История | Рассказ Душевиной

Любили ли ее при дворе? Я думаю, ответ очевиден, что нет. Хитрая, непреклонная,так еще и "взрослая", за плечами развод и дети. А теперь вопрос? Чем же она взяла того молодого и амбициозного Наполеона? Чем-чем? Харизмой, тут и думать не нужно. Но давайте обо всем по порядку. Ее настоящее имя - Мари Жозефа Роз Таше де ла Пажери. Известное нам имя - Жозефина - она получила, благодаря фантазии того самого Наполеона, который попросту преобразил ее второе имя. Это была страстная любовь, но я не совру, если отмечу - односторонняя. Уж так вышло, что великий полководец, воин и император, прекрасно владевший искусством управлять, не смог справиться и покорить себе ту самую женщину, которая бесповоротно свела его с ума. Роз Таше де ла Пажери родилась в далеком 1763 году, в достаточно обеспеченной семье плантаторов. Родители девочки неплохо постарались и выдали ее замуж за выгодного аристократа Александра де Богарне, но семейного счастья не сложилось. Те времена отличались особыми нравами, женщина

Про Марию Стюарт сегодня знают в основном из фильмов - величественная, трагическая, всегда при свечах и в кружеве, но за этим барочным образом стояла настоящая женщина: упрямая, амбициозная, слишком красивая для своего времени и слишком независимая, чтобы вписаться в старую игру престолов. Её казнь - как удар меча в замедленной съёмке. Все всё знали, могли спасти, но не остановили. Это не история Золушки, это шахматная партия, начавшаяся на чужом поле. Детство Марии прошло во Франции - там, где лощёные интриганы улыбаются через золочёные бокалы. Она вышла замуж за дофина, Франциска, и на время стала королевой Франции. Но Франциск умер - быстро, почти кинематографично, оставив Марию вдовой в 18. Возвращение в Шотландию была не простой поездкой "домой" - она возвращалась туда как на чужую землю. Протестантская реформация, знать, делившая власть и влияние, будто пирог на перу, - Марии не доверяли. Она была католичкой (мягкой, но принципиальной), и слишком француженкой для этой серой, дожд

В годы Второй мировой войны немецкая пропаганда рисовала образ русской женщины таким, каким он был выгоден для оправдания войны: дикой, грязной, распущенной. Эти портреты создавались в лабораториях страха - не для информации, а для убеждения. В листовках, на радио, в фильмах русская женщина превращалась в полуживотное существо, способное лишь на ярость и разврат. Такой образ делал вторжение на восток "священной миссией" - по крайней мере, так было задумано. Но реальность, как это часто бывает, ударила по лжи безжалостно. Солдаты, входившие в советские деревни, лагеря, города, сталкивались с другим: с теплом, стойкостью и даже заботой. Женщина, которую им описывали как чудовище, оказывалась человеком. И не просто человеком, а тем, кто в самых нечеловеческих условиях сохранял человеческое. С 1941 по 1944 год в пропагандистских материалах русская женщина обозначалась как существо низшего порядка. Немецкие офицеры получали инструкции: "Не поддавайтесь жалости. Они грязны. Они обманут". Эти

Величественные дворцы Романовых скрывали не только балы и придворные интриги. За высокими стенами существовал особый, почти таинственный мир - мир женской гигиены, утончённого ухода за телом, мир, где баня была не просто необходимостью, а элементом власти и статуса. Царская мыльня - так называли в императорской семье банные помещения - представляла собой архитектурное произведение, не уступающее по роскоши тронным залам. В ней каждая деталь подчинялась этикету: от способа подачи воды до ароматов масел, которыми натирали кожу императрицы. Здесь соединялись гигиена, здоровье, политика и удовольствие. Для императриц, окружённых жёстким придворным протоколом, баня становилась редкой возможностью побыть в относительной уединённости. В парных испаринах исчезали политические маски, оставались только тело и душа, требующие покоя. Это был их ритуал - почти духовное очищение. Бани в императорских резиденциях - это настоящие инженерные комплексы. В Зимнем дворце, в Царском Селе, в Петровском и Ал

Он завоёвывал континенты с тем же спокойствием, с каким другие правители переписывали указы. Чингисхан - фигура почти мифологическая, но при этом вполне земная. Он был не только гением военной стратегии, но и реформатором, жестко выстраивавшим систему управления империей. Одним из его самых страшных изобретений стала Яса - тайный свод законов, который не записывали на бумаге, а передавали от уст к устам, как священное знание. И в этом своде особое внимание уделялось женщинам, особенно тем, кто осмелился нарушить правила гарема. Измена? Это не романтическая мелодрама. Это - преступление против государства. А наказания... были такими, что до сих пор мурашки. Яса не просто сборник законов - это было что-то между военным уставом, моральным кодексом и авторитарной Библией. Её нельзя было читать - её можно было только знать. Яса регулировала поведение воинов, чиновников, купцов, но особенно строго относилась к личной жизни самого хана и его двора. Там, где дело касалось гарема, слово Чинги

Пушкин - не просто поэт, он символ, живая легенда русской культуры, голос эпохи, что не смолкает вот уже два столетия. Но за величием слова скрывалась хрупкая и ранимая душа человека, который переживал боль, ревность, унижение и любовь - такую, что не поддаётся логике. Когда в 1837 году Пушкин погиб на дуэли, его жену Наталью Гончарову окатили волной осуждения. Говорили, что она виновата, что играла с огнём, что предала, что предпочла блистательные приёмы страданиям мужа. Но если всё так очевидно, почему сам Пушкин до конца оставался рядом с ней, оберегал и прощал? Почему не отвернулся, когда даже друзья уговаривали разорвать этот союз? Бал в доме княгини Голицыной в декабре 1828 года. Ей - 16, ему - 30. Она — сияющая красавица из хорошей, но небогатой семьи, он - уже прославленный поэт с репутацией вольнодумца и бунтаря. Но в ту ночь он впервые записал в своём дневнике: "Я влюблён, я огончарован". Он стоял у колонны и смотрел на неё, как будто увидел существо с другой планеты, все его

Фрейлина при императорском дворе - не просто декоративная фигура в окружении императрицы. Это словно быть частью механизма, где каждый вздох, каждый взгляд - под прицелом. Это статус, ответственность и постоянная внутренняя борьба: быть рядом с властью, но не иметь права ни на шаг в сторону. Юлия фон Гауке оказалась в этой системе случайно, не по титулу, не по происхождению, а по трагедии. Сирота, дочь польского генерала, убитого своими же, она вошла во дворец не по красной дорожке, а по чужому состраданию. Юлия родилась в Варшаве в семье генерала Гауке, офицера, который прослужил верой и правдой как в наполеоновских войнах, так и в царской армии. Польское восстание 1830 года стало роковым: Гауке, остававшийся верным империи, был застрелен бунтовщиками. Мать Юлии умерла через год, с ней расправились не менее жестоко. Остались только детки, круглые сиротки. Император Николай, проявив неожиданную человечность, взял их под патронат. Юлию отправили в Екатерининский институт - место, где

Письма немецких солдат, затерянных на изломе Восточного фронта, в пекле штурма Севастополя - мощный материл. Эти строчки не предназначались для чужих глаз - они шли домой: к матери, жене, невесте. В них боль, страх, ярость и, неожиданно, капля человечности. Севастополь в 1942-м был не просто городом - живая крепость, с подземными лабиринтами, бесконечными оборонительными линиями, фортами и батареями. "Русский Гибралтар" - как называли его сами немцы. Штурм его стал одной из самых кровавых эпопей той войны, и каждый немецкий солдат, кто оказался в этом аду, писал домой не как победитель, а как человек, оказавшийся на грани, человек, потерявший иллюзии. Feldpost - полевая почта Вермахта. Через неё прошло более 40 миллиардов писем за время Второй мировой (беспрецедентный объём!). Это был канал связи с родиной, психологическая отдушина, иногда - последняя воля. Цензура читала эти письма, но не могла вычистить всё. Особенно если строка была на клочке, спрятанном в носке, или отправлена чере

Декабрь 1916 года. Петербург застыл в ожидании, как будто знал - грядёт нечто большое и страшное. В это время Григорий Распутин, человек, которого одни называли святым, другие - бесом, садится писать письмо. Оно было адресовано императору Николаю II и его жене Александре Фёдоровне. Почерк - уверенный, строчки - тревожные. Это было не просто письмо, как оказалось, это было завещание. С тех пор прошёл век, но содержание этого документа продолжает тревожить. Не потому, что в нём тайны - наоборот, там всё до боли прямолинейно. Потому, что пророчество сбылось. Сбылось до последнего слова.. Те, кто был рядом с Распутиным в последние недели его жизни, говорили одно и то же —- он будто чувствовал конец. Анна Вырубова, близкая подруга императрицы, вспоминала, что он стал тише, реже улыбался. Бывший банковский служащий Яков Симанович, который вел его финансы, рассказывал, как Распутин открыл вклады на имя дочерей и просил в случае его смерти передать всё семье. Юлия Ден, близкая подруга Александ

Слово "власовец" у многих до сих пор вызывает не просто осуждение - почти физическое отторжение. Это как будто метка - не на бумаге, а на лбу. И тем удивительнее знать: после войны этих людей, сдавшихся или перешедших на сторону врага, не только не забыли - их возвращали. Причём возвращали массово, c проверками, с бумажной волокитой, с железнодорожными эшелонами. РОА - три простые буквы, за которыми скрываются судьбы десятков тысяч людей. Официально: Русская освободительная армия, собранная из тех, кто попал в плен, кто оказался в Германии и кого убедили или принудили взять в руки оружие против Советского Союза. Во главе стоял генерал Андрей Власов. Да-да, тот самый, который в 1941-м командовал армией под Москвой, а уже в 1942-м оказался на службе у нацистов. РОА формировалась в муках: не из фанатиков, а из замученных голодом пленных, из выживших после лагерей, из бывших эмигрантов. Кто-то шёл туда за пайком, кто-то из ненависти к Сталину, а кто-то просто потому что не видел другого вы