Пончик с лимоном

В тот день баба Валя, как обычно, дежурила у окна, высматривая что-нибудь интересное. И вот, удача! Из квартиры Любы, которая сегодня где-то гуляет, бодро вышли Соня и крепкий парень в рабочей куртке. Они выносили плазму, самокат, дорогую кофемашину, а следом за ними волокли чехол с чем-то объемным, подозрительно напоминающим шубу. - Не иначе как ворует у сестры, пока той дома нет! - пронеслось у нее в голове. Недолго думая, баба Валя выскочила из квартиры и перегородила Соне дорогу. - Не смейте! Ты у сестры вещи из дома тащишь?? Соня остановилась, уперла руки в бока и посмотрела на соседку с явным раздражением. - А вам какое дело, Валентина Петровна? - Да какое же это дело?! Это караул! Грабят! Ты воруешь у сестры! А Соня ничего и не отрицала. Вот такая она нехорошая. - Да, Валентина Петровна, ворую, - ответила Соня, - А что тут такого? Люба меня недооценивает. Все ей, а мне что? Вот и выношу все, что можно продать. Шубу эту давно пора сбыть. Телевизор тоже устарел. Его, если сейчас в

- А вот и я! - Ох… - Ты ведь пустишь? Егор, словно перекати-поле, снова вернулся к родному порогу. После очередного болезненного расставания, которое он называл “предательством века”, он снова поселился у Алевтины Григорьевны, своей мамы. В свои тридцать два года Егор имел за плечами внушительный стаж неудачных романов, тонкую душевную организацию (по его собственным заверениям) и стойкую привычку перекладывать ответственность за свои неудачи на плечи бывших пассий. Алевтина Григорьевна, женщина с излишним материнским инстинктом, каждый раз встречала сына с пониманием. Она слушала его горестные рассказы о коварстве женщин, кивала, подавала чай с печеньем и исподволь винила во всем “этих жадных девиц”, которые, как ей казалось, не ценили душевную тонкость ее Егорушки. Егор же, устроившись поудобнее в кресле, охотно пользовался материнской любовью и сочувствием. Он рассказывал о несправедливости жизни, мира и о том, как его использовали, обманывали и бросали. Истории, конечно, обрастали

- Запомни раз и навсегда: если мне что-то не понравилось, я молчать не буду. Готовь так, как мне нравится! И свежеприготовленный салат отправился в мусорку. Свежий, абсолютно свежий. Но Валентина добавила в него морковь, а Александр морковь в салатах не признавал, ни в каких. Потом та же участь постигла чай без сахара, кислый компот и пресноватый суп. За годы их брака такая участь постигла многое… *** Вася и Полина жили в предвкушении собственной, настоящей, взрослой жизни. И это предвкушение было связано не с аистом, хотя Полина уже пару месяцев прозрачно намекала на то, что пора бы и гнездо расширить в другом смысле. Настоящая взрослая жизнь должна была начаться с ключей от новенькой квартиры в строящемся доме, где пока зиял лишь огромный котлован. Застройщик клятвенно обещал, что через год-полтора котлован превратится в прекрасное жилье с видом на закат, ипотекой на двадцать лет и кучей радостей, которые прилагаются к собственному углу. А пока приходилось довольствоваться уголком в

В тридцать семь лет Лиля достигла тех высот, о которых многие люди только осмеливались мечтать. Собственная квартира, в хорошем районе, просторная и светлая, с панорамными окнами. Трехлетний внедорожник, сверкающий чистотой, готовый умчать ее куда угодно - от деловой встречи до загородного пикника. И, как же без этого, ее работа - руководящая должность в крупной компании, где она чувствовала себя как рыба в воде, дирижируя проектами и вдохновляя команду. Зарплата позволяла ей наслаждаться жизнью, не считая каждую копейку. Однако за всей этой внешней безупречностью скрывалась тоска. Тоска по тому, чего у нее не было, - по семье. Подруги-ровесницы давно превратились в опытных мам, щебечущих о подростковых выкрутасах, проблемах с учебой и непомерных расходах на репетиторов. Они хвастались достижениями своих чад на конкурсах, жаловались на беспокойные ночи с младшими детьми и делились секретами воспитания. Лиля слушала их с легкой завистью, понимая, что скоро ее окружение превратится в клу

Диана и Никита были той самой парой, при виде которой умилялись даже самые циничные личности. Все было умилительно. Шли по жизни рука об руку, дополняя друг друга, как две половинки идеального пазла. Общие интересы: от посещения артхаусных кинотеатров до увлечения танцами - лишь укрепляли их связь. В их доме всегда были цветы, которые Никита дарил Диане. Казалось, что в этом маленьком мирке царит вечная весна, и ничто не могло омрачить их безоблачное счастье. Даже их небольшие разногласия выглядели скорее милой игрой, чем серьезными конфликтами. Они даже в шутку соревновались, кто лучше готовит, и каждый раз устраивали дегустации, приглашая друзей в качестве экспертов. Правда, Никита чаще проигрывал, потому что щедро добавлял во все подряд кинзу, что Диана категорически не одобряла. Идиллия, да и только! Но, и это факт, даже в самых прекрасных сказках иногда случаются неожиданные повороты. И в жизни Дианы и Никиты появился первый тревожный звоночек, который чуть не разрушил все, что он

Люда была женщиной с характером… как наждачная бумага. С ней ни о чем нельзя было договориться, если это предполагало хоть какой-то компромисс. Особенно это касалось ее дочери Маши. Людмиле казалось, что Маша - это досадная опечатка в безупречном сценарии ее жизни, сбой, который никак не мог произойти в такой образцово-показательной семье. Маша, круглолицая девчушка с тонкими косичками, часто слышала от матери: - Почему ты у меня такая… никакая? Другие девочки как с картинки: бантики, кудряшки, глаза блестят, как звездочки. А у тебя что? Маша, копошась в песочнице, изумленно взглянула на маму: - Мам, ну я стараюсь, - пробормотала она, вновь приступив к своему творчеству. - Стараешься? Это мне надо было стараться, чтобы хоть немного получше получилась! Иди хоть руки помой. Маша послушно поплелась к ближайшему крану, тихо всхлипывая. Она уже привыкла к этим “комплиментам”, но плакать никогда не переставала. В детском саду у Маши тоже не сложилось. Дети звали ее играть в дочки-матери, в м

Дмитрий Аркадьевич, мужчина лет пятидесяти с небольшим, высокий, но немного сутулый, с добрыми, немного усталыми глазами, стоял у газовой плиты в своей московской квартирке и сосредоточенно жарил блинчики. Легкий шум закипающего чайника и шипение масла на сковороде создавали умиротворяющую симфонию субботнего утра. Аня, его дочь, еще спала, зарывшись в пуховое одеяло, как в глубокий зимний сугроб. Дмитрий Аркадьевич был отцом-одиночкой с тех пор, как Ане исполнилось пять лет. Ее мать, Ирина, была яркой, свободолюбивой и, к сожалению, ветреной женщиной. Она упорхнула в поисках “настоящей любви”, как она сама выражалась, оставив Дмитрию Аркадьевичу ребенка и легкое чувство растерянности, смешанное с горечью обиды. С тех пор он в одиночку тянул лямку, работая инженером-конструктором в одном из столичных бюро, а по вечерам постигая искусство плетения косичек, выбора правильного мультика (чтобы не слишком страшный и не слишком глупый), борьбы с воображаемыми монстрами под кроватью и пригото

- Ну, спасибо, родители, что хоть не сразу на улицу выгнали! Я от тебя, - он глянул на отца, - Не ожидал… *** Алла Петровна, женщина с добрым лицом и вечно беспокойным взглядом, старательно помешивала половником содержимое огромной кастрюли. Бурлящий борщ, как всегда, варился с мясом, щедро сдобренный свеклой, капустой и душистым укропом. - Скоро Виталик придет с работы, голодный, конечно, - бормотала она, - Надо, чтобы суп был наваристым, чтобы Виталик сил набрался. За окном московский вечер, хмурый и моросящий, неумолимо перетекал в промозглую ночь. В углу комнаты, в которую у них можно было попасть из кухни, в кресле-качалке, обитом выцветшим гобеленом, восседал Геннадий Иванович, муж Аллы Петровны. Он, как и тридцать лет подряд, с интересом изучал свежий номер газеты (переходить на цифровые издания Гена категорически отказался), изредка поглядывая поверх своих неизменных очков на хлопочущую жену. Геннадий Иванович был человеком принципиальным, даже, пожалуй, упрямым, с четко сформи

Лина схватилась за голову, чувствуя, как подступает истерика. Оранжевая лужа на полу кухни пахла дешевым томатным соусом и безнадежностью. Макароны по-флотски в исполнении Миши - это было не просто фиаско, это был эпический провал, достойный внесения в Книгу рекордов Гиннесса в номинации “Самое кошмарное блюдо, приготовленное абсолютно неподходящим для этого человеком”. “Почему? Почему он такой?! - кричала про себя Лина, - Я просто хотела обыкновенный ужин после тяжелого дня! Не банкет, не кулинарное чудо, не изысканный шедевр, а обычные макароны с тушенкой! Это же проще, чем таблицу умножения выучить!” Михаил виновато ковырял носком тапка линолеум у дверного косяка. Его обычно тщательно уложенные кудри сейчас напоминали маленький апокалипсис, а на щеке красовалось подозрительное пятно томатного соуса. - Линочка, я не хотел… то бишь, я хотел, но хотел тебе угодить! Приготовить ужин, как ты и просила! Ну прости, пожалуйста! - промямлил он, избегая ее взгляда, - Я… Я не прочитал на упако

- Ну, зачем тебе получать права? Перечисли по пунктам всем причины. Зачем тебе эта автошкола, Лена? Машину только разобьешь. Я тебя везде сам буду возить. - Угу, знакомая песня. Ты мне это уже говорил, когда я хотела пойти учиться на права. Что сам будешь возить, что мне париться не нужно, будешь отвозить меня по моим делам по первому слову! И что? - Что "и что"? - И не возишь! - Вожу! На той неделе возил тебя к маме. - Ага, к твоей. Мы на крестины к твоему двоюродному племяннику ездили. Это не совсем то. Это перетягивание одеяла у них бесконечное. Лена хочет научиться водить, а Рома не хочет делиться машиной. - Но возил же! - Какая честь! Посмотрите на него! Так. Я сдаю на права. Решение окончательное и обжалованию не подлежит. - И сдавай, - хитро улыбнулся Рома, - К машине я тебя так и так не подпущу. Сдавай. Будешь ездить на автобусах, но зато с водительским удостоверением. У меня нет запасной машины, чтобы тебя за руль сажать. - А запасная жена есть? - Не перекручивай! - Я ставлю в