Жужжащие истории

Январское утро 1678 года выдалось на редкость промозглым. В Посольском приказе, где обычно стояла чинная тишина, нарушаемая лишь скрипом гусиных перьев, сегодня разносились громкие голоса. Молодой английский посланник Иван Гебдон-младший, краснея лицом, тщетно пытался добиться своего: — Помилуйте, господа думные дьяки! Неужто славное английское купечество не заслужило хотя бы малой толики прежних привилегий? Дьяк Ларион Иванов, прищурив острые глазки, разглядывал раскрасневшегося иноземца с плохо скрываемым удовольствием. Ещё бы, не каждый день доводится указывать на дверь сыну того самого Гебдона, перед которым ещё недавно заискивали все московские чиновники. — Указ государев знаешь, — степенно отвечал дьяк. — Торговать извольте на общих основаниях. Времена особых милостей для англичан миновали. Молодой Гебдон закусил губу. Всего десять лет назад его отец въезжал в эти же ворота триумфатором, чрезвычайным посланником английской короны. А теперь... Теперь сын великого дипломата стоит т

2 марта 1500 года тринадцать португальских кораблей под командованием Педру Алвариша Кабрала отправились из Лиссабона искать новые пути к пряностям Индии. Во время шторма один из кораблей, которым командовал Диего Диас, отбился от флотилии. Блуждая в поисках убежища от непогоды, Диас наткнулся на неизвестный остров. То, что португальцы увидели, поразило их воображение. Величественные горы, покрытые тропическими лесами. Долины, полные удивительных созданий. Местные фрукты оказались настолько сладкими, что один из членов экспедиции записал в дневнике: "Даже райские кущи не могут быть прекраснее". Коренные жители, малагасийцы, встретили пришельцев с любопытством и насмешливой вежливостью. Когда португальцы гордо объявили об "открытии" острова, старейшины только покачали головами: — Странные люди эти европейцы. Думают, что земля начинает существовать только после того, как они её увидят. На самом деле первые поселенцы прибыли на Мадагаскар за много веков до португальцев. Они приплыли из ра

Золотая корона давила на голову, словно все грехи прошлой жизни разом превратились в драгоценный металл. Пурпурная мантия, расшитая жемчугом и сверкающая самоцветами, казалась тяжелее, чем все побои и унижения, перенесенные в юности. Но Феодора стояла прямо, глядя на ликующую толпу с высоты дворцовой террасы. Константинополь у её ног бурлил, как котёл с похлёбкой на жарком огне. Одни славили новую императрицу, другие шипели, как змеи: "Как, как эта…взошла на трон?". Впрочем, последние старались говорить тише, новая владычица славилась отменным слухом и не менее отменной памятью на обиды. А ведь ещё двадцать лет назад она была всего лишь дочерью циркового дрессировщика медведей, одной из многих оборванных девчонок, бегавших по пыльным улицам столицы. Кто бы мог подумать тогда, что эта пигалица с вечно исцарапанными коленками станет самой могущественной женщиной в истории Византии? Разве что сама Феодора, она всегда знала себе цену, даже когда эта цена измерялась медными монетами за ночь

Петербург, ноябрь 1872 года. По Невскому проспекту спешили чиновники, открывались лавки, гуляли барышни с зонтиками. Внезапно прохожие отпрянули в стороны - посреди улицы штабс-капитан Квитницкий с саблей наступал на полковника Хлебникова. — За честь моего мундира ответите! — крикнул Квитницкий и нанёс удар. Подбежавший патруль скрутил штабс-капитана. Тот не сопротивлялся, только усмехнулся. Он добился своего, четыре года унижений и травли закончились. Пусть теперь судят, пусть наказывают. Главное то, что он больше не позволит топтать свою честь. А ведь все начиналось совсем иначе. В 1868 году молодой штабс-капитан Эраст Квитницкий, сын генерал-лейтенанта, выпускник двух военных академий, получил назначение в лейб-гвардии Конно-артиллерийскую бригаду, самую престижную часть российской армии. Он мечтал о блестящей карьере, не подозревая, какую цену придется заплатить за свои амбиции. Выскочка в золотых погонах В бригаде новичка встретили холодно. Еще бы, молодой штабс-капитан обогнал в

Московское утро 6 июня 1744 года выдалось на редкость промозглым. Тяжелые свинцовые тучи медленно ползли над древней столицей. В доме французского маркиза де Ла Шетарди ещё спали, лишь мерное тиканье часов нарушало тишину. Внезапно входная дверь содрогнулась от мощного удара. На пороге появился начальник Тайной канцелярии генерал Андрей Ушаков, а за его спиной толпились еще несколько важных господ с каменными лицами. — Просыпаемся, господин бригадир! — рявкнул Ушаков так, что слуги маркиза вжали головы в плечи. Шетарди выбежал в приемную, наспех запахивая шелковый халат. Его обычно самоуверенное лицо побледнело, он сразу понял, что этот визит не сулит ничего хорошего. Когда Ушаков достал бумаги и начал зачитывать выдержки из перехваченных писем маркиза, тот лишь тихо произнес: — Этого достаточно... За какие-то полчаса жизнь блестящего французского дипломата, любимца российской императрицы, рассыпалась как карточный домик. Но чтобы понять, как этот баловень судьбы оказался у разбитого к

В морозное утро 1821 года граф Федор Толстой впервые в жизни почувствовал, что его меткая пуля может стрелять в обе стороны. Над колыбелью его первенца склонился священник, шепча последние молитвы, а в соседней комнате графиня Авдотья билась в рыданиях. Федор стоял, вцепившись побелевшими пальцами в спинку кресла. Человек, «державший на мушке одиннадцать жизней», впервые ощутил, как прицел судьбы наводится на него самого. В кабинете, среди причудливых алеутских масок и диковинного оружия, лежал потрепанный кожаный синодик. Одиннадцать имен - одиннадцать жизней, оборванных его рукой. Но тогда, в начале века, разве думал блестящий гвардейский поручик о расплате? Впрочем, обо всем по порядку. Ведь эта история началась тогда, когда еще совсем юный граф Толстой, едва покинув стены Морского кадетского корпуса, впервые преступил черту между жизнью и смертью. Офицеры Преображенского полка поговаривали, что сам дьявол ведет руку молодого графа в поединках. Излишне горячий нрав и феноменальная м

Осенним днем 1499 года в королевских покоях Блуа раздался долгожданный детский крик. Король Людовик XII, девять месяцев молившийся о наследнике, ворвался в комнату и застыл у порога. Вместо желанного сына в колыбели лежала крошечная девочка. — Дочь, — процедил король сквозь зубы, словно выплёвывал горькое лекарство. Королева Анна Бретонская, ещё бледная после родов, прижала к груди новорождённую: — Мы назовём её Клод, в честь святого, которому я молилась о ребёнке. — Молитесь теперь о сыне, — бросил король, разворачиваясь к выходу. — Франции нужен наследник, а не очередная принцесса на выданье. Но судьба словно посмеялась над Людовиком XII. Все последующие сыновья, которых рожала ему Анна, умирали во младенчестве. А хрупкая Клод, вопреки всему, выжила. Правда, с самого рождения она была отмечена печатью несчастья – хромота и слабое здоровье достались ей от матери, чьи предки слишком часто заключали браки между собой. В те времена французский закон категорически запрещал женщинам наслед

Летом 1881 года Лондон содрогнулся от скандала, по сравнению с которым меркли все светские сплетни сезона. Баронесса Анджела Бердетт-Кутс, "самая великодушная женщина Англии" по словам самой королевы Виктории, в возрасте 67 лет выходила замуж за 29-летнего Уильяма Бартлетта. В день свадьбы у Вестминстерского аббатства собралась огромная толпа. Светские дамы, прикрываясь веерами, шептались о "старой дурочке, потерявшей голову от молодого проходимца". Джентльмены многозначительно качали головами, подсчитывая в уме миллионы баронессы. А простой люд, рабочие, мелкие торговцы, бывшие обитатели трущоб, пришли искренне поздравить свою благодетельницу. — Чего они все здесь собрались? — фыркнула одна титулованная особа. — Это же неприлично! — Видимо, решили попрощаться со своей дойной коровой, — хмыкнул её спутник. Но сама баронесса, выходя из кареты, улыбалась именно этим простым людям. Она знала то, чего не понимали сплетники: этот брак не имел ничего общего с романтикой или страстью. Это бы

Стамбул, октябрь 1869 года. Тихие воды Босфора отражали луну, когда от причала дворца Долмабахче отошла маленькая лодка. В ней сидел грузный мужчина в шелковом халате. Султан Абдул-Азиз, повелитель Османской империи, направлялся с тайным визитом во дворец Бейлербей, где остановилась его гостья, французская императрица Евгения. Гребцы работали веслами бесшумно, как призраки. Султан нервно теребил кончик бороды. Еще бы, впервые в истории Османской империи её правитель собирался на тайное свидание с европейской императрицей. Причем под носом у собственной матери, грозной валиде-султан, которая специально поселилась рядом с гостьей, чтобы присматривать за ней. — Аллах велик, — прошептал Абдул-Азиз, поглаживая внушительное брюшко. — Но европейские красавицы еще лучше. А ведь всё началось два года назад в Париже, куда султан приехал на Всемирную выставку. Впервые турецкий правитель отправился в Европу не с войной, а с дипломатическим визитом. Французы встречали экзотического гостя с нескрыва