Добрые рассказы | Семейные сцены

Когда она очнулась, всё в её мире уже было другим — и дело было не только в диагнозе. Пока она боролась за жизнь, кто-то просто вышел из кадра, не сказав ни слова. Первое, что увидела Неждана, очнувшись — белый потолок с трещиной, похожей на извилистую реку. Глаза слезились, в груди будто лежал бетонный блок. Попытка вдохнуть отозвалась резкой болью и судорожным кашлем. — Тихо-тихо, не торопитесь, — незнакомый голос возник справа. Женщина в белом халате и маске склонилась над ней. — Вы в реанимации, Неждана Петровна. Двусторонняя пневмония, тяжелая форма. Мы уже думали, что потеряем вас. Сознание возвращалось урывками. Коридор больницы, писк приборов, чьи-то руки, вкалывающие лекарство. Капельницы, бесконечные капельницы. Сколько она уже здесь? День? Неделю? — Десять дней, — ответила врач на невысказанный вопрос. — Вас нашли в крайне тяжелом состоянии. Если бы не ваш сосед, который вызвал спасателей... Неждана закрыла глаза. Десять дней. Валентин, наверное, с ума сходит от беспокойства

Шесть лет стараний, надежд и веры в совместное будущее оказались прикрытием для чьей-то лжи. Она думала, что они строят жизнь, а он — что хитрость обойдётся без последствий. Мне кажется, самые страшные открытия случаются не среди ночи и не в голливудских драмах. Они подкарауливают в самые будничные, обыкновенные минуты — когда ты ждёшь чего-то хорошего. Как я в тот день: сидишь на кухне, у окна, дождь стекает дорожками, в чашке чай остывает. Вот и всё моё счастье — заканчивается ипотека, вот-вот и наступит долгожданная свобода. Экрана телефона мигнул: «Поздравляем! Последний платёж прошёл — теперь вы владелец своей квартиры». Я улыбнулась: шесть лет, шесть морозных зим, шесть бешеных летающих зарплат — всё ради этих слов. Можно было бы сейчас прыгнуть Родиону на шею, да только я уже привыкла — он не любит показывать чувства, особенно когда дело касается денег и документов. — Родя! — крикнула я, наспех вытирая руки о фартук. — Пошли, нас в банке ждут. Квартиру нашу оформим! — Ты серьёзн

Свекровь внезапно решила, что квартира невестки — её территория, и на правах "старшей" начала раздавать приглашения на вселение. Но не учла один нюанс: кто и как оформлял документы на недвижимость. Люция Алексеевна вошла на кухню, держа в руках пакет с гречкой и молоком. Утро было тихим, только тикали старые ходики на стене. Но за её столом сидел Серафим, племянник свекрови. В одной руке — её керамическая кружка с надписью «Лучшая мама», в другой — ложка, которой он небрежно черпал кашу прямо из кастрюли. На плите шипела сковородка, и запах подгоревшего масла уже пропитал воздух. — Доброе утро, тёть Люц, — буркнул Серафим, не отрываясь от телефона. На экране мелькали яркие ролики. Люция замерла. Её кружка. Её кастрюля. Её кухня. Она медленно поставила пакет на полку, чувствуя, как в груди закипает раздражение. Но голос её остался ровным, как всегда. — Серафим, а где Глафира Ильинична? — спросила она, поправляя выбившуюся прядь седых волос. — Бабуля? В комнате, с Тамаркой чай пьёт, — он

Унижение в этой семье было обёрнуто в «традиции». Но одна ночь всё изменила. Иногда самое сильное — уйти с достоинством. Я до сих пор помню тот день, когда переступила порог дома Коршуновых. Двухэтажный кирпичный особняк с массивной дубовой дверью и аккуратными кружевными занавесками на окнах. С улицы казалось, что это просто красивый ухоженный дом, но только переступив порог, я поняла, что оказалась в клетке. — Тапочки, Мелания, — первое, что сказала мне Аделаида Степановна, моя новоиспечённая свекровь, окинув меня оценивающим взглядом с ног до головы. — У нас в доме принято переобуваться сразу же. Григорий должен был тебя предупредить. Гриша виновато улыбнулся и пожал плечами, будто говоря «извини, забыл». Эта его улыбка, милая и беспомощная, всегда действовала на меня обезоруживающе. Именно за неё я и полюбила его — за эту детскую непосредственность и доброту. Тогда я ещё не понимала, что за этой улыбкой скрывается безволие и страх перед матерью. — И чемодан не ставь у стены, — прод

Она осталась одна, в пустой квартире и с разбитым сердцем. Но это было только начало — настоящая история началась позже, когда она вернулась. Только уже не как жена. А как хозяйка. Тот день я помню до мельчайших подробностей. Была среда, обычная октябрьская среда. Я пришла со школы, где подменяла заболевшую Марью Степановну — директор иногда просил меня выручить, хоть я уже три года как на пенсии. Руки еще пахли мелом, в сумке лежали непроверенные тетради восьмиклассников. Дверь в квартиру была не заперта — странно, Руслан всегда запирал на два оборота. В прихожей стояли его чемоданы — два больших и спортивная сумка с логотипом "Адидас", которую я подарила ему на шестидесятилетие. — Руслан? — позвала я, разуваясь. Он вышел из спальни с каким-то отрешенным видом. Когда-то высокий и стройный, теперь располневший, с залысинами, но все еще в тех же кедах, что носил лет двадцать. Он думал, это молодит его. — Лида, нам надо поговорить, — сказал он, не глядя мне в глаза. Я почувствовала, как

Муж считал, что её пенсия — общий котёл, но правда о семейном бюджете оказалась горше. Один шаг изменил всё, вернув ей свободу и справедливость. В жизни есть моменты, когда понимаешь: терпение не всегда добродетель. Особенно когда тебе шестьдесят два, а ты по-прежнему ждёшь уважения, которое заслужила много лет назад. Утро понедельника началось с запаха подгоревшей яичницы. Николай в очередной раз задремал на кухне, пытаясь приготовить себе завтрак. Так повторялось уже третий раз за неделю — муж настаивал, что сам способен о себе позаботиться, но результат всегда был один: чад по всей квартире и испорченные продукты. — Коля, ну что же ты опять, — я осторожно выключила газ и открыла форточку. Свежий воздух ворвался в кухню, разбавляя запах гари. — Отстань, Дуся! — он поморщился, с грохотом отодвигая стул. — Подумаешь, задремал. Не из твоего же кармана эти яйца! Я промолчала. Последние пять лет, с тех пор как вышла на пенсию, слышу одно и то же: "не из твоего кармана", "семейный бюджет"

Свекровь решила, что чужой труд — её собственность. Но тайны, скрытые за свежими обоями, перевернут жизнь семьи, доказав, кто настоящий хозяин дома. Татьяна Михайловна провела ладонью по новым обоям в гостиной и улыбнулась. Нежно-бежевые цветы на кремовом фоне смотрелись так уютно! Два года они с Сергеем копили на этот ремонт, отказывая себе во всём. Зато теперь их двушка в старой пятиэтажке на улице Советской преобразилась до неузнаваемости. — Мам, как красиво получилось! — Максим вошёл в комнату, жуя бутерброд. — Теперь не стыдно друзей привести. — Главное, чтобы папа твой наконец расслабился, — вздохнула Татьяна, поправляя новые шторы. — Столько нервов потратили на этот ремонт. Я думала, он от этих строителей с ума сойдёт. Сергей как раз возился на кухне, подключая новую вытяжку. Муж у неё был золотые руки — электрик от бога, но перфекционист страшный. Каждый выключатель по десять раз проверял, каждый провод. — Сереж, иди посмотри, как в спальне получилось! — крикнула Татьяна. Но вм

На 8 марта её ждали борщи и внуки, но она купила автобусный тур. А там, в горах, встретила кое-кого из прошлого. Лыжи у печки стоят Гаснет закат за горой Месяц кончается март Скоро нам ехать домой — Ты же на пенсии, мам, чего тебе ещё надо? — Артём даже не поднял глаз от телефона, когда бросил эту фразу. Пелагея Кондратьевна застыла с ножом над картошкой. В горле встал ком. Она посмотрела на сына, потом на невестку Ирину, которая листала журнал, кивая: «Да, мам, посиди с детьми на Восьмое, сделай что-нибудь вкусненькое». — Лыжи, — тихо, но твёрдо сказала Пелагея. Тишина. Артём хмыкнул, Ирина подняла бровь. — Какие лыжи? Ты же дома всё равно. Пелагея отложила нож. Внутри что-то изменилось. Тридцать лет она была «всё равно дома» — для мужа, для детей, теперь для внуков. Готовила, стирала, улыбалась, когда хотелось кричать. А пенсия, оказывается, не покой, а новая смена: нянька, кухарка, уборщица. — Я не останусь, — сказала она, снимая фартук. — Уезжаю. — Куда? — Ирина даже журнал отложил

Они давно ждали случая обобрать меня в кругу семьи. Под соусом заботы скрывался расчет, под фразами о "долге" — шантаж. Но я пришла не одна. Я уже подходила к подъезду, когда в груди жгло, будто проглотила пригоршню горчичных семян — остро, терпко, неприятно. Время к ужину. На часах без четверти семь, скользкий апрельский асфальт, остатки талого снега лепятся к ботинкам. — Не опоздай, Июша! Родная кровь и так редко собирается, — настаивала мать ещё днём по телефону, голос её с той давней прожилкой укора, как у опытных дирижёров, дирижирующих не оркестром, а жизнью других. Я шла всё равно, хотя нутро тянуло в обратную сторону. Что-то было не так: даже Анфиса — обычно этакая царица бури, хозяйка семейных скандалов — звонила и спрашивала, купила ли я торт. Не для себя… Для мамы, мол, любит он у меня суфле и лёгкий заварной крем. Да кто бы спорил! Всё-то я у них должна… Даже если ничего не должна. В подъезде холодно, двери хлопают с гулом — не каждый раз, но сегодня ударяют особенно громко

Когда родные оформляют кредит на неё, обещая заботу, а оставляют с долгом одну, она находит в себе силы потребовать справедливости — и вернуть уважение к себе. За окном вязли в лужах редкие машины — апрель неумолимо прогонял снег, а Лариса привычно стояла у газовой плиты, готовя щи для всей семьи. Витая в мыслях, она краем уха слышала — как всегда — обрывки новостей, тарахтенье соседской дрели и, главное, голоса Сергея и Марины из коридора. Дочь вваливалась с работы с весёлым ветром — каскад волос, пулемётная речь… — Мам, ты не поверишь, появилась уникальная возможность! — в её голосе на этот раз слышалась особенность, иголочка настойчивой радости. — Ой, ну опять… — улыбнулась Лариса, даже не зная чему именно. Марина — её гордость, бывший преподаватель иностранных языков, устроилась не так давно в салон красоты администратором. Отец ворчал: “Зачем диплом?” — но в целом обе женщины были склонны к компромиссу. На этот раз “уникальная возможность” заключалась в том, чтобы купить автомобил