Журнал "о Жизни"

Меня зовут Катя. Мне тридцать два года, и я жена Игоря уже восемь лет. У нас есть маленькая дочь, Вероника, которой всего четыре. Но с некоторых пор эта история больше напоминает боевую операцию, чем семейную идиллию… – Ты ещё слышишь, что я сказала?! – Ольга Васильевна, моя свекровь, вдруг врывается в комнату и указывает пальцем на дверь, будто светофор с горящим красным сигналом. – Марш из моей спальни, ты тут не хозяйка! Я стискиваю зубы. Словно тысяча маленьких иголок протыкает внутри всё, что только можно, а в груди поднимается горячая волна обиды и раздражения. Хочется отмахнуться, броситься на неё с криком, но я сдерживаю себя и лишь прикусываю губу. – Ольга Васильевна, – стараюсь говорить ровно, но голос дрожит, – вы забываете, что эта комната… вообще-то принадлежит Веронике. Ведь… она прописана здесь. Ваш дом – да, бесспорно, ваш. Но давайте уточним детали. Мои слова, похоже, не достигают цели, потому что свекровь не собирается останавливать поток негодования. – Ага! Думаешь,

– Лена, где ты была всю ночь?! – я с болезненной судорогой в груди рухнул ладонью на стену коридора, едва удерживаясь от того, чтобы не сорваться в яростный крик. Голос дрожал не от страха, а от лихорадочного комка чувств, жгучим комом застрявшего в горле. Сердце колотилось так яростно, что я почти не разбирал её ответ. Она стояла на пороге нашей квартиры на Тверской – промокшая до нитки, в пальто, где ещё поблёскивали капли недавнего ливня. Туфли сжимала в руках, а взгляд метался, точно она сама не могла поверить в то, что говорит. – Андрей... – Лена кашлянула, словно ей не хватало воздуха, чтобы произнести хоть слово. – Я… я задержалась у подруги. Не хотела тревожить тебя среди ночи… Я вгляделся в её лицо, в эти покрасневшие от слёз глаза. Почувствовал едва уловимый запах чужого мужского парфюма – и меня будто иглой пронзило. Чужой аромат… Он бил по сознанию, словно предупреждал: что-то непоправимо не так. – У подруги? – в моём голосе прозвучал надрывный смешок. – У какой такой подру

— Вика, я всё видел! Ты врёшь хуже, чем изменяешь! — эти слова сами сорвались с моих губ, как только дверь хлопнула за ней. Я стоял посреди гостиной и сжимал дрожащими руками спинку старого кожаного кресла. Ночное московское небо за окном окрашивалось красноватым отблеском от сотен городских огней, а в темноте комнаты медленно разгоралось наше невидимое противостояние. Она застыла на пороге, побледнела и смотрела на меня расширенными глазами. Но уже в следующее мгновение в её взгляде мелькнула обида и возмущение. Она бросила на тумбу ключи и пакеты так громко, что содержимое рассыпалось по стеклянной поверхности. Резкое хлоп отозвалось болью во мне. С сердца словно сорвался замок, и теперь ярость, сдерживаемая неделями, вырывалась наружу. Я почти не узнавал собственный голос — хриплый, надломленный и полный боли. Она сделала шаг назад, словно готовилась убежать или закрыться от меня. Я слышал, как её дыхание сбивается, будто она только что пробежала марафон. Вся её фигура, сжимающаяся

— Да сколько можно врать?! — мой голос сорвался на крик, отражаясь от кухни с голыми лампочками под потолком. Руки дрожали, сердце молотило так, что казалось, его грохот слышен даже соседям за стеной. В прихожей пахло чем-то чужим — слабым терпким одеколоном, которого у меня никогда не было. В воздухе застоялся запах сигаретного дыма, хотя я бросил курить год назад ради неё. Марина нервно теребила пояс своего халата, избегая встречаться со мной взглядом. — Сережа, ты ошибаешься, — пролепетала она, прикрывая дрожащими пальцами горло. Её щеки пылали румянцем то ли гнева, то ли смущения. — Никакого обмана нет. Это ты себя накручиваешь... Я фыркнул, не веря своим ушам. Стараясь совладать с собой, я сжал кулаки. Перед глазами стояла картина: два грязных бокала с остатками красного вина в раковине на кухне. Два. Она знала, что я вернусь из рейса только через два дня. Кого же она успела угостить вином сегодня вечером? Халат на ней надет наспех и наизнанку — я заметил шов наружу. Кого ты пряче

Виктор держал в руках тетрадь в цветастой обложке, пока мир вокруг плавился и дрожал, будто отражение в кривом зеркале. Сердце гулко билось где-то в горле. Он перевёл взгляд на строчки, выведенные аккуратным почерком жены – эти чернильные буквы сейчас разили хуже ножа: ...Я тону в его глазах, в его прикосновениях. С ним я снова чувствую себя живой. Господи, как же быть? Не могу больше лгать Виктору – но и уйти не хватает духу… – Не могу поверить… – прошептал он, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Руки задрожали, дневник выпал на колени. Он сидел на краю супружеской кровати, где ещё вчера они с Олесей вместе смеялись над каким-то глупым телешоу. Солнце заходило за горизонт, бросая косые лучи в окно спальни. Пыль танцевала в золотом воздухе – такой мирный вечер, а его жизнь в одночасье летела под откос. Виктор наклонился, чтобы поднять тетрадь, и несколько страниц, исписанных тесными строками, раскрылись сами собой, обнажая ещё откровения, от которых бросало то в жар, то в холод. 15

Сейчас ему 66 лет, и за его плечами три бывшие жены, но, к счастью, он нашёл своё счастье в четвёртом браке с избранницей, которая моложе его на 28 лет. Давайте узнаем, какие события привели к разводу с Кариной Зверевой, где Геннадий Ветров встретил свою нынешнюю супругу и как она выглядит. Геннадий Ветров родился в ноябре 1958 года в Макеевке, шахтёрском городе Донецкой области. Этот регион, с его доменными печами, заводами, шахтами и угольной пылью, сформировал особый тип людей — простых и суровых. Именно в этой атмосфере и прошло детство будущего артиста. Гена рос в обычной советской семье. Его мать, Валентина Фёдоровна, работала бухгалтером, а отец, Анатолий Иванович, в молодости трудился в шахте, а затем перешёл в бетонный цех. Надышавшись угольной пылью, он сменил профессию и стал парикмахером, что было необычно для Макеевки. Отец не советовал сыну идти по его стопам и спускаться под землю. Впрочем, это и не требовалось, ведь мальчика с самого детства тянуло к сцене. Артистизм

Моему младшему сыну исполнилось двадцать три, когда он закончил институт, стал программистом и решил поехать покорять столицу. Мы с мужем отговаривали. Уж больно он у нас простодушный, все люди для него хорошие, каждому верит. А не для кого не секрет, что столица кишит мошенниками. — Мам, обещаю, если в течение месяца не устроюсь на хорошую работу, вернусь. – Говорит он мне, а сам чемодан собирает. Поняла я, что не отступит Илья от задуманного. И хоть страшно было отпускать его в большой город, смирилась. Уехал он. Через две недели сообщил, что приняли его в солидную компанию, даже комнату в общежитии выделили, как перспективному работнику. Мы порадовались за него и стали ждать, как же дальше у него все сложится. А через полгода он меня ошарашил. — Мам, – говорит по телефону, – я квартиру в ипотеку взял. В новом доме, очень хорошую, двухкомнатную. Через год дом сдадут, перееду в неё из общежития. Я очень обрадовалась за Илью. У меня трое детей, но за него больше, чем за осталь

Я никогда не считала себя подозрительной или мелочной. Напротив, мне казалось, что я умею доверять. Но, видимо, всё меняется, когда на кону стоят любовь и деньги. В тот вечер мы с Максимом сидели в старинной гостиной нашего особняка. Пламя свечей дрожало на ветру из приоткрытого окна, рисуя на стенах неустойчивые тени. Мягкий свет бра отбрасывал блики на полированный дубовый стол, за которым когда-то вечерами собиралось всё наше семейство. Сейчас же мы были вдвоём: я — в глубоком кресле с высокой спинкой, укрытая шерстяным пледом, а напротив, на диване, мой жених Максим, чуть склонив голову набок и рассматривая старую семейную фотографию в серебряной рамке. На снимке мама совсем юная, смеётся, а папа обнимает её за талию. Максим улыбнулся, глядя на фото: — Ты так похожа на мать, — заметил он тихо, погладив пальцем холодный металл рамки. — Такая же красивая и… серьёзная. Я попыталась улыбнуться, хотя внутри укололо неприятное чувство. «Серьёзная» — в его голосе послышалась странная нотк

– Катя, давай без отговорок! Что за... «Игорь-тренер»? Почему у вас так много сообщений? И почему он пишет, что ждёт тебя сегодня ночью? – я буквально выкрикнул это, сжимая в руках её телефон. Она отшатывается, будто я зарядил ей пощёчину (хотя я даже пальцем не притронулся), смотрит расширенными глазами, а я чувствую, как пот со лба стекает на воротник рубашки. В комнате душно, словно мы одновременно находимся и в застенках, и в раскалённой сауне. – Лёша, – голос дрожит. – Ты чего лезешь в мои личные переписки? Это просто фитнес-тренер! Слышишь? Тренер! Я через неделю собиралась на спортивное мероприятие – хотела подтянуть форму... Это нормально, что он интересуется моим питанием и самочувствием. Секунда молчания – и я чувствую, как у меня внутри что-то сжалось. Эта её «нормальность» звучит очень натянуто. Ещё и время встречи странное – почти полночь. Какой тренер в это время даёт консультации о приседаниях и кардиоупражнениях? – Ты не вовремя пришёл, – добавляет Катя, криво усмехаясь

– Я не понимаю, что за чушь ты слушаешь?! – выдохнул я, вырывая наушники из ушей Алины в самый разгар жаркого спора, вспыхнувшего на кухне. Мое сердце колотилось так, что казалось, окна дрожат от его бешеного ритма. – Ты… ты слышала?! Это ведь мужской голос, да? Я встал напротив неё – стол отделял нас, словно барьер, а ещё полчаса назад мы мирно обедали в окружении пахнущих свежим чесноком и перцем макарон. Желтый свет лампы, что у нас над столом, заливал квартиру неуютным сиянием, будто всё происходящее было каким-то театром теней. Алина растерянно моргнула, попыталась схватить наушники обратно, но я держал их крепко, словно это была улика, готовая вот-вот испариться. – Никита, – голос у неё слегка задрожал, хотя она и пыталась делать вид, что контролирует ситуацию, – да отдай ты их, перестань. Ну, слушала я аудиокнигу, ну и что? Чего ты завёлся? «Завёлся? – думал я, чувствуя, как горло сжимает пульсирующий ком злости. – Да я только что услышал, что этот хриплый голос на фоне разговар