Истории, которые влияют на нашу жизнь!

- Два термоса, Миш: в нашем зелёном суп, на двоих вам хватит, а в коричневом чай. Смотри не тюкни их обо что-нибудь, осторожнее. Коричневый я у соседей взяла, за ним особенно поглядывай, - наставляла она сына, обнимая оба термоса, как младенцев, и поглаживая так же - с заботой. Миша уже натягивал куртку. Проверил на месте ли перчатки. Снял с шапки белую кошачью шерсть и обвинительно взглянул на Снежка, который тёрся об угол шкафа. Мать поставила оба термоса в тряпичную сумку, где уже был пирог, "ножки Буша", несколько мандарин и солёные огурцы. Больше ничего не удалось достать - девяностые. - Мама, не стоило. Мы зайдём в придорожную столовую. - А вдруг не будет? И деньги лишние есть разве? Домашнее всегда лучше. С улицы посигналили. Миша отодвинул занавеску на окне. - Всё, Андрюха подъехал. Побежал я. Давай, ма, через дней пять вернусь, не переживай тут. Он расцеловал мать в обе щеки, принял от неё с неохотой сумку. - Только не гоните там, Миш. И скажи Андрею, что если на дороге вас будет заносить, то нужно выворачивать руль в сторону заноса. Запомнил? Миша фыркнул, смеясь: - Да разберёмся мы! Не первый год за рулём, ну смешно же слушать советы от тех, кто ни разу руля не касался! Папе привет передашь, пока. Он вышел. Мать - за ним: - И если будут, не дай Бог, останавливать вас эти самые... рэкетиры - по газам от них, Миш! Ты понял меня? - кричала она на всю улицу. - Да, да... - отмахнулся Миша. Он сел в машину и пожал руку Андрею. Сразу тронулись. Миша взглянул в последний раз на маму - она стояла около калитки, сжавшись от холода, и махала ему рукой. Губы её шевелились, глаза выражали сильную тревогу. Миша знал о чём она шепчет, мать всегда так - заказывает у неба лёгкой для них дороги. Вдруг она всполошилась и начала махать руками, и кричать, выбежала за калитку. Миша увидел это в боковое зеркальце. - Блин, притормози, Андрюх. Он открыл двери, выглянул. - Что??? Не слышу! - Одеяло забыл! - донёсся мамин голос. - Вернись! Миша скривился и сделал ей знак: - Не надо! Иди в дом! Всё, Андрюх, жми на газ, пока она не догнала нас. Андрей посмеялся, спросил: - Переживает за тебя, да? - Всё думает, что я маленький, - ответил Миша, немного стыдясь, - мамы! - А что ж ты хотел? Мы для них всегда будем беспомощными малышами. И это даже хорошо, я скажу тебе... Живёшь и знаешь, что есть человек, который всегда будет тебя любить. Близкий, надёжный... Цени, пока она есть. Моя, вон, тоже распереживалась, отговаривала. Морозы рождественские просто жуть, а ближе к Вологде, я скажу тебе, ещё похлеще. Минус тридцать пять это точно. Мать мне одеял накидала в багажник, хотя вряд ли они понадобятся. - Так и моя вон орала: "одеяло забыл! Одеяло!" - Ха-ха-ха, а я не расслышал чего она там кричит. Теперь будет переживать понапрасну. - Да отзвонюсь завтра и скажу ей, что у нас полный комплект. Фух... натопил ты здесь. Сниму-ка я куртку. Ты карту взял? - Обижаешь! - Вот и славно. Лёгкого нам пути! Они держали путь в Вологду - двоюродный брат Андрея пригласил их к себе погостить. Дорога занимала, по их подсчётам, часов девять. Программа была таковой: первые три дня на дачу - жарить шашлык, париться в бане и предаваться остальным грехам. Потом, если силы останутся и погода позволит - погулять по самой Вологде. И домой. Разве могут лютые морозы остановить двоих свободных молодых людей на пути к приключениям? Сердце требует если не адреналина, то хотя бы свежих впечатлений!.. И друзья получили этих впечатлений с лихвой, правда, не совсем таких, каких хотелось бы... Они ехали уже больше шести часов. Остановились один раз на заправке, там же сделали и перекур, перекусили. Вечерело... Едут дальше. Вокруг белые, но уже сереющие леса, ветви елей ломятся от пластов снега, а в самом лесу, там, где погуще, совсем темно. С неба начал срываться снег и с каждой оставшейся позади стометровкой снег становился гуще, летел, косо гонимый ветром. - Сбавь скорость, а? - предложил Миша. - Заметает хорошенько так. - Да разве это метель? Я прекрасно вижу дорогу. Я же ас, не забыл? Хе-хе... И так на восьмидесяти едем, куда меньше? Эдак мы и до восьмого марта не доползём, - возразил Андрей, - чего боишься? Встречных нет почти, да и они ползут. Не прошло и пяти минут, как что-то серое вылетело из леса на дорогу и попало прямо под их колёса. И ладно бы просто сбили зверюшку, но нет - животное с громким стуком врезалось в радиаторную решетку машины. Оба друга от неожиданности подпрыгнули, Андрей выругался и прижался к обочине. Друзья вышли и обалдели по нескольким причинам. Во-первых, холод стоял просто зверский, по ощущениям все минус сорок. Во-вторых, при осмотре машины выяснилось, что решётка радиатора полностью проломлена. - Как думаешь, радиатор цел? - спросил Миша. Андрей открыл капот и, потирая от мороза руки, заглянул внутрь. Миша тем временем сходил к месту происшествия. На дороге, вытянув лапки, валялся серый и пушистый зверёк... Он поднял его за уши и показал Андрею. - Заяц! Мать его... Жаль косого. - Ты лучше себя пожалей, - отозвался Андрей. - А что там? - Ничего хорошего. Иди сам посмотри. Миша оставил зайца за обочиной, осторожно положил его в снег. На снегу, и там, где он был поднят с дороги, темнели алые пятна. Миша вернулся к машине. На руках его ещё оставалось тепло заячьего тельца, а кожа не спешила забывать мягкость меха. - Вот, смотри, - развёл руками Андрей. У него, в отличие от Миши, не возникло вспышки сентиментальности по отношению к загубленному зайцу. - Косой нам радиатор пробил, это ж как отожраться нужно было на зиму, чтобы таким небольшим телом пробить радиатор? - Да уж... - почесал затылок Миша, - дела... Доехать до ближайшего населённого пункта сможем? Андрей закрыл капот и подышал на руки. По обе стороны дороги был сплошной лес. - Да какой там... Если метров пятьсот и проедем, то двигателю будет крышка. Куртку надевай, будем ловить попутки. Может возьмёт нас кто-нибудь на буксир. Утеплившись насколько возможно, молодые люди стали подавать знаки редким проезжающим автомобилям. То ли вид у них был подозрительный - всё-таки два спортивных парня в модных по тому времени курткам, - то ли время было такое неспокойное, когда цвёл пышным цветом бандитизм на дорогах... Но все проезжали мимо. Ещё и тёмное время суток - дополнительный риск нарваться на сомнительных личностей. Проплясав на дороге полчаса, друзья вернулись в машину, чтобы хоть как-то согреться. Миша не чувствовал ни рук, ни ног, его колотило от холода страшно. - Пустая затея. Никто не остановится в это время. Надо до утра переждать, - сказал Андрей, укутывая ноги верблюжьим одеялом. Второе одеяло он дал Мише. - Слушай, у меня ведь суп и чай есть в термосе, давай погреемся? А там решим уж... может пешком сходим до ближайшего посёлка, попросим помощи? - Там по карте до ближайшего посёлка километров пятнадцать. По такому морозу не дойдёшь. Говоришь, термос есть с чаем и супом? Всё вперемешку что ли? - Да нет, по отдельности. Тебе что - суп или чай? - Начнём с супа, пожалуй. Миша взял зелёный термос и отвинтил крышку. Понюхал - домом пахнет. Вспомнил добрым словом заботливую мать, улыбнулся. - Пей с горла! Тарелок нет, не подумали! Андрей пригубил с осторожностью горлышко термоса. - Ууу... горяченький. С кубиком, да? - Ага. - Люблю с химозинкой. Вкусно как, чёрт возьми! Дай Бог здоровья твоей маме, сообразила женщина! Ты тоже ешь-пей, давай по очереди. Так и сидели они - сначала супом отогревались, через час и чай прикончили. Салон машины остыл очень быстро. На улицу и носа не хотелось показывать. Миша чувствовал, что стремительно замерзает. Разговаривать не хотелось, каждый задумался о своём... Миша вспоминал родителей и бывшую девушку, и мысли эти рождались в его голове уже сквозь сон - от холода друзья начали засыпать. А потом Миша уже ни о чём не думал - его охватило странное безразличие, словно у него заморозился и мозг... Собственного тела он не чувствовал, где находятся его руки и ноги - не знал. Андрей тоже совсем затих... Это наверное всё, конец. Словно через толщу воды Миша увидел свет очередных фар проезжающего по встречной авто. Глаза открывались нехотя, лениво, их словно сморил вековой сон. И тут, как во сне, он услышал, как кто-то остановился и подошёл к машине. - Ну всё, - подумал из последних сил Миша, - напоследок нас ещё и ограбят. Как хорошо... Суровые времена - суровые правила. Ничего другого ему и не могло прийти на ум, ведь столько машин проехало мимо, когда они взывали о помощи, а теперь, когда вокруг чёрная ночь, и подавно. Сопротивляться Миша не мог, потому что окоченел весь окончательно. Мужчина сначала постучался, а потом сам открыл водительскую дверь. Сходу сообразив в чём дело, он не стал мешкаться, а вытащил сначала из машины Андрея и перетащил его в свой автомобиль. То же самое проделал и с Мишей. Он говорил им что-то, пытался вырвать из оцепенения, но Миша, слыша слова, не понимал их смысла. Мужчина вёз их и Миша почти мигом уснул от мурлыкания мотора и тёплого воздуха кабины. Оба проснулись утром на тёплой русской печи. Оказалось, что мужчину зовут Сергей и он привёз их к себе домой. - Мы вас и растирали ночью с женой, и грелками обкладывали, и чаем горячим отпаивали, хоть помните? - Я думал, мне это снилось, - сказал Миша. - Спасибо вам большое. Если бы не вы, мы бы там и погибли. Ни один человек не остановился, кроме вас. - А! Пустое! Мы, люди, должны друг другу помогать. Однажды и мне помогли, теперь вот должок отдал. Потом расскажу как-нибудь. Ну как вы теперь - отогрелись? - А дома тепло, да? - неловко поинтересовался Андрей. Его всё равно колотило от холода. - Конечно тепло! Вот, пожалуйста, градусник комнатный - двадцать восемь градусов с плюсом. Андрей и Миша покрепче закутались в одеяла. Несмотря на тепло печи, они оба никак не могли до конца отогреться. - Эх, бедолаги! Вас сейчас моя жена с дочками накормит, а я пока баньку растоплю - уж там отогреетесь. Пока вы париться будете, я с товарищем съезжу за вашей машиной, возьмём её на буксир. - У нас радиатор пробит, - сказал Андрей. - Не беда! Сделаем! Есть у нас здесь рядом гараж, где ремонтируют автомобили. Два дня прожили Миша и Андрей у этих добрых людей. Пришли в себя, оправились. Сергей отремонтировал их машину и снарядил в дорогу едой, напитками. Миша хотел ему заплатить, но мужчина наотрез отказался. - Я хочу, чтобы вы расплатились со мной другим способом - когда увидите на дороге водителя в беде, не проезжайте мимо, спросите, нужна ли помощь. Несколько лет назад меня так спасли... Ах, я же вам не рассказывал! Было время, в девяностом или девяносто первом, торговали мы овощами. Вот расторговались мы с женой в ближайшем городе, а это где-то километров сто пятьдесят от нас, и едем домой. Через время замечаем, что за нами хвост... Нагло не нападают, ждут когда отъедем поглуше. У нас тогда был запорожец, можете представить скорость езды, не убежишь особо. Сидим мы и думаем: дома дети маленькие совсем, четырех лет и два года. Вырастут, наверное... Но без нас. Какие-никакие бабушки у них есть, но всё же останутся сиротами. И вдруг мы видим заправку. Обычно мы её избегали, потому что бензин там такой, что мотор не жалеет. Заправлялись на ней два КамАЗа. Жена говорит: "Сворачивай!". Я к автоколонке встал, а жена к водителям побежала. - Нет, не побежала! - перебила его жена, - ноги как ватные были - еле иду. Жду выстрелов в спину. Преследователи наши тоже остановились на трассе, вышли, закурили. Я водителям ничего не успела сказать, они сами спросили: "пасут?" Я кивнула, а саму всю трясёт. Они говорят: "садитесь в машину и вставайте между нами". - Так они и вели нас до самого дома, - продолжил Сергей, - хвост отпал сразу, но дальнобойщики всё равно нас не бросили. Я им посигналил на прощание, они поморгали мне аварийкой... Запомнилось на всю жизнь. Так что теперь, ребята, ваша очередь отдать судьбе должок. Мише тоже на всю жизнь запомнилась история его спасения. Какое же приятное удивление вызывала она в те времена, когда людей на дороге грабили! Попался им человек, без преувеличения спасший их жизни... Они благополучно доехали до места назначения. Первым делом Миша отзвонился матери. У той, естественно, уже давно истерика - родители Андрея, тоже беспокоясь, звонили родственникам в Вологду, где ничего ни могли им сказать. Домой они вернулись тоже без приключений. А на заре двухтысячных, когда у Миши появился свой собственный автомобиль, случился день, когда ему тоже выпал шанс помочь людям, у которых попросту закончился бензин. Миша достал запасную десятилитровую канистру и отдал им. - Спасибо вам большое! Мы уже два часа стоим, так устали! Вот деньги за бензин, возьмите, пожалуйста. - Ничего мне не надо, кроме одного, - улыбнулся Миша, пряча в багажник пустую канистру, - если увидите, что на дороге вдали от города стоит авто - спросите, нужна ли помощь. Расплатитесь добром за добро! А потом другие времена настали - спокойные. У Миши уже был сын и жили они на юге. Однажды ехали они зимой в гости к бабе и деду и тоже снегопад повалил, морозец ударил. Почувствовав, что засыпает, Миша остановил машину и вышел подышать. Закурил. Смотрит его сынишка - а перед ними машина остановилась. Вышел оттуда дядя, поздоровался с папой за руку, постояли секунд десять и он уехал. Потом ещё машины останавливались и ещё... Штук пять, пока папа курил. И все мужички подходили и папа с ними здоровался. Миша выбросил окурок, сел за руль и они поехали дальше. Через несколько минут сынок спросил: - Папа, это твои знакомые с тобой здоровались? Миша улыбнулся и кивнул: - Да, сынок, это мои друзья. И только через много лет сын Миши понял что это были за люди... Мужчины останавливались, чтобы узнать всё ли у них в порядке. А папа всегда говорил ему: других нужно уважать; видишь, что человек в беде - не проходи мимо, помоги, чем можешь... Ведь может настать тот день, когда и тебе потребуется помощь от незнакомца. (Автор Анна Елизарова) Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/unusualstories (нажав: "Вступить" или "Подписаться") ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺ Спасибо за внимание ❤

- Накладные у вас на столе… со вчерашнего вечера, – вступилась за меня Марина Олеговна. Начальник резко развернулся к добродушной старушке и, как индюк, надулся, выхватив из её рук папку с отчётом. - Что?! Заняться не чем?! – рявкнул он. - Игорь Вячеславович, - нежно пропела Оля с соседнего стола. – А можно… я сегодня пораньше уйду? Светло-голубые, почти прозрачные глазки, подведённые чёрным карандашом, томно захлопали ресницами. Губки капризно скривились, и Оленька, намотав прядь белокурых волос на палец, медленно встала, представ во всём своём великолепии. Славыч тут же обмяк. Кадык нервно дёрнулся, и толстые губы расплылись в плотоядной улыбке. - Оленька, душечка!.. Для тебя всё что угодно. Ольга провела руками по своему аппетитному телу, словно проверяла – вся ли одежда на ней. Славыч с трудом оторвал глаза от её фигурки и, бросив на меня испепеляющий взгляд, вышел. Марина Олеговна тяжело вдохнула и, покачав головой, уткнулась в экран монитора. - Эх, Света… С мужиками только так и надо, – молвила Оля, доставая из стола зеркальце и помаду. – Улыбнуться, подмигнуть, а где и дурочку свалять. Я тяжело вздохнула: «Не моё. Не могу я играть в эти игры». На столе зажужжал сотовый телефон – звонил муж. - Светик? – в ухе раздался голос любимого мужчины. - Я не смогу забрать Тёмку из сада. Давай сама. Я напряглась: - Но, Вадим, ты же знаешь, что сегодня у меня приём граждан с двух. Я не могу… - Знаю, лапуль, но у меня новый договор на миллион. Если я его сорву – денег дома не будет. Вот оно ключевое слово – ДЕНЬГИ. Ну, почему вся жизнь крутится вокруг них?! Почему нельзя по-другому?! Я застонала тихо-тихо… почти про себя. - Вадик, я не могу. Славыч опять свирепствует… - я начала слабо сопротивляться. В трубке раздался тяжёлый вздох. Вечная проблема, кто заберёт трёхлетнего сына, встала в очередной раз между нами, разбивая наши судьбы на две половины. - Вадим, я больше не могу отпрашиваться. Не в этот раз. - Света, не ставь меня перед выбором… - Перед выбором?! – вспыхнула я. – Каким выбором?! Сын или работа? Или, может, семья и работа? Хватит каждый раз прикрываться ей! Вспомни, наконец, что у тебя есть сын и жена! В трубке раздались короткие гудки. Я бросила телефон на стол и закрыла лицо руками. Слёзы готовы были выплеснуться наружу, превратив меня в сгусток слякоти. - Все мужики сволочи и козлы, – подлила масло в огонь Ольга, звонко захлопнув зеркальце. – Им лишь бы дома не сидеть. Работа, друзья, выпивка и всё. Ах, да, ещё девки на стороне… - Ольга! – оборвала её Марина Олеговна и строго посмотрела на самую младшую сотрудницу отдела. – Много ты понимаешь в мужчинах! Сколько тебе? Двадцать? - Через неделю двадцать один, – с вызовом ответила девушка. - И, что, много, что ли? – И уже посмотрев на меня, спросила: – Сына забрать некому? Я убрала руки с лица и кивнула. - Некому. У Вадима наклюнулся новый договор. - Вот, вот. Договор у него! Ага, щас!.. Устал он от дома и всех ваших бытовух. Парень свободы хочет. К тому же, он у тебя – вон какой красавчик… - Ольга замолчи! – строго сказала Марина Олеговна. – Ты же ещё ничего не понимаешь в жизни! - Да, ладно, вам, Марина Олеговна, – с грустью произнесла я. - Оля права – им плевать на семью и детей. Они выполнили «долг перед страной» и теперь хотят свободы. Ему всё равно, что я и где я. Марина Олеговна сняла очки и, сжав их в руке, задумалась, склонив голову. В кабинете воцарилась тишина. Я бессмысленно двигала бумаги по столу, пытаясь придумать выход из сложившейся ситуации. - Раньше я думала, как и вы, – тихо произнесла Марина Олеговна. – Думала, что мужчины слеплены из другого теста. А потом вдруг поняла, что, если они в чём-то и виноваты, так это в том, что с детства были послушными мальчиками. Ведь, если подумать, это мы, женщины, делаем их равнодушными, холодными и чёрствыми. Я и Оля уставились в спокойно-задумчивое лицо Марина Олеговны. А она, словно не замечая гробовой тишины кабинета, продолжала: – Мы с детства мальчиков воспитываем, как мужчин. Постоянное: не плачь, не обижай, не жалуйся… Оно медленно, но верно ведёт их к холодности и отчуждению от нас – женщин. Мы отучаем их от проявления чувств, запрещая бурно проявлять эмоции. А они с болью и покорностью отступают, принимая за правду навязанные им стереотипы. Добрый и мягкий мальчик не выживет – выживет циничный и бездушный. Вот вывод их детства. И что мы имеем потом? Семьи, где мужья думают о завтрашнем дне, забывая о том, что рядом с ними есть кто-то, кто требует не только денег, но и проявления любви... Марина Олеговна замолчала, одела очки, и, тяжело вздохнув, вновь уткнулась в экран. Мы с Олей переглянулись и тоже занялись бумажками. Цифры сливались в непонятные иероглифы, а мысли вновь и вновь возвращались к словам старшей подруги. «А ведь она права, - подумала я. - Тёмке три года, а он уже знает, что с папой нужно здороваться за руку, в драке надо бить в нос, и бить так, чтобы пошла кровь. Упал, больно? Не плачь - ты же будущий мужчина - защитник женщин…» Сотовый телефон вновь «заорал», подпрыгивая под бумагами. Незнакомый голос, заикаясь, пробормотал: - Светлана Сергеевна? Добрый день, это вас из детского сада беспокоят. Моё сердце получило сильнейший удар и сжалось. – Алло, Светлана Сергеевна, вы слушаете? - Да, да, я слушаю. Что-то с Тёмой? - Светлана Сергеевна, не могли бы вы срочно приехать… - голос а трубке сорвался на всхлип. Я вскочила, опрокинув стул. Девочки испуганно вскинули головы. Марина Олеговна побледнела. Оля застыла, вытаращив глаза. - Что с Тёмкой?! – не своим голосом воскликнула я. - Светлана Сергеевна, в группу Артёма ворвался мужчина, и… В общем, садик захвачен… В глазах потемнело, голос в трубке что-то продолжал говорить… Но я уже ничего не слышала. Марина Олеговна подбежала и, выхватив трубку у меня из рук, говорила с кем-то. Реальность перестала для меня существовать: «Маленький Тёма в беде?! Как средь бела дня в центре города можно захватить садик?! Нет! Абсурд!!! Это просто кто-то зло пошутил… Вадим! Срочно надо звонить Вадиму! Я схватила городской телефон и стала с силой вдавить кнопки. Он ответил сразу после первого гудка. - Света, я всё знаю, я еду!.. - Вадим!.. – в ужасе крикнула я. – Это правда?! - Правда… – голос мужа сорвался. – Света, солнышко, всё будет хорошо. Ты слышишь меня? С Тёмой всё будет хорошо! Я уже еду. Гудки… Сердце било уже где-то в пересохшем горле, не давая дышать. Слёзы катились по щекам, срываясь на проклятые отчёты. - Собирайся! – скомандовала Марина Олеговна. – Быстро! Я вызываю такси! Я сорвалась с места и схватила дублёнку. «Чёрт, сапоги!» - сознание и душа были уже где-то не здесь. Схватив сумку, я рванула к двери, но врезалась в грудь Игоря Вячеславовича. Дёрнув меня за плечи, он нудно завопил: - Что-о-о?! Я не понял!.. Что происходит?! Куда это мы собрались?! - Игорь Вячеславович, позвонили из садика… - выпалила Ольга из-за моей спины. - И что?! Да мне плевать на все ваши садики! Мне нужны отчёты! И кто будет вести приём?! И тут меня вдруг взорвало: - Слушай, ты!.. Я пять лет пашу на тебя, как проклятая! Я подделываю отчёты и сводки, чтобы никто из компаньонов не заметил, как ты крутишь их деньги. И вместо благодарности… ты, урод, вытираешь об меня ноги. Пошёл на…! С меня хватит! Я увольняюсь! И учти, молчать я больше не буду!!! И вырвавшись от него, я выбежала в коридор. За моей спиной осталась лишь гробовая тишина… На месте я была через пятнадцать минут. Бросив таксисту деньги, я рванула вперёд!.. Туда, где за плотным оцеплением машин с мигалками был садик, а в нём сын. Я летела тараном, не разбирая дороги. Мелькали лица знакомых родителей, где-то выла женщина, охали прохожие, орали менты в рациях. А я летела вперёд… Большие и сильные руки схватили меня сзади, а я всё продолжала куда-то рваться… Развернули. - Света, стой! Света! - муж с силой встряхнул меня, заставляя опомниться. Сквозь пелену из слёз я с трудом различила его лицо. Его холодные руки обхватили мои пылающие щёки. - Света! Солнышко! Стой! Туда нельзя! Сейчас начнут штурм! - Нет! Вадим! Какой штурм?! Там Артём – наш мальчик! Они же убьют его!!! Муж схватил меня и прижал к груди. Я зарыдала в голос. Стон сорвался на вопль. Тёплая грудь мужа приняла на себя мою боль и слёзы. Бессильная злоба и страх сломили меня, я обвисла на его руках. Он дышал тяжело и хрипло. Его сердце колотило в груди и оглушало меня ничуть не меньше моего собственного. Сильные руки сжимали моё тело, ища поддержку и во мне. Я подняла голову и посмотрела в глаза мужа. Я плакала, щёки горели огнём. Но… «Кто сказал, что мужчины не плачут?! Ложь! Ещё одна ложь, навязанная нам кем-то!» Он как мог, держался, чтобы удержать от безумия МЕНЯ!.. Он был сильным ради меня!.. Так мы простояли полчаса. Два - как одно!.. Два - ради целого!.. Слов не было – были глаза – этого было достаточно!.. Ночной город переместился к садику – весь! Полиция, телевидение, сочувствующие и родители детей – всё смешалось. Через час ужас закончился. Я не видела, как начался штурм, Вадим продолжал сжимать меня в руках. Увидела, как только вывели какого-то мужчину, заломив ему руки за спину. Судорожно всматриваясь в лицо незнакомца и вырываясь из рук мужа, чтобы разорвать гниду на части, я вдруг замерла. Террористом оказался отец Павлика – одногруппника Артёма. - Вадим, это же Коля – папа Павлика Макарова… Муж ничего не сказал – лишь нервно вздохнул. Историю родителей Павлика знал каждый взрослый их группы – развод – одно страшное слово. Оля Макарова, мама Павлика, манипулировала сыном, как единственно возможным оружием против пьющего Николая. Бывший военный, он никак не мог оправиться после возвращения «оттуда». Коля любил сына больше жизни, но остановиться уже не мог. Оля плакала, умоляла, угрожала – не помогало. Тогда в ход пошёл запрещённый приём – Павлик. Оля запретила мужу видеться с сыном, и подала документы на развод. И вот итог… Я влетела в группу и нашла сына мирно играющим в машинки с тем самым Павликом, отца которого только что увезли. - Мама! – Тёма вскочил на ноги и повис на моей шее. – Мама, у нас был папа Павлика, – взахлёб затараторил сын. Я посмотрела туда, где стоял чуть в стороне муж. Его глаза предательски блестели от слёз. «Но мужчины не плачут. Мужчины – это опора девочек!» Он шагнул к сыну и чуть слышно спросил: - Как дела, Тёма? Сын тут же оттолкнулся от меня и совсем по-взрослому протянул отцу руку, здороваясь. Вадим дрогнул. Присев на корточки, он прижал сына к груди и крепко обнял. Очередная слеза сорвалась с ресницы. Я опустила глаза. - Всё хорошо, папа. У меня всё хорошо. А дядя Коля ушёл. Отстранившись от отца, он сжал его лицо ладошками и, улыбнувшись, произнёс: - Ведь вы с мамой всегда будете вместе?.. И со мной!.. Правда? Мы с Вадимом застыли… Всего три года!.. Но он всё понял, и во всём разобрался. - Всегда, Тёма! Мы всегда будем вместе! – сказал Вадим. - И с тобой... Я клянусь! Мужчины не плачут! Мужчины держат слово! А я продолжаю любить их!.. Таких, какими их создали мы – женщины!.. Автор: Элл Тисс. Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/unusualstories (нажав: "Вступить" или "Подписаться") ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺ Спасибо за внимание ❤

Мужчина, бросив гневный взгляд на жену, вышел на улицу. Тут же его окружила веселая троица. Соседские ребятишки, с раскрасневшимися от мороза лицами, с улыбкой уставились на него. -Дядь, вам, может, помощь по дому нужна? Снег почистить, в хлеву убрать? - спросил самый старший мальчишка, - ну или хозяйке вашей подсобить можем. -Аааа, - кивнул мужчина, поняв, что дети просто решили подзаработать, предлагая помощь по хозяйству, - не, ребят. Все уже сделано. А вы бы домой шли, а то вечер уже. Да и мороз крепчает! Ребятишки, грустно кивнув, попрощались и медленно пошли в сторону дома. В оставшейся избе их ждала мама. -Дети, как погуляли? Замерзли? - слабо спросила мама, приподнявшись на кровати. -Да, гуляли, мам… Ты как? Плохо? Болит? -Нормально… Живая… Отец где? -Он в лес пошел, за хворостом. Нас не взял, велел дома оставаться. -И правильно, мороз крепкий. Как бы и вам не заболеть… А то будете мучаться, как я… День нормально, неделю без сил… Ох, голодные, покормить бы вас чем-то… Дети переглянулись. Еды в доме нет. Как мать заболела, отцу пришлось потратиться на лекаря и дорогие порошки. Продали корову и поросят. Все равно не хватило. Пришлось и осенний урожай отдать за спасение матери. Зато теперь ей лучше. Слабая еще, но поправляется. -Мы поели, мам. Гуляли, нас угостили. Отдыхай! Вскоре вернулся из леса отец, подбросил в печь хворосту, и семья уселась поближе друг к другу. -Зима уходит. Скоро Масленицу встречать будем, а там и весна придет… Ох, как хорошо с вами, тепло и уютно… Сказки надо рассказывать, - слабо улыбнулась мама, - я начну… В темном лесу, в самой чаще, жила Зимушка. Была она такая старая, что постоянно мерзла. И даже теплая бобровая шуба её не грела… Из-под лавки вылез тощий кот и примостился у хозяйских ног. Он тоже любил слушать сказки. Когда семья наконец улеглась спать, и огонь в печи заснул, кот перекувырнулся через себя и обернулся маленьким домовенком. -Не спи! - подбросил домовенок в печь хворосту, - а то мои замерзнут. Эх, голодно. Все запасы поели. Что делать? Как бы семье помочь? Домовенок пробежался по избе, заглянул во все чугунки и мешочки, но ничего съестного не обнаружил. -А скоро Масленица, но блинов семья не поест. Муки-то нет. Пойду, что ли к соседу, у него взаймы попрошу. Домовенок выскочил из избы и, обернувшись котом, побежал по хрустящему снегу к соседям. -…Да я и рад помочь. Но это же я своих обкрадывать буду. Разве это дело? Не могу, прости, сосед. Но знаешь, ты в лес сбегай. Зимушка там вещи пакует, уходить собирается. Может, ты её своей историей разжалобишь, да она тебе поможет. Домовенок не стал медлить и тут же отправился в лес. А мороз крепчал. Деревья трещали. Воздух дрожал. -Значит, я уже близко… Чую, что Зимушка совсем рядом! И правда, как только домовенок скатился с холмика, так сразу увидел старуху в бобровой шубе. -Ух, мороз! Ух, какая стужа, - приговаривала она, подпрыгивая на месте, а потом вдруг замерла и прислушалась, - кто пришел? Кто посмел? -Домовой, - пропищал домовенок и обернулся в свой истинный облик, - здравствуй, Зимушка. Как поживаешь? -Ааа, домашнее существо в лес заглянуло. Что тебя привело сюда?.. Ну, говори быстрее! А то мне еще мороза нагнать надо, пока я в силах. Скоро уж мне уходить, а я не желаю, не желаю отступать! Старуха топнула ногой и из-под её шубы посыпались серебряные снежинки. -Проводить тебя пришел. Пожелать хорошей дороги. Буду тебя в конце года ждать, - от холода застучал зубами домовенок, - и вот еще… Попросить хочу. -Меня? Попросить? А не боишься? - засмеялась Зимушка, - а то я ногой топну, ты мигом в ледышку обратишься. Семью без домового оставишь. Ну, видать, важная просьба… Проси. -Мамочка в конце прошлого года захворала. Так все хозяйство продали, чтобы ее подлечить. И запасы все. Ничего, ничего в закромах не осталось, - запричитал домовенок, - детки голодают, папочка из сил выбивается. А скоро Масленица. Так на стол ведь поставить нечего. Вот бы ты сжалилась и мукички бы подала. -Что? - завизжала старая Зимушка, - я и так вашу эту Масленицу терпеть не могу… Уж больно противно наблюдать, как народ радуется, провожая меня и весну встречая. А ты еще хочешь, чтобы я к такому гадкому празднику тебе снеди пожаловала? Домовенок сжался в комок и мигом обратился в кота. В таком виде ему было удобнее по снегу бежать. Зимушка однако оказалась проворнее. Она схватила кота и приблизила его к своему лицу. -Тепленький. Шубка у тебя мягкая. Вот бы мне муфточку из такого меха. -Шубку за муку? - испуганно пропищал домовенок. -Не будет муки! И беги скорее, пока я твою шубку не забрала. -Но… Зимушка, сжалься. Я ведь не для себя прошу. Семья у меня. Я за них в ответе. -Заморожу, все заледенеет, станет холодным, как сердце мое, как руки, как дыхание, - захрипела Зимушка, отпуская кота-домовенка. -Ну, спасибо, что хоть выслушала и отпустила. Но знаешь, зима все-таки самое теплое время года, - сказал домовенок и повернул домой. А Зимушка застыла. Как же так? Как это самое теплое время года? Разве не лето? Она-то ледяная, студеная. Разве тепло людям, когда мороз трещит, словно старое дерево? -Масленицу они встречать хотят. Блинцов напечь хотят… Ну погодите… Я вам сейчас покажу… Самое теплое время… Зимушка закружилась и поднялся вихрь. Он подхватил её и понес высоко в небо. Там старуха схватила облака и затрясла их, выбивая мелкий снег. Запуржило. Завыло. Захохотала Зимушка. Снова разгулялась она. Снова полетела над домами. Деревня уже спит. Только дым из печей поднимается. А Зимушке все мало. Веселилась и плясала она всю ночь и весь день. Устала, выдохлась. Спустилась на землю, оглядела сугробы и вдруг увидела в окне кота-домовенка. Стало Зимушке любопытно, как живут люди, и она решила заглянуть в окошко. Смотрит, а там вся семья друг к другу прижалась и смеются. Говорят о чем-то, мечтают. -Я такую пургу устроила, а им все нипочем, - удивилась Зимушка, - но так, наверное, только в этом доме. Остальные-то точно под лавки забились и трясутся от холода. Зимушка пошла к другому дому и тоже заглянула в окно. И там все рядышком, отдыхают, улыбаются. В каждый дом Зимушка заглянула и везде видела радость и теплоту. -Видать, прав был домовенок, что зима самое теплое время года. Семьи собираются у огня, беседы ведут, душу свою открывают. Мороз и пурга, оказывается, сближает. Ну да, ну да, что в такую погоду на улице делать? Надо с родными время проводить. -Убедилась, Зимушка, что я тебе правду сказал? - на улицу выскользнул кот-домовенок. -Убедилась. Видать, весной, летом да осенью дел полно. Землю надо кормить, чтобы потом она плоды дала. А зимой и отдохнуть можно. Но почему же все так ждут весну? Почему с таким размахом Масленицу встречают и так рады моему уходу? -Каждому сезону рады. Но твои проводы самые почетные! - домовенок облизнулся, - вот, завтра в деревне праздник начнется. Масленица будет. Блинов напекут люди… -А твои-то без муки сидят, - со вздохом сказала Зимушка, - что же, помогу! Вот гостинцы от меня! Зимушка затряслась и завертелась вокруг себя, и домовенок увидел мешочек муки и горшочки с маслом и медом. -Вы уж с почетом меня проводите. А я проверю. На гулянья приду, своими глазами погляжу! Зимушка почесала кота-домовенка за ухом и пошла в лес, оставляя после себя поземку. *** Солнце светило и на небе, и на земле. Соломенное чучело с яркими лентами улыбалось солнечным лицом. Все угощались блинами. Детишки бегали вокруг костра с леденцами на палочке, взрослые водили хороводы. Пели так громко, что Зимушка даже в самой чаще леса услышала. И помня свое обещание, пошла в деревню. -Ах, как тут красиво! - улыбалась старуха, кутаясь в бобровую шубу, - ах, как тут сладко! И правда, с таким размахом только я отдыхать ухожу! Зимушка закружилась в хороводе вместе с людьми, на минуту забыв, кто она такая. И от этого тепла и радости она даже всплакнула. Капель застучала. Птички запели громче. Домашние кошки вылезли, чтобы погреться на солнышке. -Ну, что, Зимушка, как мы тебя проводили? - спросил кот-домовенок. -Ой, хорошо! С почетом! Обогрелась я у масленичного костра, блинов с медом наелась. Так бы всегда гуляли, я бы вместе с вами, да сразу после в дорогу! -До новых встреч, Зимушка! - прищурил круглые глазки домовенок. А Зимушка поднялась высоко высоко-высоко в небо, махнула на прощание рукой и крикнула: -Гуляйте, веселитесь, люди! Пусть весна будет теплой, как ваши сердца, пусть лето подарит жар, как костер масленичный, пусть осень будет хлебосольной, как ваш стол. А потом и я вернусь. Укрою вас пушистым одеялом, поближе друг к другу прижму. И снова тепло станет. И снова будете вы сказки друг другу рассказывать. Про меня и про маленького домовенка. ( Автор Яна С.) Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/unusualstories (нажав: "Вступить" или "Подписаться") ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺ Спасибо за внимание ❤

С врачами она говорила по-другому – шепотком, подбирая жалостливые и ласковые слова, заискивала. Но как только они выходили из кабинета – ругала почём зря. – А коли девку родишь, выгонит чё ли? – Ох, и не говори. Обереги, Господь. Думаю и правда – выгонит. Он и вторую-то, когда принесла, так пил неделю беспробудно. Обвинял за девку, как будто я виновата. А уж теперь и не знаю.... – Да куда он денется, дочка ведь, – успокаивали бабёнки. – Да... Куда он без меня. Там ведь ещё двое. Разе справится...,– соглашалась та, – Но ведь... эх, парня мне надо родить обязательно. – А вы знали, что чтоб пятен этих пигментных не было, надо во время родов волосами лицо тереть? Женщины менялись, рожали, уходили в послеродовые палаты. Наступило время и у Катерины – крикливой ожидательницы сына.Она рожала плохо, ругала врачей, кричала и терла волосами лицо, вспоминая про пятна. – Чего ты в лицо-то дуешься? Сказала ж – третьи роды, а так и не научилась? Врач надавила ей на живот. Катерина почувствовала облегчение и сразу услышала тонкий писк. – Кто? Кто там? – Да погоди ты! Врач возилась, долго не отвечала. – Кто? Мальчик? – Де-евонька. – Как? Как девонька? Вы чего? Оооо, – завыла роженица. Но тут ей сказали, что еще не всё кончилось, второй ребенок идёт. С надеждой, что хоть вторым будет сын, роженица поднатужилась. – Девка! Ещё одна. – Чего-о! Нет... У меня ж дома две! Зачем? Оооо, – роженица выла, но уже не громко, а уж совсем жалостливо. – Ну, чего ты, чего. Дочки – это ж мамкино счастье. И разные они вон у тебя. Смотри-ка. Но роженица отвернулась. Глаза б не видели! Что мужу скажет? Отправил он ее за сыном, а она ему двух девок – на. Шел ей тридцать четвертый год, дома – пьющий муж, безденежье, и теперь – четверо девчонок. В послеродовой палате она лежала, отвернувшись к стене, и все поначалу думали, что случилась у роженицы беда. А когда санитарка принесла детей кормить, так не сразу и уговорила. Мать отпихивалась от нее локтем, никак не хотела встать. Но встала под уговоры санитарки, посмотрела на девочек. – Смотри-ка, первая вот махонькая. Всего два двести. А вторая, видать, все себе забрала – почти три кило. Это ж надо, двойня, а вот смотри какие разные. Катерина потянулась к маленькой. А на вторую покосилась. Зачем она? Вот хватило б и одной, первой. А если б ещё и мальчонка... Чай, эта большая всё у нее там внутри забирала, все соки мамкины. И сразу, почему-то, с первых минут знакомства, невзлюбила Катерина вторую – более светловолосую и крупную дочку. Будто она и виновата в том, что родился не сын, что первая – недокормыш, что терпеть ей теперь от мужа претензии и пьянство. Она накрывалась с головой одеялом и выла белугой на всю палату. Уж передали ей, что пьяный муж разнёс, от вести про рожденных девок, старый забор, что старшие ее дети – у тетки Любы, сестры давно умершей матери. Тетка Люба приехала к ней дня через три. Вкачалась в палату – грузная, берет набекрень, на плечах халат, тяжёлая сумка. – Здоровы будьте, бабоньки! – она обвела палату глазами, направилась к Катерине, устало приземлилась на кровать, – Ты подумай, дорогу занесло, думали и не будет уж автобуса. Хвать, приехал Витька. Ох, лихач, чуть не ... в дороге-то от страху. Вота, тут я тебе вареньица привезла, и курочку. За девчонок не переживай, у меня они – чистые, накормленные, в садик вожу. Уж готовлю только то, что они едят. Сама-то уж... – Лёшка как? – перебила Катерина. Тетка Люба махнула рукой. Было понятно – плохо. Пьет, не может остановиться. – Ты-то как сама? Оправляешься? – Заживает. Только реву всё, тёть Люб, – Катерина приложила руку к лицу и заплакала опять. – Ну, ну...Чего реветь-то! Бог детей даёт, разе не счастье? Она убрала привезенное, отодвинула ногой сумку, полюбовавшись новыми, привезенными дочерью сапогами, и шепнула Катерине, наклонившись. – Разговор есть, выйти-то сможешь? Катерина втянула носом, кивнула. Чего-то уж больно таинственно звала ее тетка в коридор. Они отошли к окну в торце к большой раскидистой пальме. – Кать, четверо-то детей тянуть тяжело. Согласна ли? – Да, говорю ж, реву... Тетка взяла ее за руку. – Вот-вот. А Светке моей пятый десяток пошел, говорят уж не будет детей. Отдай ей одну девчонку, а... Одну из двойни. Она и денег немного даст, и сапоги новые тебе привезет за так. – А как? – почти не задумываясь практически согласилась Катерина, шмыгнув носом, – Как отдать-то? – Она уладит. У нее подружка в районе в паспортном. Ох, и туда подарки, – вздохнула большой грудью тетка Люба, – Коли согласна ты... – Согласна. Тёть Люб, я ж сдохну с двумя-то. Сами знаете, нету у меня помощи, – жалостливо тянула Катерина. Вскоре к матери из райцентра приехала Светлана. Она совсем не походила на местных женщин: короткая стрижка, брючки, дублёнка, интересная лохматая шапка и большие очки. И поведением отличалась: о себе рассказывала мало, улыбалась и отмалчивалась. А ещё у Светланы как будто был животик, правда небольшой. Бабы решили – ждёт. Так уж давно пора. Работала Светлана в Кирове, в магазине промтоварном, владела дефицитными товарами, и здесь, на своей родине, чувствовала некое превосходство над бабенками, мечтающими отхватить в местном лабазе хоть что-нибудь стоящее. Приехала Светлана к Катерине в роддом. В палате заблагоухало духами, какой-то совсем нездешней свежестью. Все вопросы решили, Катерина расписалась, где надо. – А посмотреть-то девочек хочешь, чай? – интересовалась Катерина, когда Светлана намерилась уж уходить. – А я уже... Я как приехала, так к врачам сначала пошла. Мне показали их... – И пустили? – удивлялась Катерина, зная здешние строгости. – Ну, так... Я ж заранее договорилась. Все не так просто, Катенька. – И чего? Какую берешь? – Катерина была уверена, что Светлана возьмёт крупную. – Для документов это вообще не важно, но я возьму темненькую, которая поменьше. Кстати, в селе слух пустим, что померла одна твоя девочка. – Оой, – Катерина приложила ладонь к лицу, заплакала. – Вот только не начинай! Кать, ты ж согласилась. Я уже столько денег извела, и сил... Ты тут лежишь, прохлаждаешься, а я вся убегалась, чтоб дела эти решить. – Так ведь двойню делим, чего делаем-то! – подвывала потихоньку Катерина. – Не плачь. Я тебе там такие сапоги привезла, финские. Обалдеешь. И девочка расти будет со мной в достатке. У меня всё для нее будет. Уж поверь... И родня мы, похожесть их объяснимая. Да и разные они, вроде... – А денег-то дашь? Лешка-то ведь... – Дам, конечно. И тряпья передам. Буду своей покупать чего, так и твоей прихвачу. – А может покрупнее возьмёшь, Свет? Молока-то ведь нет у тебя, – хваталась за соломинку Катерина. – Нет. Муж у меня чернявый, да и я... А большая – светлая уж больно. Возьму маленькую. А молоко ... Я уж придумала – кормилицу найдем. И теперь Катерина, прикладывая первую маленькую дочку к груди, роняла слезу. А вторую ... хоть вообще не корми. Только эта вторая орала, хватала ртом сосок жадно, вытягивая из матери всё, что не смогла вытянуть первая. И было Катерине от этого ещё обидней. Домой она вернулась с одной дочкой. Долго не регистрировала. Узнала, что Светлана назвала дочь Елизаветой. И только уж потом поехала и записала дочку Александрой, потому как ждала пацана Сашку. Муж беспробудно пил ещё неделю. Благо, работы зимой в колхозе было мало. Хоть не уволили. Александра росла. Светлана не обманула – прислала с теткой Любой, которая ездила помогать дочери с ребенком, пеленки, распашонки и прочие разности. Да такие, каких тут у них не купишь, и о существовании которых Катерина, да и никто в селе, и не догадывался. – Ох, Катя, ты не представляешь. Там у девочки Светкиной и пеленальный стол отдельно, и качалочка...а коляска какая – сама катит. А Катерину резануло – "у девочки Светкиной", знает ведь, что ее это дочка. Но тетка Люба продолжала. – Ты вот пеленаешь Сашку, а нынче это не модно. Говорят, нельзя. Лизонька у нас уж в платьицах лежит. Лишь через три с лишним года увидела Катерина первый раз свою подросшую дочь. Светлана приехала к майским, когда все уж обзеленилось, обсохло. Сочная расцвеченная ромашками и голубым цикорием трава покрыла луга и склоны вокруг села. Была Света немного изменившаяся, озабоченная материнством и уже не такая "благоухающая". Все летали вокруг коляски Лизоньки, восхищались. А тетка Люба гордо выхаживала с внучкой. И восхищаться было чем. Круглолицая, белокожая, щекастая Лизонька восседала в крутой раздвижной коляске в лаковых детских ботиночках, беретике и голубом теплом платьице, с кружевом из-под подола. Она деловито расхаживала по местному лабазу с розовой сумочкой через плечо, показывая пальчиком бабушке то, чего хочет. – Ох, кукла! Прям, кукла! У нас таких нет. Не зря Светка твоя столько лет ждала. Родила такую прелесть, – охали бабёнки в магазине. В эти дни Катерину поедала черная тоска. Она старалась на людях свои эмоции не показывать, а они будоражили сердце. Ее Сашка, уже в мае загорелая и неугомонная, носилась со старшими по селу в драных шароварах и олимпийке. В олимпийке, которую когда-то старшей ее Иришке отдала соседка с выросшего сына. Была Александра светлая в рыжину, конопатая по весне, курносая и худая. Удивительно, но сейчас мелко рождённая Лиза была полнее своей сестры. Впрочем, чего удивляться. Особого ухода за Сашкой никогда и не было. Кормила ее Катерина грудью, пока кормилось, а потом начала давать то, что ели все – борщи да каши. А так как Алексей, по-прежнему, выпивал, борщи часто были без мяса, а каши без масла. Старшей дочке Иришке было шесть, когда родилась Саша, часть забот свалилось и на нее. А уж теперь, когда шел ей десятый, Сашка и вовсе стала ее заботой. Она таскала ее с собой повсюду, исключая школу. Но и перед школой она водила ее и Наташку в садик. Наташке сейчас было шесть. Денег Катерине не хватало, вся одежда передавалась у девчонок с одной на другую. Да и не была Катерина такой уж старательной матерью. В город за тряпками, как другие, не моталась, в очередях за дефицитом стоять не любила. Одевала девчонок в то, что есть. А что в те годы было в селе? И опробовал бы ей кто чего сказать! Катерина умела ответить, и с ней не связывались. К тому же видели – девчонки, хоть и не ухоженные, но неплохие. Приветливые, беззлобные, матери помогают, да и другим, случись, в помощи не откажут. Старшая с фермы несла молоко не только себе, но и старой соседке – бабке Зине. А Катерина теперь не могла налюбоваться на свою собственную отданную дочь, сердце грызла зависть и обида. Не ту отдала! Не ту! Конечно, по-родственному, пригласила ее тетка Люба в гости, накрыла стол. Надела Катерина на девчонок лучшее из того, что было. На Сашку натянули летнее платье Наташки, было оно великовато, длинно, но лучше других. Полненькая Лиза в коротких шортиках в оборках и худощавая Саша в длинном платье походили друг на друга разве что чертами лица. Обе слегка курносые, большеглазые с полным круглым ротиком. Тетка Люба не скрывая любовалась "своей". – Лизонька, дай куколку. Девочка поиграет и отдаст. Сашка улыбалась, открыто смотрела на одноутробную свою сестру и протягивала руку. Но Лиза пятилась, убегала к маме Свете, пряталась за ее подол. Светлана, прежде молчаливая, теперь болтала без умолку – хвалилась дочкой. Говорила, что Саша для ее возраста плохо говорит, и что надо ее обязательно показать логопеду. Вот они Лизоньку возили к специалисту несколько раз на другой край Кирова, потому что там – лучший специалист. Она вообще много чего говорила непонятного для Катерины, та делала вид, что слушает, кивала, но была какая-то растерянная, следила за детьми. И когда Саша взяла какую-то мелкую игрушку, Лиза вдруг увидела, пыталась ее выхватить, а Сашка спрятала игрушку за спину, Катерина мигом поднялась и засвистела Сашке по заднице. – Отдай! Не хватай чужое! Светлана схватилась за грудь, Лиза, получив игрушку, побежала к матери, а Сашка и ухом не повела – такие действия матери были привычными. Она потерла зад и направилась к Иришке, залезла на руки. Она всегда шла к сестре, когда доставалось от матери. – Можно мы погуляем? – спросила Ирина. Им разрешили, но заставили взять и Лизу. Детей было видно из окна, они играли. Но Светлане не сиделось, она все равно то и дело выбегала, запрещала Лизе бегать, переживала, что та упадет. А когда Сашка залезла на яблоню, махнула теперь уж двоюродной сестре, и Лиза, было, тоже подняла ногу, Светлана завела ее в дом. Лиза насупилась, и Светлана долго уговаривала ее, объяснялась с ребенком так, как будто была она взрослым человеком. Катерина слушала и думала о том, что она вот никогда не объяснялась так с глупыми детьми – хватало подзатыльника. Да и ничего б не случилось, если б дочка забралась на веточку. Подумаешь... У них в селе дети росли по-другому. Накормить – было задачей матери, старшие, чтоб по дому помогли. А где они носятся в пределах села и чем занимаются в другое время, и неважно. Они сами бегали на речку, лазали по деревьям и заборам, прыгали по лужам на размытой грязью дороге, устраивали шалаши, выясняли отношения. Взрослые не лезли. Разве что, если уж кто кого покалечит. А так ... – Пойдем мы, – резво собралась Катерина, – Мне ещё жрать варить. – Кать, я все платья Лизочкины оставлю, мама принесет. Твоя Саша помельче будет, а у нас этого добра... – Спасибо, может не надо, – почему-то было обидно за Лизу. Такие платья! Зачем отдавать? Лизоньке же так они идут. А на Сашку чего не одень – переваляет. Зачем ей такая красота? Лизонька – ее доченька ... Тоска Катерину грызла. Уж лучше б уезжала скорей Светлана! Светлана в село ездила не часто. Чаще к дочери ездила сама тетка Люба. Может боялись, что расскажет Катерина дочке чего, может просто предпочитали моря. Тетка Люба то и дело с гордостью рассказывала, что дочь с семейством на море в санатории, потому что врачи Лизоньке велели... Обнаружились у Лизы проблемы с горлом. И теперь при каждой встрече, Катерина интересовалась – как там здоровье Лизоньки. Сашка болела тоже, как и все дети. Один раз даже возили в область – обнаружили воспаление лёгких. Но Катерина как-то за нее была спокойна. Поправится, все дети болеют. Лишь бы Лизонька там не расхворалась у Светланы, такой ранимый ребенок. И казалось теперь Катерине, что была б Лиза здесь, так и она б стала другой, чем-то похожей на Светлану – спокойной, важной, знающей себе цену. Но у нее были совсем простые дети, и такой вот дочки, как Лизонька, у нее нет. Сама же и отдала. Ирина, старшая дочка, выскочила замуж рано. В пятнадцать лет закрутила с соседским пацаном, он старше ее на четыре года. Ира ждала его из армии, а он остался на контракт, приехал лишь отыграть свадьбу, да забрать невесту. Буквально через месяц после свадьбы дочери Катерина овдовела. Алексей по пьяни на второй свадебный день полез купаться, нахлебался воды в реке, а потом заболел. Долго лежал в больнице, мотал нервы Катерины, каялся и ... жалел, что не оставил сына. Вроде шел на поправку, но в один момент где-то опять раздобыл спиртного и перебрал с соседом по палате. Видимо лекарства с водкой были несовместимы. Его оперировали, но после операции он скончался. После восьмилетки и Наташа направилась учиться в область, закрутила ее жизнь студенческая. Остались Катерина с Сашкой, считай, вдвоем. Санька – рослая, смелая, улыбчивая, длинноногая, к приказам, окрикам и тычкам матери привычная, чуть ли не все хозяйство взвалила на себя. Была на руку – скорая, в делах – умелая. – Господи, Сашка, ты уж прошла морковь-то? А я только собралась... – Ага... Пока ты калоши свои искала... – В клуб, поди, намылилась, вот и бежишь бегом... – А чё? Все ходят, а мне нельзя? Кружок ведь. – Да иди уж... И чего вам там, медом что ль намазали! Маму Сашка любила очень. А ещё любила свой художественно-театральный кружок в клубе. Вела его их учительница русского и литературы. Как-то позвала она туда и Сашку, и теперь все главные отрицательные персонажи были ее ролями. Она была лучшей Бабой Ягой, хитрой лисой, старухой Шапокляк и даже людоедом. Катерина присутствовала на одном таком спектакле, а потом ходила и расстраивалась – загримированная под старуху дочь была ужасно правдоподобной. Поэтому Катерине спектакль не понравился. И опять в голове – "вот осталась бы тут её двойня, принцесс бы играла." – Ерундой какой-то занимаетеся! – резюмировала она дочери. Сашка старалась, жалела, что матери опять не угодила. Все чаще и чаще замечала она подобное: мать всех ей ставила в пример, а ею почти всегда была недовольна. – Мам, я по контрольной "пять" получила. – А Анька Голованова чего? – "Четыре". Она пример один не так решила. – Ну, и молодец Анька. А ты уж слишком умная. Плохо это, заумников нигде не любят. А в следующий раз мать хвалила подруг за "пятерки", а ее отчитывала за то, что не "пять". В конце концов Саша перестала докладывать матери об успехах в школе, мать они интересовали мало. Она знала – Сашка хорошо учится, по другому она не сможет, и этого ей было достаточно. Театральный кружок интересовал Сашку ещё по одной причине – туда ходил Миша. Они давно уж друг другу нравились, провожались. Когда всей школой работали на дальних полях колхоза, он возил ее на мопеде, а она прижималась к нему, и в груди трепетало что-то совсем несвойственное ей – такое нежное и немного грустное. – Можно я тебя поцелую? – попросил однажды вечером у калитки Мишка, приближая свое лицо к ее лицу и намереваясь уже осуществить задуманное. – Дурак что ли! – Сашка увернулась, юркнула в калитку, убежала домой, а потом долго стояла, прижавшись к двери спиной. На ее лице блуждала улыбка. Класса после пятого Лизу отправили к бабушке Любе одну. Бабка Люба была уж в годах, управляться ей было нелегко, а для внучки хотелось всего самого лучшего. Лиза откровенно скучала, вздыхала, говорила, что в селе у них тоска. Тогда тетя Люба пригласила жизнерадостную Сашку. Чтоб внучке, значит, было повеселее. – Здрасьте, тёть Люб, – Сашка мялась в двери. Вышла Лиза, и тетка Люба вдруг даже испугалась – до чего же они похожи! Обе длинноногие, как лани, с одинаково вырисовывающейся грудью, тонкой талией, длиной шеей и одним лицом. Волосы и те почти одинаковы. Только цвет разный. И еще взгляд разный. Лиза слегка отпускала подбородок и смотрела на окружающих, как бы, исподлобья. Саша же смотрела открыто, кончики губ ее всегда чуток улыбались. Надо же, росли такими разными, а выросли – точно близнецы. Впрочем, близнецы и есть. Вот только обе об этом не знали. – Взяла б Лизу погулять, Саш, а то скучает. – Вот ещё, ба... Придумала. Ничего я не скучаю. – Так может Вам помочь чё, тёть Люб? Давайте огород выполю. И пошли они на огород обе. Лиза полоть была не приучена, поэтому подергала травку для виду, пока Сашка прошла три грядки. – Уф! Жарища... Айда на реку! Они задружили. Две родные сестры, абсолютно разные по темпераменту, по-разному и разными матерями воспитанные. Но им интересно было вместе. Сашка, открыв рот, слушала о городской жизни Лизы, интересовалась, задавала вопросы и открыто, откровенно восхищалась. А Лиза спрашивала о жизни молодежи тут, на селе, морщила курносый носик и вздыхала. В конце концов, привечаемая Катериной, Лиза как-то перекочевала в их дом. – Ба, я у Сашки и тети Кати заночую, ладно? Тетка Люба, видя, что девчонка ожила, соглашалась. А Катерина с утра будила Сашку на хозяйство, копошилась, стараясь не шуметь на кухне, готовила завтрак. – Сашка, ты на яблоки-то не налегай. Лиза любит, так пусть ест. Гостья же... – Да ладно, мам. Сашка ничуть не обижалась – когда в доме гости, можно и потерпеть. Они загорали на огороде, Катерина выносила подушку для Лизы. Они шли купаться, Катерина наказывала Сашке, чтоб Лиза хорошо обтиралась. – Мам, какое полотенце? Ты чё? Я ж не брала никогда. – Ну, это ты. А Лизе надо. Бери, говорю! А уезжая, Лиза неизменно дарила что-то Саше – мама велела. Лиза делала это нехотя, по заказу матери, Сашка брала с радостью, с благодарностью и открытым сердцем. Она обнимала Лизу, а та закатывала глаза и просила прекратить "нежности телячьи". Каждое лето Саша уж поджидала двоюродную сестру, городскую подружку. Поджидала ее и Катерина, убирая дом, заставляя Сашку вымывать добела полы и окна. После седьмого класса Лиза приехала опять. Лето было жарким, они купались каждый день. Сашка лежала на песке, закинув загорелые руки под мокрую от ныряния голову. Серая майка, синие плавки. Рядом – халат парусиновый. Лиза сидела, выбрав место почище, на травке, в шляпке, темных очках и оранжевом купальнике с переплетениями по спине. Она отжимала кончики волос. – А ты куда после восьмого? – спрашивала Сашка. – Я? В девятый, конечно. Куда ж ещё. А потом в институт. Хочу в юридический или в медицинский. Но там поступать трудно. А ты? – Я после восьмого в ПТУ пойду. Мать говорит – на лаборантку иди, а я в строительное хочу. Там говорят года три-четыре потом поработаешь, и квартиру в городе дают. – Ты серьезно? ПТУ ... У нас математичка всех тупых туда посылает, грозится. Ты же не такая. – Вообще, я в театральный хочу, или в художественный, я рисую хорошо, но мамка – против. Денег ни за что не даст, если там учиться буду. – И правильно. Дебильская профессия – на сцене скакать. Да и художники – богема босоногая. Ни в жизнь бы не пошла! Вот все говорят, что мы с тобой похожи, а вкусы абсолютно разные. – Ну так, мы ж не родные сестры. Хотя... Вот мы с Иркой похожи. Она моя любимая сестра. И муж у нее хороший. А Наташка у нас совсем другая. Представляешь, нашла себе парня с длинными патлами. Прям, до попы. Вот уж ни в жизнь бы на такого не глянула! — У нас в школе почти все девчонки с парнями ходят, — говорила Лиза. – И ты? – Сашка щурилась, нос ее уже шелушился. – Конечно. Только надоели они мне все. Хочу со студентом встречаться. Знаешь, мужчина должен быть постарше. – А у меня так и есть, – вдруг призналась Сашка. – У тебя? У тебя что – тоже парень есть? – Ага. Кажется, – Сашка перекатилась на живот, к мокрой майке прилип песок. – Ой, Саш, у тебя вся спина в песке! – Ага, искупаюсь... Он меня старше на два года. В десятый пойдет. Скоро вернётся. Он с отцом в совхозе на заработках. Познакомлю... И познакомила. Сашка вернулся неожиданно, прибежал. Девчонки были дома у Катерины. Сашка вышла из сарая в калошах, растрепанная, в мамкином рабочем халате и перчатках, потому что только что управлялась. А на крыльце стояла почти точно такая же "Саша" только белее, без облупленного носа, в голубых шортиках с разрезами и декольтированной маечке в горящих на солнце камешках. Лиза была чуть осветлена, и оттого выгоревшие на солнце волосы Сашки казались точно такими же. – Ми-ишка! Мишка! Здорово! А я тут, – она кивнула на грязный халат, – Ой, знакомься, это Лиза, моя двоюродная сестра. Но ты, наверное, видел ее и раньше. Вечером пошли гулять втроём. Мишка болтал, поглядывая на Лизу. Сашка болтала тоже, пересказывая сельские новости. Лиза молчала, вздыхала и переглядывалась с Михаилом. Он замирал от этих взглядов, от ее высоких каблуков и ещё чего-то исходящего от нее – такого женского, притягательного и таинственного, того, чего совсем не было ещё у Сашки. А через пару недель Сашка вбежала в дом к тете Любе без стука. Лиза ещё спала, но Сашка промчалась мимо тетки прямо в комнату. Она бухнулась на кровать, стукнула сестру по заднице. – Лиз, это что – правда? Лиз... Мне Юлька сказала. Правда? Та проснулась, села, посмотрела на Сашку сонными глазами, а когда проснулась окончательно, стряхнула волосы и заявила: – Ты узнала о нас с Мишей? Ну, подумаешь, прогулялись, – она посмотрела на Сашку, – Впрочем, хочешь правду? А ты как хотела? У нас любовь. Глупая ты совсем, вы же даже не целовались. А говорила – у вас отношения. Разве это отношения? Вот у нас... Сашка выскочила из дома тетки Любы пулей, не закрыв дверей. Та ничего не понимая, смотрела ей вслед. – Лизонька, а что это Саша? На что обиделась что ли? Сашку такой Катерина не видела никогда. А когда разобралась в чем дело, выдохнула. – Ой, нашла о чем переживать! Таких парней ещё будет..., – и добавила, гремя кастрюлями, – Ну, а ты как думала. Посмотри на себя и на нее. Она ж красотка такая. Ведёт себя как! Ни тебе чета. Какой парень устоит? – Ноги ее больше в нашем доме не будет, – ревела Сашка. Катерина бросила кастрюли, подошла к дочери. – Это как это? Это как это не будет? Из-за какой-то глупости? Не смей, слышишь, не смей! Я... Я..., – Катерина замолчала, – Я с родней из-за твоих капризов отношения портить не намерена. Лизу чтоб привечала, слышишь? Слышишь меня? – и она вдруг начала стегать Сашку кухонным полотенцем. Сашка выскочила, ошарашенно смотрела на мать, уворачиваясь от хлестких ударов, а та все не могла успокоиться, хлестала и хлестала. Сашка убежала из дома на реку и уж там дала волю слезам. Сейчас особенно обидно было такое вот поведение матери. И что с ней? Почему так любит она эту Лизу, что готова жертвовать даже ее счастьем? Но, конечно, Саша даже предположить не могла, что матери Елизавета приходится, как и она, родной дочерью. Вскоре Лизавета уехала. Сашке докладывали, что Мишка катал ее на мопеде, что они вовсю зажимались в клубе на танцах и провожал он ее до райцентра. Саша в клуб больше не ходила. Матери говорила, что идёт в клуб, а сама пропадала у подружки Юльки или шлялись они по окрестностям. На следующее лето ничего решать не пришлось: в июне были экзамены, а потом Саша уехала поступать в строительное ПТУ. Лиза приезжала в село ненадолго, к матери приходила, но Саши дома в тот момент не было. Она уже была абитуриенткой училища. Классная ее отговаривала, просила идти в девятый, но Сашка упёрлась – очень уж хотелось ей начать жить самостоятельно. Поступила легко, у нее были самые высокие оценки со всего курса. Ей сразу дали общежитие, учиться ей нравилось. Приезжала к матери на каникулы веселая, цветущая, впрягалась в хозяйство и даже затеяла ремонт в доме – теперь в этом деле она была почти специалистом. Студенты работали на новостройках разнорабочими, а Сашку сразу поставили штукатурить, была она ловкая и спорая на обучение. Летом приехала в село и Ирина с сынишкой. Сашка не спускала племянника с рук. Мишку видела однажды, он, вроде, хотел подойти, но Сашка улизнула – говорить с ним не было никакого желания. Лиза не приезжала, тетка Люба говорила, что возила Светлана ее на море, что в школе Лизу совсем не понимают, и она усиленно готовится к поступлению в институт с нанятыми педагогами. После второго курса начала Саша подрабатывать на стройке и уж совсем перестала брать деньги у матери. Приезжала с подарками, отправляла подарки любимому племяннику и сестре Наташке. Наука сестрицы Лизаветы тоже не прошла даром. На прилавках начали появляться товары, времена дефицита отступали, и Сашка потихоньку обновляла свой гардероб. Работать ей нравилось, а училась она легко. – А Лиза-то наша, представляешь, поступила в юридический, – мать вздыхала, как будто переживала о поступлении племянницы гораздо больше, чем о поступлении хоть кого-то из дочерей. Видно было – гордится. А когда к новому году Саша приехала к матери опять, мать встретила ее какая-то отекшая, с красными глазами. Не успев поздороваться, мать принялась выкладывать свое горе: из института Лизу отчислили. – Почему же? – изумилась Саша. – Потому что сволочи там. Твари бездушные, а не педагоги. Светка приезжала, слезы лила, пожелтела вся с горя. А кто виноват? – Кто? – Сама же и виновата, опустила девчонку, не досмотрела. Неужто нельзя было уладить там всё? Ведь деньги есть у Светки. Она же нервная, Лиза-то, обидчивая. Ранимая такая девочка. С ней нельзя, как со всеми. Я тоже тут всё плачу. Жаль Лизу-то. Не довели до ума, не довели... И все новогодние дни мать возвращалась и возвращалась к разговорам о бедной Лизе. Саша пыталась ее отвлечь, рассказывала о своих успехах, но мать ее не слышала. Что там у нее интересного? Да ничего... Подумаешь, штукатурщица. А вот Лизу-то, Лизу жалко. – Мам, мне иногда кажется, что у тебя не три дочки, а одна – Лиза. Ты вот об Ирке, Наташке или обо мне столько не переживала, сколько о Лизе, – не выдержала однажды Саша. Катерина посмотрела на нее как-то испуганно и махнула рукой. – Скажешь тоже. Разве я о вас не волнуюсь? Вон Наташка со своим волосатым расписываться собрались. И свадьбы им не надо. – Правда?! – взвизгнула Сашка, – Вот это здорово! Вот новость, так новость! А ты все об этой Лизе. – Невзлюбила ты ее из-за Миши своего. Злая ты, Сашка. Добрее надо быть к людям, уметь прощать надо. После третьего курса уж работала Александра в двух местах – на стройке высоток и частным порядком – видя способности и ловкость девочки, подхватила ее в небольшую бригаду одна из работниц. Вот в одном из домов, который они "доводили до ума", и встретила она Володьку, молодого симпатичного электрика. И что-то подозрительно долго проводил он электричество в этом доме. Бабёнки-штукатурщицы хихикали, подначивали, электрик краснел, а Саше нравилось, что он так вот краснеет. – Володь, проводишь меня до общаги? – попросила как-то она. Володя кивнул и улыбнулся. Были они разными. Он – тихий, медлительный и молчаливый, а Сашка – огонь. Он старше ее на четыре года. Через полгода повел он знакомить ее с родителями. – А давайте я вам коридор отремонтирую. Обои поклею, – в первую же встречу предложила Сашка. Потом Володя доложил, что родители от нее в восторге. А дома, в селе, все крутилось вокруг несчастий Лизы. Что-то никак не ладилось у нее. А переругалась из-за этого вся родня. Почему-то мать поссорилась с теткой Любой и Светланой. Светлана какое-то время жила у матери, оставив в городе Лизу одну, уволившись с работы. Вернее, не одну – привела Лиза в дом парня. Оба не работали, но водили компании. Светлану это напрягало, она уж не чувствовала себя дома, как дома, да и деньги таяли – зарплаты и пенсии ее не хватало. Это-то и возмущало Катерину. Она скандалила с родней, считала, что Светлана от дочери отреклась, испортила ее и умыла руки. Ребенка спасать надо, а она, значит, смылась. – Взяла ответственность, так вези. Чего ты тут сидишь? Девчонка там пропадает, а она ... Катерина уж тайком отправляла Лизавете деньги, которые годы откладывала на свадьбы дочерей. Наташке они не потребовались, но ещё же и Сашка. Да и о подарке Лизе к свадьбе подумать надо. Но сейчас она ехала в райцентр и отправляла свои сбережения переводом с почтамта. Она винила всех: Светлану, что не уследила, тётку Любу, что избаловала, и даже своего мужа-пьяницу, считая, что взыграли его наследственные гены. И в ком – в самой большой ее многострадальной любви. И опять Саша при приездах выслушивала и выслушивала стенания матери о Лизе. – Съезди к ней, Санечка, съезди, милая! Никому она, несчастная, не нужна, а я ведь уж немолода... – Мам, да уж если от нее родная мать убежала, мы-то что сделаем? – Ох, родная...родная, – качалась в горе мать, – Да какая ж она родная, если бросила. Разве родные-то так поступают? – Мам, а у меня три новости хорошие. Хочешь услышать? – Давай, – равнодушно махнула рукой мать. – Во-первых, я поступила в институт на заочное отделение. Буду архитектором. – Вот те и на, – как-то безрадостно хлопнула по коленям мать. – Во вторых, Наташка велела передать – она беременна, мам! Представляешь. – Ох ты, надо же, – и Саша поняла, что горестные мысли о племяннице не дают ей уж даже порадоваться за дочерей, – Мам, а у нее близнецы будут. Надо помочь, сможешь поехать? Она зовёт. – Близнецы? – мать как будто испугалась, схватилась за грудь, – Помочь? Не знаю я. Тут такие дела... – И ещё, мам. Я замуж выхожу. Уже предложение получила, скоро приедем вместе с Володей. – Когда? – Не знаю пока. – Ох, Сашка, раз парень у тебя есть, съездили б вы к Лизе, разогнали б там всех. А... А Сашка никак не могла представить, как ее тихий Володька будет разгонять пьяных разухабистых Лизиных друзей. Расстроенно она ответила: – Мы подумаем, мам. Она вернулась в город. Не сразу, но через несколько дней рассказала Володе о разговоре с матерью. – Не знаю, что с ней происходит, она сама не своя. Так переживает об этой Лизе. Если честно, я тоже от нее такого не ожидала. – Мы съездим, Саш, – Володя неожиданно согласился, – Выпрошу у Кузьмича дежурную машину на выходные, и съездим. Все равно собирался, чтоб к тебе поехать, машину брать. Вот и совместим, заедем к вашей Лизе, а потом поедем к маме твоей с приглашением на свадьбу. Тетка Света с Лизой жили в Кирове. Летняя дорога туда с Володькой была такой славной. Хоть пекло немилосердно, машин на шоссе было много, в окна врывался жаркий бензиновый воздух. А Сашка все равно радовалась этой поездке. Вообще, рядом со своим избранником и Саша менялась. Она успокаивалась, чувствовала уверенность и все больше влюблялась в будущего своего мужа. Саша никогда не была в гостях у тети Светы. Нашли адрес они не сразу, поколесили по улицам. Подъехали к многоквартирным домам с аркой. – Кажется там, – они уже выходили из рабочего УАЗа, Володя показал рукой на дом. Они искали номер дома, смотрели вверх. И тут Саша опустила глаза, глянула на клумбы, на ближайшую скамью. На скамье, съежившись, сидела ... сидела ее мама Катя. Рядом стояла их старая сумка, а мать скрючилась, смотрела в асфальт. – Мама?! –Саша бросилась к ней, – Мама, ты как тут? Она взяла ее за плечи, Катерина подняла голову. На поллица ее расползался синяк, щека опала и распухла, глаз заплыл. Смотрела на Сашу она стеклянным неузнающим взглядом. – Мамочка, что случилось? Господи, что с тобой? Саша села рядом, обняла мать за плечи, и та вдруг пришла в себя и горько заплакала. – Саша, Саша, ведь хотела я, хотела, чтоб вам лучше, чтоб ей... А она...она... – Мамочка, мы сейчас отвезем тебя домой, поехали... – Давай зайдём! – твердо сказал Володя. – Я не знаю. Зачем уже? – Саша совсем растерялась. – Зайдём, а потом поедем, – решительно сказал Володя и направился в подъезд. – Погоди, мам. Мы скоро, – Саша пошла за ним. – Квартиру им открыл молодой парень в белой рубашке с синим воротником. Был он явно подшофе. – Вы к кому? Позади него с бокалом показалась Лизавета. Была она в коротюсеньком шелковом халатике, волосы распущены. – Ааа! Максик, а вот и моя сестрица- близнец! Привет, одноутробная! – кричала она радостно. Парень пропустил их в квартиру. – Лиза? Мама была у вас? Это вы ее? Вы? – Саша боялась даже предположить такое. – Она сама упала. Максик только толкнул ее, она и повалилась. Нечего было орать! Раньше твоей мамашке думать надо было, понимаешь, раньше. Сейчас уже поздно. Поезд ушел. Чух-чух-чух- чух, – придурялась она, а Максик посмеивался. – О чем думать? Я ничего не пойму. – Ааа, а ты не в курсе? А ну пошли. Налей им, Максик! Они прошли на заваленную объедками и грязной посудой кухню, Максик сдвинул что-то со стола, налил два бокала вина. Никто бокалы не взял. – Не хотят, – комично надул губы и развел руки Максик. – Мамка твоя родила нас двоих, двойня мы. А в роддоме отдала меня своей двоюродной сестре, моей маме Свете. Прикинь, кино индийское. А чего нам с тобой пятна родимые искать, мы ж с тобой на одно лицо. Просто ты... ты не ухоженная, грубая какая-то. Тебе бы вот бровки выщипать, – она протянула руку к лицу Саши, и та хлестнула ее по руке. – Оооййй! Дура! Говорю же – грубая, – Лизавета не обиделась, трясла рукой, – А теперь у мамашки нашей совесть проснулась, она видишь ли денюжку мне слала, а сегодня заявилась и начала наставлять на путь истинный. А я ей говорю: "А где ты раньше-то была, мамашка хренова?" А она давай орать. Дерётся ещё, Максика выгоняет, ну, вот Максик ее немножко и охолодил, – лицо Лизы стало холодным и злым, – Сначала в роддоме бросают, сучки, а потом с душеспасительными беседами лезут! – Она ж не бросила тебя. Отдала в добрые руки. Теперь я понимаю, почему она тебя всю жизнь любила, в пример мне ставила. – Да? Любила? Вон она какая любовь-то? Да пошла она! Были б у меня сестры, а теперь... – Сестры? Чтоб сестер иметь, самой сестрой надо быть. А ты... Какая ты сестра! Дура ты, Лиза. Могла б трёх сестер заиметь, и матерей, аж двоих... А только потеряла всё. А что приобрела? Этого? – она кивнула на пьяного Максика. – А что вы имеете против? Бразильская история, и я тут ни при чем..., – Максик что-то кричал еще, нес чепуху, шел за ними к выходу. Саша уже вышла в коридор, за ней Володя, а Максик все кричал, перекрикивая возмущения и доводы Лизы. Володя сделал уже пару шагов со ступеней. – Погодь, – он вернулся к Максиму и со всего маху вдарил ему в челюсть. Максик упал, смолк, сполз по стене, Лиза бросилась к нему. – Не надо было, Володь, – шептала Саша. – Прости, не сдержался, – скромно ответил Володя. Они везли маму домой, уложили ее сзади. Предложили травмпункт, но она отказалась. Ехала она молча, лежала на заднем сиденье. Такое молчание было ей несвойственно, Саша переживала. Только перед въездом в село Катерина поднялась. – Саш, ты говорила, что Наташа близнецов родит. Когда срок-то? Поеду, подмогну. И про свадьбу вашу... Когда? Что-то я запамятовала. Надо ж подготовиться. Ты прости уж меня, дуру. Не повезло тебе с матерью. Виновата я ... Саша обернулась, смотрела на мать. – Зато как же мне с тобою повезло, Сашенька. Ох, как повезло! – И нам с тобой повезло, мам. Очень. Мы все тебя любим! – Саша взяла мать за руку. Она умела прощать. (Автор Рассеянный хореограф ) Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/unusualstories (нажав: "Вступить" или "Подписаться") ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺ Спасибо за внимание ❤

Ей было уже 14, когда она перестала драться. Не потому, что она вдруг всех полюбила, а потому, что все и так ее очень боялись. Олесе стало скучно. Она уходила куда-нибудь в дальний уголок детдомовской территории и просто сидела. Сидела, и мечтала о том, как найдет мать и отомстит ей. Как-то раз она услышала странную мелодию. Олеся прислушалась. Ни на что не похоже. Музыку она любила, и всегда зaмирaла, если слышала что-то красивое. Но эта мелодия… Она была очень красивой, очень грустной, даже какой-то тоскливой, но что это звучало, она никак не могла понять. Олеся встала, подошла к кустам акации и раздвинула их осторожно. Ничего себе, это их новый дворник. Она уже успела поиздеваться над ним. На чем это он играет? Олесе было не видно, и пока она тянулась, сама не поняла как, грохнулась прямо в кусты. Мужчина перестал играть и повернулся к кустам. Олеся встала, отряхнулась зло и хотела уйти. Но мужчина вдруг спросил: — Хочешь научу? Девочка опешила. Ее? И она сможет точно так же играть? Разве у нее получится? Она шагнула к нему. Дворнику на вид было лет 50, 55. Не совсем понятно было почему он в таком возрасте работает дворником. Олеся приходила к нему каждый день. Сначала он просто показывал ей, как играть на дудочке. Самое интересно, что сам эти дудочки вырезал. Такие смешные, и одновременно грациозные. Когда у Олеси стали получаться первые настоящие звуки мелодии, она просто не сдержалась и обняла дворника. Вот тогда-то она впервые и разговорились. Звали его Николай Петрович, и жил он в небольшом домике на территории детского дома. — А почему? У вас нет родных, нет дома? — Было у меня, Олеся, все. И дом, и родные… Десять лет назад yмeрла моя Катенька. Думал-не переживу, если бы не сын… Потом решил он жениться, девушка красивая, но уж больно жадная. Ну, главное, чтоб Сашке моему нравилась. А спустя пять лет разбился мой Сашка на машине. А квартира-то моя, давно уж на него переписана была. Хорошая трешка, в центре. Вот невестка собрала мне чемоданчик и отправила на все четыре стороны. — Но почему вы не боролись? — Зачем, Олеся? Нет тут у меня никого. Все мои любимые ушли. Мне просто нужно как-то прожить то время, пока и мой черед придет. Я к ним хочу, здесь мне больше ничего не нужно. Олесе казалось, что сейчас она ненавидит невестку Николая Петровича даже больше, чем собственную мать. Даже были мысли, сначала невестке отомстить, а потом уже матери. Когда Николай узнал о том, что держит в дyше эта девочка, похожая на волчонка, то пришел в ужас. Как же она бедная, справляется со своей ненавистью? Они подолгу беседовали. Николай Петрович чувствовал, что Олеся оттаивает. Она перестала стричь волосы под мальчика, стала более нежной. У нее куда-то прoпала желание доказывать свою правоту кулаками. Как-то он спросил: — Олеся, ты через год уходишь, уже решила, кем станешь? Девушка растерянно на него посмотрела. — Нет.. Даже не думала. Все время думала, как отомстить матери. — Ну, допустим.. Ты отомстишь. Только сначала искать ее будешь. Непонятно, на какие деньги, но это мы тоже пропустим, а что потом? Она растерянно молчала. Не приходила к нему целую неделю, а потом все-таки пришла: — Я хочу строить. Целый год они посвятили подготовке в строительный колледж. Олеся понимала, что институт для нее слишком долго, может быть потом, в будущем… В тот день, когда она уходила, они долге сидели на их лавочке. Вечером Олеся уезжала в дугой город. Там она будет учиться и пока что жить. Она плакала. Впервые за много лет. — Николай Петрович, я обязательно приеду к вам. Только отучусь. — Давай мы договоримся? Я-то никуда не денусь, а вот тебе нужно отучиться, крепко на ноги встать, и потом уже на встречи к старику ездить. — Ну, какой же вы старик? На прощание он подарил ей дудочку. Прошло почти пятнадцать лет. Олеся поздно вышла замуж, все никак ей было не найти того, кто ее бы понимал. В 30 родила дочку, и почти сразу развелась. Вся ее радость была в маленькой Катюше. Сейчас она многое могла позволить себе. И когда, наконец, она стала зарабатывать столько, сколько хотела, она подала в розыск на свою мать. Все выяснилось намного быстрее, чем Олеся думала. Ее мама, бедная одинокая женщина, которая хотела родить для себя, за два месяца до родов узнала, что больна. Это сейчас с онкологией пытаются бороться, тогда же пытались тоже, но с оговоркой-бесполезно. Врaчи говорили, что организм ослаблен беременностью, и дали маме год. Она приняла страшное для себя решение, отказаться от дочки сразу, в роддоме. Тогда никто из врaчей не осудил ее. Олеся даже разыскала ее мoгилу, и сейчас там стоял большой памятник с ангелом. Она часто вспоминала Николая Петровича, но, когда вернулась в этот город 8 лет спустя, его не нашла. Директор детского дома сменился, и почти весть стaрый персонал был обновлен. Когда выдавалась свободная минутка, Олеся с дочкой ходили в парк. Ее Катерина, как смеялась Олеся, всегда хотела спасти весь мир. К шести годам это была очень умная девочка, которая совершенно непонятным способом уговаривала мать на любые траты перед парком. То ей хотелось угостить конфетами всех детей, то накормить батонами всех уток, то на улице такая жара, что им нужно не меньше десяти порций мороженого. А сегодня она такое выдала… — Мама, кyпи мне, пожалуйста, колбасы, батон и попить. Олеся уставилась на нее. — Боюсь спросить, кто на этот раз. — Мама, может лучше тебе не знать? Зачем лишний раз нервничать? — Катя, мы сейчас никуда не пойдем. — Мама, это бoмж. — Кто?! Олеся думала, что грохнется в обморок. Катя улыбнулась, как бы говоря-я же предупреждала. — Мама. Ну что ты так волнуешься? Он просто стaрый человек, у него никого нет. Он не просит, как делают это другие, потому что стесняется. Он знает столько сказок и стихов, что не знает никто. Тебе что, колбасы жалко? Она, взрослый человек, не последнее лицо в огромной строительной фирме, просто не нашлась, что ответить. Молча кyпила все, что сказала Катя, и они направились в парк. Катя присела на лавочку. — Мамуль, ты тут сиди, а я вон к пруду. Видишь, там дедушка сидит, это он. Олеся и правда увидела плохо одетого старика. Рядом с ним были дети, и она немного успокоилась. Главное, что дочка будет на виду. Вечером она улеглась с книгой на диван. Катя была в своей комнате. Вдруг Олесе послышалась знакомая мелодия. Тишина. Нет, вот снова, она же и сначала. Олеся бросилась в комнату к дочери. Та испуганно смотрела на нее. — Мамочка, я разбудила тебя? — Катя! Что это было? — Вот, нас тот старик на дудочках учит играть. У меня все получается, только вот переход от начала никак. Катя горько вздохнула. В руках у нее лежала дудочка. Олеся смотрела на нее полными слез глазами. — Давай, я покажу тебе. Мне тоже это место далось не сразу… Олеся проиграла всю мелодию, и расплакалась. Воспоминания нахлынули с такой силой, что сдержаться она не смогла. Катя не на шутку испугалась. — Мамочка, почему ты так расстроилась? Тебя так эта музыка расстроила? Ну, хочешь, я больше не буду ома играть? Олеся отрицательно покачала головой. Вышла и через минуту вернулась с такой же дудочкой, только немного потемневшей от времени. — Катенька, ты знаешь, где живет этот старик? — Мама, там же, возле прудки. У него коробки за кустами. — Собирайся доченька. Они нашли его сразу. Катя крикнула: — Деда! И он вылез из кустов. — Что случилось, маленькая, почему ты не дома? — Николай Петрович, здравствуйте. Он дернулся, как от удара. Медленно повернулся. Долго всматривался в ее лицо. — Олеся, не может быть. Она крепко обняла его. — Все может быть. Хватит комаров кормить, пошли домой. — Куда? — Домой, Николай Петрович, если бы не вы, то не было бы у меня ничего, так что мой дом-всегда ваш дом. Всю дорогу до дома Николай Петрович вытирал слезы. Мешали они ему, и откуда только брались, проклятые, если бы не Олеся, которая крепко держала его под руку, давно бы yпал. Но теперь в дyше была уверенность-он не yмрет в одиночестве, никому не нужный… Автор: Ирина Мер Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/unusualstories (нажав: "Вступить" или "Подписаться") ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺ Спасибо за внимание ❤

- А если вы для меня Пётр Андреевич и Ольга Семёновна, - продолжала невестка, - то и я для вас никакая не «доченька» и не «невестушка», а Елена или Лена…. Когда невестка вышла из кухни, Ольга Семёновна глянула на мужа. - Видать, чего-то обиделась на нас, - тихо сказала она. - Говорил тебе: свадьбу нужно было справлять не дома, а в ресторане, - торопливым шёпотом ответил Пётр Андреевич, забирая из рук жены посудное полотенце. – Так ты же за копейку готова удавиться… - Было бы этих копеек у нас побольше… - шёпотом ответила жена. С появлением в доме невестки жизнь в нём начала меняться. Всё заметнее становилось разделение семьи на четырёх жильцов, проживающих в одной квартире. Объединяли их теперь только общая кухня и санузел, у дверей, которых жильцы и встречались. Со временем и эти встречи были упорядочены Еленой. - Я хотела бы узнать, - обратилась как-то невестка к Ольге Семёновне, встретившись с ней на кухне. - Когда вам лучше готовить еду? - В смысле плиты? – растерялась свекровь. – Так нам с Петей одной горелки хватит… Три остальные твои… Я тебе не буду мешать… - Ольга Семёновна, мы с вами не плиту делим, - раздражаясь, сказала невестка. – Я не хочу толкаться здесь с вами целый день, поэтому давайте договоримся: кто занимает кухню до обеда, кто после… Свекровь с трудом сообразила, что ей хотят выделить время, когда можно будет заходить на кухню. Сбиваясь, она объяснила невестке, что по утрам Пётр Андреевич принимает лекарства. А перед приёмом он должен обязательно что-нибудь поесть. - Поэтому, мне лучше с утра, - попросила Ольга Семёновна. - А кто будет готовить завтрак вашему сыну? – спросила невестка. - Я могу, - с готовностью предложила свекровь. – Ему и тебе… - Ещё чего? – дёрнула плечом невестка. – Я ещё в состоянии приготовить себе сама… В итоге Елена «разрешила» свекрови пользоваться кухней после обеда. Расстроенная Ольга Семёновна сыну, как всегда, ничего не сказала. Не пожаловалась и мужу. Обиды и слёзы она скрывала. Сын ничего не замечал. От мужа скрыть слёзы удавалось не всегда. После очередной обиды, нанесённой жене невесткой, Пётр Андреевич порывался поговорить с Еленой. Но жена удерживала его. - Трудно ей, - говорила она мужу. - Мы ведь все свои, а она одна… Не привыкла ещё к нам… Ей нужно время… - Сколько? – спрашивал Пётр Андреевич, остывая. Теперь жизнь Ольги Семёновны была подчинена только одному - ничем не навредить сыну. Она молила Бога дать ей мудрости и терпения. Просила помочь избежать в семье ситуаций, когда сыну пришлось бы выбирать между женой и матерью. Не допуская этого, она молча терпела от невестки обиды и оскорбления. Лишь бы о них не узнал Николай и, защищая мать, не поссорился с женой. Первоначальная тревога Николая – найдут ли родители общий язык с женой, со временем исчезла. Внешне ровные и спокойные отношения между ними, которые он видел, успокаивали его. Но настоящие их чувства проявлялись в отсутствие Николая. Почти каждый вечер Ольга Семёновна со слезами задавала мужу один и тот же вопрос: - За что она так нас не любит? Хотя уместней было бы спросить: за что она их так ненавидит? Только подобным чувством можно было объяснить поведение невестки. Утром, заходя на кухню, Елена демонстративно мыла в ней пол, чистила плиту и мойку. Хотя Ольга Семёновна с вечера оставляла кухню чуть ли не в стерильном состоянии. В туалет невестка каждый раз заходила со шваброй, своей тряпкой и дезодорантом, струей которого, как лучом фонарика, прокладывала себе путь к унитазу. Даже рулон туалетной бумаги приносила свой и уносила с собой. Перед тем как загрузить общую стиральную машину бельём, она дезинфицировала её так, будто до неё в ней стирали бельё прокажённых. Если кто-либо из родителей пылесосил постеленный в коридоре палас, то через несколько минут после них, ещё не остывшим пылесосом его начинала чистить Елена. Всё, что делала невестка, не поддавалось логике и не имело никакого смысла. Но постоянство этой бессмысленности делало весь этот процесс ещё более болезненным и унизительным. Никогда Ольга Семёновна и Пётр Андреевич не чувствовали себя такими униженными и оскорблёнными. Если бы Елену спросили: зачем она всё это делает? Она призналась бы только себе – она мстила! Первое время после свадьбы, скорее интуитивно, а затем осознанно, она мстила Ольге Семёновне за свою мать. За то, что именно её мать бросила ребёнка, а не свекровь. За то, что свекровь создала семью, где царит любовь и доброта. Где уже женатого сына называют «сыночком» и перед сном он желает родителям спокойной ночи, а мама целует его. Где чистота и порядок не только в доме, но и в отношениях между членами семьи. И всё это держится на материнской доброте, терпении и любви свекрови. Елена сравнивала женщину, родившую её и оставившую младенцем под дверью детского дома, с Ольгой Семёновной. И, понимая, что родительница проигрывает, Елена пыталась приуменьшить, хотя бы в своих глазах, достоинства свекрови, как женщины и человека. И делала это преднамеренно больно, прекрасно понимая, что молчаливое страдание свекрови ещё больше возвышает её. Но иначе она вести себя не могла. Она не могла простить свекрови её материнскую любовь к сыну. Любовь, которой никто и никогда не любил её – Лену. Родившаяся внучка ни на кого не была похожа. Поэтому каждый родственник считал, что похожа она на него. Когда пришло время давать внучке имя, Николай сказал родителям, что хочет назвать её в честь бабушки – Олей. - Я думаю, Леночка не будет возражать, - сказал сын, выходя из родительской комнаты. Ночью Ольга Семёновна плакала от благодарности и счастья. Сказанное сыном она восприняла, как награду за своё терпение и возможность примирения с невесткой. Большего счастья они с мужем не желали. Но внучку молодые родители почему-то назвали Наташей… Узнав об этом, свекровь снова плакала несколько ночей. Теперь от обиды и обманутой надежды на воцарение мира и согласия в доме. Когда Николай попытался объяснить матери произошедшее, Ольга Семёновна поспешно закрыла его рот ладонью и тихо сказала: - Молчи. Я всё понимаю, сынок… В отличие от бабушки, плакавшей по ночам, Наташенька плакала и днём, и ночью. Сердца дедушки и бабушки разрывались от жалости к внучке и выбивающейся из сил невестке. Попытки Ольги Семёновны помочь молодой маме пресекались Еленой на корню. Предложение Петра Андреевича постирать пелёнки, закончилось скандалом, после которого Лена запретила даже заходить к ней в комнату. Через месяц невестку было трудно узнать. Осунувшееся лицо, ввалившиеся щёки и глаза, красные от бессонных ночей и дней без отдыха. - Нужно сказать Николаю, пусть поможет ей, - говорил дедушка, вынимая из ушей ватные тампоны, спасавшие его от плача внучки. – Так она скоро совсем свалится… - Какой из него помощник? – отвечала Ольга Семёновна. – Ему самому помог бы кто… Николай выглядел не лучше жены. За месяц до рождения дочери, он нашел себе подработку. Но сил лишала не столько работа, сколько невозможность выспаться из-за плача дочери… Лена почувствовала, что её руки сейчас разомкнутся и она выпустит дочь. Невестка перестала ходить по комнате и села на диван. Ребёнок заплакал ещё громче. Лена попыталась встать, но не смогла – она засыпала на ходу. Инстинктивно чувствуя опасность, грозящую ребёнку, Лена из последних сил наклонилась, приложила дочь к спинке дивана и упала рядом. …Очнулась она, когда за окном была уже ночь. Отчего-то стало страшно. Сообразила – от тишины. Не было слышно привычного плача дочери. Потрогала диван рядом – Наташеньки не было. Хотела броситься искать её. Остановил тихий голос свекрови, доносившийся из соседней комнаты. - Не нужно плакать, роднулечка моя. Бабулечка сейчас оденет Наташеньке всё чистенькое и сухое. И будет внучечка моя самой красивой. Ну, конечно, как наша мамочка. А как же?! Наша мамулечка самая красивая. И ты будешь красавицей. У тебя и носик, как у мамы, и бровки, как у мамы, и глазки. Только плакать не нужно. Мамочка поспит немножко, а когда проснется покормит нашу девочку. Только не плачь. Пусть мамочка поспит… Лену пронзила мысль: «Так ещё никто в жизни не оберегал её сон!» Она замерла, боясь утратить ощущение блаженства от осознания того, что её жалели!.. Её жалели! Впервые в жизни жалели, как маленькую девочку, о чём она так мечтала ночами в детском доме. Незнакомое чувство, похожее на спазм, подступило к горлу Елены и перехватило дыхание. Стало трудно дышать. Она открыла рот, чтобы не задохнуться. Откуда-то из самого нутра, из глубины её души вырвался стон. Стараясь заглушить его, она схватила зубами подушку и, сцепив их, задохнулась от толчков сотрясавших всё её тело. Часто испытываемое, но всю жизнь подавляемое чувство жалости к себе, невысказанные никому обиды, скрываемое сострадание к своему одиночеству в этом огромном, но пустом без материнской любви мире, пробилось сквозь сжатые зубы и вырвалось криком, который услышали в квартире все. К двери, из-за которой он доносился, из разных комнат, подбежали свекровь и её муж. Ольга Семёновна торопливо отдала внучку дедушке: - Иди в залу… - А ты? – шёпотом спросил жену Пётр Андреевич. - Зайду к ней… - Давно не пила валерьянку? – попытался остановить он жену. Лена почувствовала прикосновение чьей-то руки к своим волосам. Догадалась – свекровь. И столько было в этом прикосновении неизведанной прежде нежности и сострадания, что разрыдалась ещё сильнее. Рыдая, Елена вдруг физически ощутила, что всё, о чём она мечтала ночами в детском доме – находится здесь рядом. Во всём, что её окружает в этой семье. И, главное, в доброте и терпении живущих рядом людей, любящих её, как дочь, жену, мать. Ужас от своего неблагодарного, бесчеловечного отношения к сидящей рядом женщине, вдруг до боли сжал её сердце. Ей показалось, будто она на миг почувствовала боль, множество раз причиняемую свекрови. Лена резко повернулась, схватила руку, лежавшую у неё на голове, и прижала к своим пересохшим губам. - Простите… простите, - рыдая, зашептала она, целуя руку. - За что, девочка моя? – сквозь слёзы спросила свекровь. - За всё… Свекровь опустилась возле дивана на колени. - Доченька, бедная доченька, – целовала она мокрое от слёз, осунувшееся лицо невестки. – Несчастная ты моя… Их слёзы перемешались… С каждым поцелуем свекрови Лена чувствовала, как что-то необъяснимо-тяжёлое, долгое время незримо мешавшее ей жить, покидает её, освобождая. Казалось, распахнули окно, в которое хлынул свежий воздух. Рыдания прекратились. Рука свекрови гладила голову невестки, словно снимая тяжесть с её измученной души. - Мама, - тихо прошептала Лена. – Мамочка… Слышно было, как скрипят половицы в зале, где дедушка ходил с затихшей у него на руках, внучкой. Часы на городской площади пробили четыре раза. Город спал под звёздным куполом Божьей благодати… автор: Аркадий Тищенко. Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/unusualstories (нажав: "Вступить" или "Подписаться") ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺ Спасибо за внимание ❤

Верно, еле-еле, но ходила. А на другой день, вечером, вдруг раздался в дверь стук. — Кто там? - спросила Карякина. — Свои, - сказал за дверью чужой голос. - Свои, откройте. Она открыла. Перед ней стоял совсем незнакомый летчик с пакетом в руках. — Возьмите, - сказал он и сунул пакет ей в руки.- Вот, возьмите, пожалуйста. — Да что это? От кого? Вам кого надо, товарищ? Лицо у летчика было страшное, и говорил он с трудом. — Ну, что тут объяснять… Ну, приехал к родным, к семье, привез вот, а их уже нет никого… Они уже… они умерли! Я стучался тут в доме в разные квартиры - не отпирает никто, пусто там. Что ли, - наверное, тоже…как мои… Вот вы открыли. Возьмите. Мне не надо, я обратно на фронт. В пакете была мука, хлеб, банка консервов. Огромное богатство свалилось в руки Зинаиды Епифановны. На неделю хватит одной, на целую неделю!.. Но подумала она: съесть это одной - нехорошо. Жалко, конечно, муки, но нехорошо есть одной, грех. Вот именно грех - по-новому, как-то впервые прозвучало для нее это почти забытое слово. И позвала она Анну Федоровну, и мальчика из другой комнаты, сироту, и еще одну старушку, ютившуюся в той же квартире, и устроили они целый пир - суп, лепешки и хлеб. Всем хватило, на один раз, правда, но порядочно на каждого. И так бодро себя все после этого ужина почувствовали. — А ведь я не умру, - сказала Зинаида Епифановна. - Зря твой песок съела, уж ты извини, Анна Федоровна. — Ну и живи! Живи! - сказала соседка. - Чего ты... извиняешься! Может, это мой песок тебя на ноги-то и поставил. Полезный он: сладкий. И выжили и Зинаида Епифановна, и Анна Федоровна, и мальчик. Всю зиму делились - и все выжили... Из Сети Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/unusualstories (нажав: "Вступить" или "Подписаться") ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺ Спасибо за внимание ❤

Я никогда не думал, что настанет тот день, когда люди перестанут ценить хлеб. Каждый день я собираю его на улице, в помойках. За последние годы я видел кучу всякого хлеба, который просто был никому не нужен. Куча хлеба, - он задумался, - Моей маме не хватило лишь маленького кусочка, а тут куча... Какая-то медленная дрожь прошлась по мне. Я сидел и тупо молчал, смотря на его старые скукоженные руки, которые всё доставали и доставали нескончаемые крошки из пакета. Я даже не заметил как подошёл мой автобус, открыл двери, закрыл и уехал. Тогда мне почему-то хотелось слушать его голос. Я как будто всю жизнь был знаком с этим человеком. - Тогда нас эвакуировали, - снова услышал я - Несколько дней мы ехали на поезде в неизвестность. Мне было восемь, а Сашке полгода. Мама всегда крепко прижимала нас к себе, чтобы согреть. Было очень холодно. Еды практически не было. Каждый сухарик мама делила на две половины, один что побольше отдавала мне, а другой клала себе в рот, долго жевала и отдавала Сашке. Вон прям как эта ворона. Я посмотрел и действительно та, что побольше кормила изо рта того, что поменьше. Старик достал кусок побольше и кинул вороне и продолжил: - Нас тогда бомбить стали и поезд встал. Дальше ехать нельзя было. Я не знаю где мы были? Кругом леса, поля и зима. Многие тогда погибли. Хоронили прямо в снегу, не было сил совсем, да и лопат тоже не было. У кого ещё были силы, то те уходили. Но куда никто не знает. Мама взяла Сашку и мы пошли через лес. Шли долго и сколько я тоже не знаю. Ели снег, тогда он казался таким вкусным. Мама говорила, что это такая белая вкусная каша. А потом закончился последний сухарик. А потом...Потом мама не проснулась. Я понимал, что нужно идти. Во чтобы не стало, но нужно идти. Я взял Сашку на руки и мы шли, шли, шли... Я помню как я упал. Казалось всё! Я смотрел на Сашку, а он улыбнулся и посмотрел куда-то в сторону. Я из последних сил поднял голову и увидел недалеко огромную собаку, тогда я ещё не знал, что это был волк. Я никогда их не видел. Он подошёл к нам и обнюхал. Сашка протянул ему руку. Что-то такое знакомое было в этих глазах. Волк пошёл, остановился и будто зовя меня, снова пошёл. Я не знаю откуда у меня взялись силы, но я прихватив брата пошёл за ним. Через два поля мы вышли к деревне и тут я снова упал. Очнулся я от того, что меня кто-то гладил. Я открыл глаза и закричал - Мама!Мама! Но это была не она. Напротив сидела женщина и растирала меня чем-то. Сашка лежал в люльке и пил молоко. Очухавшись, я рассказал всю нашу историю этой женщине и про большую собаку тоже. Она лишь тогда улыбнулась и сказала, что в их краях никогда не видели волков. Эта женщина приютила нас и стала нашей мамой. Но мы с Сашкой ещё долго таскали и прятали хлеб под кроватью. Мы ждали, что придёт мама и мы обязательно её накормим. Последний автобус! - услышал я чей-то голос. Я обернулся, но рядом никого не было. Я ехал домой и всё время думал об этом старике. Впервые в жизни я стал уважать хлеб. Если я находил засохший хлеб, то размачивал его и отдавал птицам. Лишь тогда, сидя там на остановке, я понял, что тот кто знает, что такое голод, никогда не выбросит хлеб. Когда-то давно говорили, что хлеб всему голова и я очень надеюсь, что прочитав этот рассказ люди будут более бережно относиться к хлебу. И я очередной раз не увижу его на мусорке. Автор: Игорь Шихов Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/unusualstories (нажав: "Вступить" или "Подписаться") ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺ Спасибо за внимание ❤

Митяня, считай, был уж дедом – мужик за шестьдесят. Три года назад схоронил он свою жену – Татьяну. Разболелась и померла, как-то совсем для Митяни неожиданно и быстро. Таню свою он жалел очень. И сейчас ходил на местное кладбище, за реку, рвал траву и подолгу сидел возле могилы на куцей маленькой скамейке, которую соорудил для себя. Говорил привычно грубовато: – Чего лежать-то? Належалась, чай. Домой пошли. Потом вздыхал, понимал: Татьяна, как никто, знает, как одиноко ему, как опустел дом, как потерял Митяня весь смысл жизни своей без нее. Детей у них с Татьяной было двое. Дочка уехала в далёкий Уренгой вместе с мужем. Бывала дома редко. Когда мать слегла, приезжала, и отца звала с собой. Да куда он – от Тани своей? Не поехал. Сын погиб в Афгане молодым. Горе тогда еле пережили. Держался он только ради жены, совсем ей тогда худо было – в районной больнице лежала. А Митяня ездил к ней на попутках, навещал. Татьяна смотрела на мужа. Видела, как стесняется он врачей, белых коридоров, как неуютно ему тут, как будто пришел совсем из другого мира. Он привозил ей яблоки, мед, жареную рыбу, робел перед соседками по палате. А потом ночевал на станции, добираясь обратно домой. И так жалко ей было своего несчастного Митяню, что начала проситься у врача она домой. Вместе уж надо горе горевать, держаться как-то вместе. А сейчас дом без жены опустел. Ушел свет, который шел от нее, хоть и бурчала порой на мужа. Но все как-то потихоньку. Нешумливая она была. После ее смерти хозяйство он распродал, да раздал за так. Оставил себе птицу, да огород. Ему хватит. Рыбачил, собирал грибы и ягоды, огородничал мало, но все же огородничал. И вот однажды весной, когда Митяня, низко склонив голову и таща тяжёлый садок с рыбой, возвращался в свою холодную нетопленную избу, встретила его во дворе жена соседа и приятеля Сереги Капитонова – Лизавета. – Так и знала, что рыбалишь. Чай уж полон холодильник. – По-олон, – протянул Митяня, – Возьмёшь? Серега-то ловит? – Не надо мне, Сашка нынче притащил. А у Сереги спина совсем разболелась, картошку сажали, дома лежит, – Митяня уже открывал дом, раздумывая, что ж за дело такое у нее, чего пришла? Лизавета топталась позади. – Мить, поговорить бы, в дом-то пустишь? Митяня уж давно не приглашал в избу гостей. Сейчас там у него было совсем худо, не убрано. На столе кухни громоздилась горой посуда, а он все махал рукой: – "А-а, скоро вымою, скоро уберу". Но затянул, зарос грязью. Дорожки скручены, стружки по всему полу центральной комнаты. Вырезал Митяня новую скамью, да вдруг замёрз в сарае, перешёл в дом, да так тут и остался. Включал телевизор, да стругал не спеша. Никто ж не гонит, никому до порядка нету дела. – Заходи, коль не боишься. У меня, знаешь ли, хозяйки нету. Лизавета перешагнула порог, огляделась. – Нету, нету-у... То-то и видать, – закачала головой, – Захламился ты, Митяня. Ох, захламился. Всё делаешь чего-то... – Та-а... , – неопределенно махнул он рукой на комнату. Хоть мастером по дереву он был и справным, но сам высоко свое ремесло не ценил. Лизавета уселась на табурет, отодвинула грязную посуду, а Митяня начал посуду со стола переставлять к печи, заволновался. Неловко было, что застала гостья дом вот таким. Неловко было, почему-то, перед Татьяной. Хозяйкой она была аккуратной, чистоплотной. Ох, и поругала б его, если б видела сейчас избу. А уж пред Лизаветой вообще б застыдилась. И Митюня вдруг подумал, что встретятся они где-то, расскажет ей Лизавета, что в доме такое... А потом одумался – где встретятся-то? Вот дурак! И отлегло... стало уже без разницы. Поставил он на плитку чайник. – Ну, не буду тянуть, тебя томить. Чего пришла-то я, – и ему вдруг показалось, что Лизавета волнуется, заколыхалась высокая грудь, – Ты ведь Таисью-то знаешь Виноградову? – Как не знать. Вдова Колькина. Чай брат мой двоюродный. – И то, и то... Уж и забыла. Так вот от ней ведь я пришла. Сам знаешь, баба она ещё крепкая, помоложе тебя будет. Хозяйство у ней не абы какое – коровок держит, свиней. Бездетная. Вот и ... Вот и подумали мы: а чего вам по одному-то куковать? Митяня споласкивал кружки, а как смекнул – о чем Лизавета, чай накрывать бросил, достал папиросу, присел, прикурил. Знать Таисья сваху прислала. Вот те и на... А Лизавета продолжала. – А чего себя хоронить-то? Посмотри-ка... И двор запустил, и хату... А у нее ведь какой дом-то – дубовой, рубленый. А хозяин-то нужен дому. А ты плотник хороший, да и так, если взять... Не старики ещё, чай... Митяня покраснел, не смотрел уж больше на гостью, спрятал глаза, понял о чем Лизавета. – Да и годы идут. Воды принести кому? А тут все вдвоем, поддержка друг дружке. Подумай, Митяня... Не торопим, но и ждать – себе же хуже. Садочное время – помог бы, смотришь, и урожай общий. Так что – не тяни... Рыбу Лизавета забрала, сказала Таисье передаст, подарок от него. А ему велела ответ дать побыстрей. После ухода Лизаветы Митяй разволновался. Лучше б и не приходила. До того сложную задачу она ему задала, никак не мог он ее решить. Таисья – баба видная была всегда. Но уж больно не похожа на его Татьяну. Жена его была тихой, скромной, богобоязненной. Приговаривала все: "Всем Господь воздает по делам их. Делам их рук и по грехам в их душах..." Митяню ругала негромко – бурчала, упрекала, но голос не повышала никогда. А Таисья Кольку гоняла то и дело. Но и было ведь за что – пил Колька, оттого и помер. Поговаривали, что и беременную ее когда-то пьяный толкнул так сильно, что потеряла она дитя, вот больше детей и не было. На утро опять отправился Митяня на реку – там думалось лучше. Он в этот раз пропускал поклёвку, все думал о жизни своей. К дочери, он уж решил – не поедет. Чего ему делать-то в квартире, да ещё и на севере. А жить одному тоже тягостно. Возвращаться в пустую выстуженную избу ему, ох, как было тяжко. Поэтому и пропадал то с мужиками в леспромхозе, то на станции – на водокачке, то на элеваторе. С людьми было легче. А дома не давали покоя воспоминания. Годы прожитые и трудны были, и хлопотны, и несвободны, и вовсе не сыты: каждая копейка доставалась с трудом, но это была их жизнь, их молодость. И надежда на лучшее время, раскинув крылья, помогала в этой трудности. А теперь рвет сердце неутешимая боль. Жаль жены, жаль молодости. И ведь не старик вовсе, силы ещё есть, а от этой боли совсем стариком стал. Или почувствовал себя стариком. Ночами ему не спалось. Скрипел жук в стене, скулила собака, трепыхались старые ставни. Митяня вставал, включал телевизор. Этот ящик он не любил. Но телевизор отвлекал от грустных раздумий. Там показывали сущее безобразие. Такое ощущение, что никто не работает, все только и делают, что веселятся. Много народу и все развлекаются. Наплодились лохматые песенники, извиваясь и дергаясь под грохот техники кричат какие-то страсти, а молодежь дрыгается и подвывает. А потом – смена картинки, и "Покупайте! Покупайте". А клацнешь – война. Ничего не поймёшь. Кто-то покупает, а кто-то стреляет. Светоизвержение какое-то! Вот и сейчас от дум о предложении Лизаветы, не спалось. Митяня включил телевизор и, привычно поругивая современность, уснул, так ничего и не решив. А на следующий день Таисья пришла сама. На красивом овальном блюде, украшенный запеченым луком, сазан, пойманный Митяней. Татьяна белая, ладная, взволнованная слегка. – Ты, Митянь, Лизавету не слушай. Это они с Серегой своим придумали. А я ведь что? Возьми да скажи – не против, мол. Вот они и загоношились... Эти слова ее, да ещё сазан, и сделали свое дело – вечером Митяня сам пошел к Таисье свататься. В доме Таисьи жарко топилась печь, уютно пахло кисловатым деревенским жильем — хлебной опарой и деревом. Хозяйка встретила его приветливо. Она была полноватая и широкоплечая, и в домашнем халате казалась немного роднее. Над белой кружевной постелью – фотография ее и бывшего мужа Николая, а справа на стене – пожелтевшие фото родителей. Митяне все казалось, что смотрят на него осуждающе глаза с фотографий. А Таисья старается, ставит и ставит на стол тарелки с капустой, огурчиками, ломтями сала, угощает пирогами. Митяня столько блюд сразу только на свадьбах и видел. Таисья плавает по застеленным коврами полам, тихо улыбается. – Ты Митяня подумай. Ведь вишь сколько добра у меня. Хозяйство. А одна-то не справляюсь, ноги сдают. Вместе-то ведь справнее... Я картошки уж меньше сажу, а вдвоем-то и весь участок засадим. Чего земле пропадать... Она говорила и говорила. О своем говорила, о наболевшем. А Митяня соглашался, прятал худые свои носки – и то верно. Разве сравнить его избушку с добротным устроенным Таисьиным домом. Права она... Согласился Митяня жить вместе. Давай попробуем – просто сказал. Но Таисья сомнение его не услышала. Вместе – значит вместе. Развела активность. Углядела в его доме то, что в хозяйстве гоже, позвала Ваську Дерюгина и потащили они в ее дом хороший диван Митяни, телевизор, тазы, ведра, горшки всякие. Этого добра ему было не жаль. А вот когда потащили инструмент, защемило. Перетягивать инструмент из сарая своего Митяне совсем не хотелось. Зачем? Тут каждый гвоздь им забит, расположено всё по уму. Но Таисья уже решила, что в дом его пустят квартирантов, что сарай им отдать придется. – Чего дом простаивать – простуживать? Чё нам деньги лишние? Таисья сразу в оборот Митяню не брала, но сама крутилась так, что в стороне не постоишь. Митяня и о рыбалке забыл, и об увлечении столярном. Спал он на своем диване, решил с близостью погодить. Ночью поднимался, слушал переливчатое похрапывание Таисьи, выходил на застеклённое крыльцо. Он смотрел сквозь стекло на убранный двор и попыхивал папиросой. Затягиваясь, он видел в окне свое усталое, осунувшееся за последние дни лицо, которое совсем не было похоже на лицо счастливого новобрачного. Понимал он – не в радость ему эти отношения. Такая жизнь – не в радость. Откуда б ни шел Митяня, ноги несли его к старой хате. Он сплевывал в горячах, смотрел в сторону высокого дома Таисьи и сердце сжималось. Идти туда не хотелось. Хоть и ждёт она, хоть и пироги, хоть и уют... И Митяня начал выискивать себе дела, заворачивать то туда, то сюда. А ещё начал заглядывать в чайную за стаканом беленькой. Таисья на него дулась, но сильно не ругала, только работой заваливала. А Митяня старался все исполнить. Не спорил. Понял уж – для Таисьи в жизни накопления – самое важное. – Вон, Семеновы ковер по скидке взяли, а мы все в чайных сидим, деньги просиживает, – бурчала она вечерами. – Так а нам-то зачем? Всё уж в коврах. – Так ведь синтетика вон на пороге, сто лет лежит. А привозили турецкие. До чего хороши! Чего ты понимаешь...., – махала она рукой. Митяня молчаливо мялся. Он и правда ничего не понимал в этом, не умел доставать и устраивать свой быт. А когда Митяня опять начал ходить на реку, настояла Таисья – рыбу продавать. До того запилила, что Митяня согласился ездить на станцию – там раскинулся небольшой рынок. Согласился через силу, а после ему дело это вдруг понравилось. На маленькой привокзальной площади стояли разномастные обшарпанные рыночные ряды. Сюда съезжался народ из соседних сел, можно было поговорить "за жизнь", встретить старых знакомых. Митяня вставал спозаранку, тихонько одевался в сенях, спускался по ступеням, боясь их скрипа, шел в сарай за снастями. Вокруг ещё было темно, меркли ряды домов по улице. Деревня спала уютным предрассветный сном. Одет он был тепло, хоть и лето уж вступало в свои права, но дни ещё стояли прохладные. На реке были свои тайники, он забрасывал удочки, усаживался и казалось ему, что ничего в его жизни не изменилось, что вернётся он в родную хату. А потом, поднимаясь от реки, глядел в сторону деревни и, не без удовольствия, сворачивал в другую сторону, на грунтовку, ведущую к трассе – шел или ехал на попутках на станцию. Был он голоден, но покупал себе рыночные полюбившиеся беляши только тогда, когда рыба была продана. А потом и вовсе начал менять беляш на рыбу. Вырученные деньги отдавал поначалу все до копейки Таисье. У него и Татьяна распоряжалась деньгами сама. Только лежали они на знакомом месте, в открытом доступе. Таисья же заворачивала деньги в тетрадный лист, совала в пакет и уносила куда-то в дебри своей каморки – копила на мотоцикл. Очень хотелось ей не сдавать молоко в магазин, а возить на станционный рынок. Митяня и пенсию отдавал ей. Раз уж вместе... Мелочь она складывала в банку – на хлеб и папиросы. Только на папиросы этой мелочи не хватало. А когда она начала бурчать, что на курево большие траты, стал на "рыбные деньги" покупать на рынке себе и папиросы. В его дом Таисья пустила квартирантов – на лето дом сняла городская семья. Поговаривали, что останутся тут до октября. А Митяня жил с Таисьей, как отбывал наказание. Не ленился, вроде. Хозяйствовал, косил, возил на тележке молоко, гонял коров, чистил свинарник. Крутежу хватало от зари до зари. Но Таисья было не очень довольна. Всегда находились недоделанные дела, всегда – придирки. Она пекла пироги, баловала мясом, но почему-то эти кулинарные ее старания Митяня не ценил. Ел быстро, не глядя – чего ест, да шел на свой диван. Таисья убиралась на кухне, а потом приходила к нему в большую комнату, усаживалась в кресло с кружкой чая и сдобой, включала телевизор. Смотрела с интересом шоу и концерты, комментировала, знала наперечет всех певцов и их семейные тайны. А Митяня слушал ее комментарии пока не засыпал. Посмотреть со стороны – уютный семейный вечер, да только вот – со стороны. Близких отношений так и не случилось. Первое время Митяня стеснялся уверенной в себе Таисьи, а потом и вовсе показалось ему, что это ей не нужно. К концу лета на привокзальной площади он совсем прижился. Там и еда была вкуснее, и народ веселее, и свободы там было больше. В сентябре он встретил там Сергея, Лизаветиного мужа. Митяня уж продал рыбу, жевал свой традиционный беляш. – Чего, Митянь, опять от своей прячешься? Совсем замучила тебя Таисья, – Сергей ждал жену, решил поболтать, – Все ей мало, мало... Чего ты – пирожками-то этими давишься? Таисья говорит – прожорлив ты, не укормит никак. Блюдами хвастает, какими тебя потчует, а он – тошнотики жует. Слова эти не были причиной того, что пошел Митяня в местную привокзальную забегаловку, да хватанул стакан беленькой на вырученные деньги, а потом ещё стакан. Эти слова были просто поводом. В своем новом доме Митяня не прижился. Чувствовал он там себя оговоренным гостем постоянно. Со стен, с фотографий, на него осуждающе смотрели чужие люди. Время шло, а ничего не менялось. Не дом это, раз возвращаться туда до боли в сердце не хочется. Какой же дом? – О, батенька, совсем заколел ты, тебе угреться надо. Митяня тряс головой. Будила его какая-то женщина в путейной фуражке и шинели. Сентябрьские ночи нынче были холодны. С вышек светили прожектора. Митяня удивился своему пробуждению здесь. Глянул в небо – звёздное чёрное бесконечное пространство куполом над ним. Он и правда околел, почувствовал это, поежился. – Где живешь-то? Местный али... Митяня помотал головой, обхватил себя руками. Никогда раньше такого с ним не случалось – не засыпал где попало от выпитого. Мотало – было. Но до дома всегда ноги доносили. А тут, видать, не донесли. Да и был ли у него дом-то? – Захвораешь. Да и мошка тут у нас. Митяня поднял глаза на женщину, уж больно это "захвораешь" ему Татьяну напомнило. Бывало – она так говорила. Но женщина была другой, не похожей на жену. Волосы из-под фуражки короткие, кучерявые, нос острый с горбинкой, а глаза опущены наружными кончиками вниз. Оттого казалось, что женщина грустна. – Пошли, обогреешься у нас, да и отправишься восвояси. Пошли, а не то захвораешь. Молча прошагали они по густой тени куда-то прочь от станции вдоль теплушек на путях. Остановились у одной из них, возле приставной лесенки. Женщина поднялась, махнула Митяне. Он зашёл в теплушку, овеяло теплом от железной печки. Он разглядел стены, обвешанные календарями с артистами. Женщина задернула полог с разобранной постелью, предложила сесть к столу. Он положил свои вещи, шагнул и уселся. Она включила электросамовар. Предложила ему ополоснуть руки. – Теплый ещё, – потрогала она самовар, – Катерина недавно ушла. Сейчас согреетесь. Мы вдвоем тут живём. – Я выпью кипяточку, да и пойду, – сказал, как бы извиняясь. На тумбочке лежали толстые журналы. Митяня взял один из них, чтоб хоть куда-то девать руки от смущения. Женщина положила перед ним хлеб, соленые огурцы в тарелке, баранки, налила большую тяжелую кружку чаю. Он обхватил кружку двумя руками и вдруг увидел в самоваре свое отражение – мятый, опухший, с трёхдневной щетиной, втянувший голову в плечи старик, склонившийся к кружке. Стало неловко за себя. Он немного распрямился, поправил жидкие волосы на лбу, отер лицо рукою и заоправдывался: – Я впервой так. Никогда ведь раньше ...Не пью я, чтоб вот так-то... – Вот и хорошо. А то ведь неправильно это. А я встренула маневровый, гляжу – лежит что ли кто? А ветер-то из-под колес наотмашь ведь бьёт, а Вы прям тут, недалеко от рельсов-то. – А я и не помню, как оказался тут. Торговал я на рынке вашем. – Рыбою? – Верно. А откуда знаете? Пропах, поди? – Есть немного, – мимо теплушек проносился тяжёлый состав, протяжно гудел. Женщина переждала с ответом, – Так ведь больше по виду, да по снастям догадалась. Муж у меня, Царство небесное, тоже рабачил. А я пожарю так - о! Пальчики оближешь. Давно жареной речной рыбки не ела. Мы все морскую берём... В глазах ее мелькнула грусть, и Митяня понял – любила мужа-то. Спросил больше, чтоб переключить с грустного: – А здесь работаете? – Да. Стрелочницей. И работаю и живу уж тут. – Как это? Что ли временно? – Митяня удивлялся. Она махнула рукой. – Да уж постоянно. Долгая история. Но ещё не обустроились мы тут. Вот книжные полки привезут, знаете, раздвижные такие, очень удобные, так сразу лучше будет, – глаза ее загорелись, и Митяне вдруг показалась она красивой. Сколько ей? За пятьдесят уж точно. Так почему здесь, в этом вагончике постоянно? Так захотелось угостить ее рыбой, так обидно стало, что раздал вчера всю. Они поговорили ещё. Она рассказала о работе тут, на станции, про поезда и проблемы железнодорожников, пожаловалась на начальство. И когда уж начало светать, Митяня ушел. Они так и не узнали имена друг друга. Утренний туман снял последний хмель. Домой Митяня прибыл, как огурчик, свежий и готовый к наказаниям Таисьи. Она покричала, даже всплакнула – сказала, что уж хотела в милицию заявлять о пропаже. Митяне вдруг стало ее жалко, и до обеда он переделал ей все дела, какие откладывал и откладывал уж много дней. Лишь после его сморило. А вечером он затопил баню, сказав Таисьи, что надо прогреть косточки после зябкой ночи, которую провел на станции, чисто выбрился. Утром – отправился на реку, а потом на станцию. Сразу в теплушку к ночной спасительнице. Рыбу пришлось оставить ее соседке. На месте женщины не было – дежурила. Соседка рыбе была рада, и оказалась бабенкой болтливой. Рассказала, что Ольгу обманул деверь, выставив из дома умершей матери вдову брата. Осталась " на старости лет" без угла. К сыну Ольга ехать жить постеснялась. Вот и пришла работать сюда, хоть и образованная, приехала к ним на станцию, потому что угол свой обещают. А пока теплушку с ней делит. Лишь ближе к обеду нашел Митяня в будке Ольгу. Будто о рыбе сказать пришел. – Рыба, да ещё и чищенная! Хорошо-то как! Только завтра уж теперь пожарю, дежурство вот. А потом зато двое суток дома. Спасибо Вам! А Вы приезжайте завтра к вечеру, если сможете. Рыбой угощу своего приготовления. Или далеко Вам? – Смогу... Вечером следующего дня он сидел в тесной теплушке в каком-то приподнятом светлом состоянии, разглядывал календари на стене, книги и журналы, слушал треск рыбы на сковороде. Здесь было тесно, неловко, неуютно, но здесь он ощущал свою причастность ко всему. Он уже отремонтировал скрипящую дверцу шкафа, забил разбитое окно и обещал достать стекло быстрее, чем сделает это железнодорожное начальство. Они перешли на ты. Ольга ловко управлялась с нехитрым хозяйством. – Тебе бы дом, да хозяйство. Так ладно у тебя всё... – Был дом. И хозяйство было... Да вот не уберегла. А как говорила мне свекровь – оформи на себя. А я рукой махала. А сейчас думаю – видать судьба мне вот тут оказаться. Всем Господь воздает по делам их. Делам их рук и по грехам в их душах..., – она поникла головой, задумалась о своем. И Митяня страстно хотел заботиться, хотел ладонями огородить эту женщину от печалей и бед. Но сперва надо было уйти от Таисьи. Митяня ждал, когда съедут из его дома дачники. Они съехали лишь к концу октября. Сделал свое признание Таисье он очень неловко, совсем не так как хотел. Вечером, когда уселись-улеглись они перед телевизором, ни с того ни с сего вдруг заявил. – Таисья, уйду я завтра к себе. Не получилось у нас. На улицу через окно летели его удочки и сапоги, тазики и ведра. Вся деревня смотрела, как суетливо бегал он подбирал сначала вещи, а потом просто развернулся, оставив все, ушел к себе в дом. Протяжно и одиноко выл ветер в печной трубе холодного его дома. Казалось, что он зовёт кого-то, мечется, места себе найти не может. Ему откликалась старая дверь, скрипя петлями. Дом был здорово раздерган квартирантами, там не было ни дивана, ни телевизора. Таисья заявила, что не отдаст их – это ее плата за то, что кормила и поила его полгода, за то, что полгода жизни отдала ему. Митяня сел на старый табурет, опустил руки. Вот только что в теплом доме с кружевными шторами на окнах, в коврах и закусках, принесенных в зал заботливой женой, лежал он на диване с подушкой из гусиного пера перед телевизором, а теперь в холодной нетопленной, не готовой к зиме избе с грязными полами и пищащими под полом мышами. Только что был почти владелец накоплений на мотоцикл, а теперь с копейками в кармане – дотянуть бы до пенсии. Вещи его собрали соседи, принес Серёга. Поругал привычно Таисью, но Митяне уж это было и не интересно. Таисью ему было жаль, перед ней было ему стыдно. Решил, что как остынет она, пойдет к ней поговорить, чтоб зла не держала. Митяня грохнул охапку смолистых деревьев у печки, распахнул чугунную дверцу на принялся разжигать, встав на колени. Глядя на огонь вдруг понял, что теперь он счастлив. Солнце уже упало в чащу и накалило красным огнём спутанные ветви голого кустарника, а Митяня все смотрел в окно. Он сидел и думал о своей жизни. Потом поискал одеяло, лег на скрипучую кровать, свернулся калачом и улыбнулся. С рассветом, несмотря на начавшийся ливень, он пошел за реку, на кладбище – сначала к Татьяне. Говорил привычно грубовато: – Чего лежать-то, Тань? Належалась, чай. Домой пошли, – он помолчал, – Не пойдешь, видать. Знаю уж. Тогда это ... Тогда я Ольгу позову в дом. Слышь, Тань! Она не похожа на тебя, и похожа. Те же слова порой говорит, и смотрит на меня также, как ты... С жалостью смотрит, вот и я помог бы ей. Как считаешь? Дождь не прекращался. По глинистой дороге к трассе, ведущей на станцию в длинном плаще и болотных сапогах шёл Митяня. Несмотря на дождь, плечи он держал прямо, и вся его фигура была подтянутой. Надежда на лучшее время, раскинув крылья, помогала ему. Митяня шёл – делать предложение. (Автор Рассеянный хореограф ) Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/unusualstories (нажав: "Вступить" или "Подписаться") ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺ Спасибо за внимание ❤

В нашем доме, заселенном в основном молодоженами и разведенками, жили переехавшие в возрасте старики. Ну, как старики, лет, наверное, по 55-60 им тогда было. Старыми они были только для нас, подростков. В наш город они из деревни переехали. А свой дом приспособили под дачу. Там у них был сад и пчелы. Мы очень любили, когда они приезжали с дачи. Дядя Коля выносил во двор огромную чашку мёда с сотами, и мы ели, толпясь вокруг и облизывая липкие пальцы. Как они говорили, что переехали потому, что решили жить поближе к больнице. Еще потому, что в нашем городе у них были дети и внуки. И потому, что их старенький дом требовал дорогого ремонта. А в городе у них была квартира (уж не знаю, как она им досталась в то время). Дядя Коля был абсолютно несносный. Он громко материл тётю Маню во весь двор, или молчал, что было еще хуже. — Суп пересолила? – пыталась угадать тетя Маня, — ложка грязная? Носки сырые? Дядя Коля стойко молчал. Потом его прорывало, и он с помощью мата объяснял, что же такого его жена сделала. К странностям мужа она относилась с юмором. Рассказывала всем о том, что в прошлый раз ложка лежала с другой стороны тарелки, а она молча убрала со стола и больше ничего не предлагала. Так он голодный и ходил из-за характера своего. Иногда после зарплаты дядя Коля приходил пьяным. Его ругань была слышна с соседней улицы, а подходя к подъезду, он кричал: — Бабка, сапоги сними. Где ты, старая кошёлка? Тетя Маня выскакивала при любой погоде, в чем есть, хватала за руку своего неспокойного мужа и тащила его домой, приговаривая: -Господи, стыд-то какой, дети кругом. Напился, дурак старый. Нельзя тебе. Мы сочувствовали тёти Мани. А дядя Коля нам казался деспотом и самодуром. Потом тётя Маня заболела. Страшный диагноз нам не говорили, но намекали, что недолго ей осталось. Мы приходили в больницу, это была исхудавшая и бледно-жёлтая старушка с потухшим взглядом. Дядя Коля всего несколько раз посетил больницу, а потом исчез. Уволился с работы и не появлялся дома. Мы слышали, что соседи сплетничали у подъезда, что, мол, не выдержал мужик и бросил свою жену больную, а уж как она за ним ухаживала. Помню, думала я тогда: «какие все-таки подлые эти мужики. Им ничего не стоит бросить жену и уйти к другой женщине, здоровой». А потом вдруг подъехали «жигули» молочного цвета, вышли оттуда тетя Маня и дядя Коля. Их встречал весь подъезд. — Коля как узнал, что у меня с лёгкими беда, так бросил все и поехал в деревню нашу. Там ведь сосны какие, не надышишься. Когда выписали меня, он уже дом починил, туалет и душ провел. Заставлял меня травы пить разные, сам собирал. Летом в лес пешком ходим, а зимой на лыжах. Сейчас в больницу приезжали, так врачи не верят, что такое, быть может: легкие мои как новенькие. Дом-то родной лечит. Мне почему-то стало совестно за весь наш подъезд, за плохие слова и мысли. Мы смотрели на тётю Маню, полную и румяную и думали, что может быть это и есть та самая любовь на всю жизнь. И какой замечательный дядя Коля. Может быть, она такой должна быть без поцелуев, красивых слов и подарков. А когда случится с тобой беда, чтобы он рядом был, помогал и лечил. Кто её разберет, любовь эту. Из Сети Если Вам нравятся истории, присоединяйтесь к моей группе: https://ok.ru/unusualstories (нажав: "Вступить" или "Подписаться") ТАМ МНОГО И ДРУГИХ ИНТЕРЕСНЫХ ИСТОРИЙ Ваш КЛАСС - лучшая награда для меня ☺ Спасибо за внимание ❤