как потеют его ладони. Жена не любила трогать его потные руки, гнала сразу в ванную мыть их с мылом. Но теперь что–то дернуло Сёму, и он незаметно вытер руки о скатерть. Дерзкий!
— В ссоре что ли? — назвал вещи своими именами Николай.
— Боже мой! — прошептал скрипач, до этого только тихо клевавший «оливье» со своей тарелки. Он даже, кажется, не пил, так, пригубит, и всё.
— Да уж не мудрено! — хихикнула окосевшая Тоня. Она с утра ничего не ела, опьяняла быстро, её тянуло на «бесчинства» и шуточки.
Аня принесла очередное угощение. Грешно в такой–то день думать о вкусностях, но Анна Михайловна любила готовить, брат накупил продуктов, так от чего же не угодить гостям!
— Ты что! Это блюдо нельзя трогать! — испуганно прошептал Сёма. — На него только если осетрину… Редко брали её, дорого… Софочка не разрешала другое класть.
Аня и все гости воззрились на выложенные на овальном, с золотой каёмкой блюде кусочки колбасы, ветчины, даже было немного домашней буженины. Но Аня считала, что та не удалась, вышла суховатой, вот, замаскировала покупным.
— Прости, Я не знала, а ты ничего не сказал. Плохо вышло, да? — Аня расстроилась. В доме у Софии и Семена было столько условностей и «обычаев», что она чаще предпочитала вообще сюда не приходить. Невестка сердилась, если Аня делала «не так», Семён расстраивался, вечер портился, и всё становилось плохо. Тогда Аннушка решила, что лучше ей просто погулять с братом, поговорить на природе. Так и делали.
— Ой! Да что вы церемонитесь! — вдруг хлопнула по столу рукой Тонечка, звякнули вилки. — Её уж нет, вашей Софии Михайловны! Какая разница, с чего есть! Аня, вы душка! Вы просто шарман! Вы прирожденный повар, ресторатор, да что там, вы маэстро кухни! Давайте, ставьте сюда! Вот, я освобожу место. — Тоня неловко поднялась, опрокинула рюмку, засмеялась, отставила пару тарелок. — Вооот какое место! Ик! Семён Михайлович! Перестаньте сидеть таким угрюмым! Налейте всем! Давайте–ка выпьем!
Все удивленно смотрели на расшумевшуюся Антонину, а она уже тянула рюмку к графину.
— Выпьем за… — Все скорбно потупились, ожидая тост—поминание. Но… — Выпьем за Аню! Такой красивой, доброй и хлебосольной женщины я давно не встречала. Аня, за вас!
Тонечка потянулась со всеми чокаться. Водка полилась на скатерть, на красную икру, селедку, укрытую тонкими колечками репчатого лука, на исходящую паром вареную картошку и ту самую щуку, присыпанную укропом.
Анна Михайловна смутилась, посмотрела на брата. Тот пожал плечами. И чокнулся. И ещё, и ещё раз! И вдруг скинул ненавистный пиджак, расстегнул ворот рубашки. Свободен! Он же свободен! Нет её, нет! Не рыкнет она на него, Софочка эта, не даст подзатыльник, как мальчишке, не испепелит взглядом, не лишит ужина только потому, что у Семёна нет сил помыться. Не прикажет спать в другой комнате на раскладушке, потому что ей, Софочке, сегодня хочется простора. Так, наверное, радовался бы старик–рыбак, если бы его жену украл царь морской. Стыдно, очень стыдно! Но так приятно…
Через минуту Егор Петрович потянется к радиоприёмнику, нашёл волну с музыкой. Передают вальсы. И вот он уже топчется по паркету с Аней, та, красная, трепетная, смотрит на ноги, боится опозориться. Её вальсам никто не учил.
Софочке бы это не понравилось.
— Да и ч ё р т с ней! — махнул рукой Николай, тоже втиснулся танцевать с какой–то молчаливой, грузной дамой. Она сидела в самом углу, кажется, это Софочкина подруга. — Как вас зовут? Мы не представлены! — шепнул Николай.
— Лена, — тоже тихо ответила Колина партнерша.
— Леночка! Вы прекрасны! — разошелся Николай.
София Михайловна запрещала Коле работать на дому, а Коля, столяр–краснодеревщик, вытачивал разные безделушки, покрывал их лаком и дарил знакомым. Раньше соседка прибегала к нему, устраивала скандал. Теперь отныне никто не позвонит в его дверь, не закричит, не вызовет милицию, не запретит взять в руки стамеску и сыпать на пол стружечки, тоненькие, почти прозрачные.
Теперь он, Коля, сделает для Лены что–нибудь красивое, непременно сделает! Надо только взять её адрес!..
Антонина танцевала одна. Плавно двигалась, закрыв глаза, шевелила руками, вздыхала.
Ей тоже досталось от Софочки. Тоня Семенова любила сильные, терпкие духи. А София Михайловна считала это неприличным. Семенова любила красную помаду, а соседка — нет. Тоня носила летом сарафаны с тоненькими бретельками, а Софа обзывала её гулящей девчонкой. У Тонечкиной квартиры была старая, обшарпанная дверь, она не нравилась соседке… Но и дверь, и сама Тоня Софочку пережили. Хватит с них.
За столом остался только вдовец. Он сидел, глядя исподлобья, а потом вдруг заплакал, тихо, тайком, только плечи дрожали.
— Ты чего, Сёма? — кинулась к брату Аня. — Жену жалко, да? Ну врачи сделали всё, что могли… Всё…
— Нет! Не то! Не то, Аня! Я же… Я же теперь и на рыбалку смогу! И шкаф этот с клопами выкину, что на балконе стоит, да? И на лыжах к Волхонское поеду зимой, ведь правда? И собаку заведу, назову Тимом, будет мне тапочки приносить! Господи, Боже ты мой! Софочка померла! Похоронили! Свободен.
Все посмотрели на него, Егор Петрович крякнул, молодцевато запустил большие пальцы в подмышки, став похожим на петуха, изумленно распахнула глаза Антонина, Елена остановилась, высвободилась из объятий Николая, добавила:
— Все свободны! Все!
Лена была многим обязана Софочке. Всем обязана. Та помогла Елене переехать в Москву, устроиться на работу. И за это Лена должна была быть благодарной подруге всю свою жизнь. Она непременно должна была доставать для Софии деликатесы и экзотические фрукты, одежду и парфюм из–за границы, ведь это Софочка познакомила Лену с дипломатом! Лена обязана была являться к Софии Михайловне и докладывать, надумали ли они с мужем завести ребенка. Если да, то чаще всего Софии это не нравилось, «не ко времени». Лене надо сопровождать подругу в поездках на дачу, а уж как тут сопровождать, если «пузо»! Так и прожили каждая свою жизнь…
Аня взяла гитару, села на диванчик, запела романс. Тоня нескладно подтягивала, Елена просто кивала. Мужчины допивали водку.
Хорошие поминки у Софочки выдались, уютные, все улыбаются, никто не стонет, не рыдает, на столе разносолы, скоро будут пить чай…
Двое мужчин, проходя мимо занавешенных окон квартиры Семёна, остановились, прислушались.
— Праздник что ли какой у Поповых? — спросил один.
— Да поминки вроде. София Борисовна преставилась третьего дня! — покачал головой другой.
— Весело как её провожают. Без всхлипываний, даже приятно. Хорошая была женщина, видимо, раз вокруг себя таких людей собрала. И поют красиво! Бедный муж! — прошептал первый.
Его собеседник только хмыкнул. Он знал Софочку очень хорошо, горевать не собирался. Его автомобиль ей тоже не нравился…
Гости разошлись ближе к двенадцати. Аня хотела остаться, помыть посуду, но Семён отправил её домой. Он всё сделает сам.
Вымылся, до пены взбивая хозяйственное мыло и растирая спину жесткой мочалкой, потом долго пил на кухне чай, брал варенье прямо из банки, смачно облизывал ложку, жмурился от удовольствия. Хорошо то как!
Лег во втором часу. Резко сдернул покрывало с большой супружеской кровати, разлегся «звездой», раскинул свои мощные, мускулистые руки, вздохнул, заходил вверх–вниз его большой живот. Просторно, до чего же просторно! Всё время, пока жена лежала в больнице, он спал на диванчике в другой комнате, берег, так сказать, её ложе. А теперь не нужно. Всё кончено, разрешилось…
Семён долго смотрел в потолок, где трепыхались тени от растущего во дворе тополя, щупал просторную кровать, терся головой о мягкую наволочку, а потом заплакал. По–настоящему, горько и некрасиво кривя рот. Софочки больше нет, жены, а ведь двадцать лет прожили, как умели. Жалко…
Кто–то вздохнул рядом, горько и в то же время с успокоением: «Любил… Какая была, такой и любил. По–настоящему. Как же он теперь?..»
Автор: Зюзинские истории. Группа Жизненные истории
Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/lifestori (нажав: "Вступить" или "Подписаться")
ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ
Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺Спасибо за внимание❤