Арт-посиделки у Сидора и Устиньи

Такой эпитет встречается в статьях о творчестве Бориса Лукошкова (1922-1989). И в самом деле, его северные линогравюры наполнены светом солнца (или нескольких солнц!), какой-то торжественной тишиной и размеренностью, независимо от того, изображает ли художник старинный монастырь или всего-навсего деревенский дворик. Уроженец деревни неподалеку от Шенкурска (Архангельская область), Борис Лукошков с малых лет мечтал рисовать, и этой мечте не смогло помешать сбыться даже суровое и страшное время. Борис был призван в армию в 1940 году. За три года на фронтах Великой Отечественной войны, получил несколько тяжелых ранений, из-за которых, уже в послевоенные годы, не смог окончить "Репинку" - окончил только художественное училище в Ленинграде, а в академии проучился всего год, после чего вернулся на родину. Первыми графическими работами стали иллюстрации к романтическим произведениям А.М. Горького. Впоследствии Борис Лукошков всерьез обратился к гравюре на линолеуме, иногда работая даже без на

Так случилось, что еще подростком Сидор запомнил наизусть многие стихотворения Арсения Тарковского (1907 – 1989). Не потому, что в школьные годы это был его любимый поэт, просто строки, которые он порой читал в купленной книге почти автоматически, скользя по ним глазами, легко запоминались. Но понимание их пришло гораздо позже. Сначала зацепила мысль талантливого барда Геннадия Жукова, который считал, что Арсений Александрович был единственным, кто показал, что такое «старчество поэта». Вряд ли единственным, но Тарковскому удалось это действительно замечательно. И не зря первую свою книгу, выпущенную уже в 55 (до этого читатели знали его лишь как крупного переводчика), он назвал «Перед снегом». Это неизбежное ожидание первого снега, увядания и страстная мольба (молитва?) продлить жизнь – основа стихотворения «Поздняя зрелость»: Не для того ли мне поздняя зрелость, Чтобы, за сердце схватившись, оплакать Каждого слова сентябрьскую спелость, Яблока тяжесть, шиповника мякоть, Над лесос

«Первое письмо Ленина Сталину», «Враги коллективизации», «Сталин в ссылке», «Первый лозунг»… Художник Николай Терпсихоров (1890 – 1960) достаточно отдал дань идеологической живописи, где хорошее боролось с очень хорошим, а вожди мировой революции были неразлучны. Один из самых характерных соцреалистов и активный член Ассоциации художников революционной революции, он носил странную, даже вычурную для советского мастера фамилию, но удачно вписался в эпоху. Как талантливейший Исаак Бродский, как любитель живописной монументальности Дейнека, он словно отдыхал от этого грохота времени, создавая лирические пейзажи, камерные портреты, трогательные жанровые сцены. И сегодня они, пожалуй, остаются самым живым и ценным в его наследии. «Приближение вечера», «Разлив» или «Лед тронулся» вполне могли бы быть написаны не в 1930-1950-х годах, а лет на 50 раньше, они свободны от идеологии и правоверного советского оптимизма. Просто вечно прекрасная природа, увиденная зорким зрением талантливого худож

"Большая Россия в маленьком формате" - так называется выставка живописи яркого современного художника, члена Союза художников России Максима Титова (род. в 1980 году). Уроженец Вятки, выпускник художественного училища им. Рылова, Максим Титов продолжил образование по классу "Живопись" в Пермском филиале Академии живописи, ваяния и зодчества. Наибольшую известность приобрели его жанровые картины социальной тематики (особенно "Битва за Москву", для которой позировал, побрив голову наголо, и сам художник). При желании ее легко найти в интернете. Мы же хотим рассказать о пейзажных этюдах Максима Титова - очень небольших по объему, посвященных уголкам природы нашей необъятной страны, очень не похожих друг на друга. Художник, увлеченный путешественник, объездил всю страну - от Мурманской области до Урала и Сибири, но сейчас Максима Титова больше всего вдохновляет наша Тверская область. И немудрено - Максим Титов является директором Академической дачи (Вышневолоцкий район), первого в нашей

На многих образцах хорватской наивной живописи лежит печать Питера Брейгеля-старшего. Это чувствуется и в пейзажах, и во взгляде на мир. Но мало кто, вслед за гениальным нидерландцем, мог так убедительно совмещать бытовые сцены и переосмысление библейских сюжетов, трогательную поэзию и силу обобщений, как Иван Веченай (1920 – 2013). Сильный колорист, он обладал еще одним достоинством большого художника – способностью убедительно совмещать на полотне реальность и фантастику. Корни «фантастического реализма» Веченая – услышанные в детстве притчи и легенды, прочитанные книги, народные обычаи, глубокая религиозность. В его картинах совершенно естественно встретить и работающих крестьян, и пишущего Апокалипсис Иоанна Богослова. Это особый мир, живущий по своим законам. Даже петух здесь больше похож на грозного воина, а старые быки напоминают умудренных жизнью сельских философов. О начале своего творческого пути Веченай говорил так: «Я закончил четыре класса начальной школы как отличный уч

Зима в этом году своеобразная, и не очень понятно, какой месяц на дворе – то ли ноябрь, то ли февраль. Мы с Устиньей так устали от этого, что хочется поторопить весну. Раньше «расписания» она не придет, но пусть покажется хотя бы на картинах. Тут и первые вестники весны, и цветущие ветки, и нежные почки вербы, и рассада на окне. У нас от такого сразу повышается настроение и пережить промозглый февраль немного легче. Ждем весну! Федор Толстой. Ветка сирени и канарейка. 1819 Винсент ван Гог. Ветка цветущего каштана. Май 1890 Татьяна Яблонская: Дома за книгой. 1954 На окне весна. 1954 Владимир Токарев. 1968 Моесей Ли. Весенний натюрморт Коммунар Беркута. Вид из окна. 1959 Геннадий Панаркин. Верба Юко Нагаяма Татьяна Петрова. Ольха на окне Татьяна Бессонова Виктория Мерецкая. В предвкушении томатов

На днях я увидела, как моя знакомая тверская художница копирует открытку работы этой немецкой мастерицы - по словам женщины, ее бабушка хранила открытки Катарины Кляйн (1861-1929) как семейную реликвию в сундуке, и будущей художнице они запомнились с детства. Талантливая рисовальщица из восточно-прусского городка, как и многие девушки до Германской революции 1918-1919 гг., не имела возможности получить высшее профильное образование. Катарине была доступна лишь Женская академия в Берлине, где она и постигала азы живописи, создавая первые цветочные натюрморты - скрупулезно и тонко, стараясь передать объем каждого цветка. Не маслом, оно казалось ей слишком тяжелым для них, а гуашью и акварелью, которая часто использовалась для создания фона. Объем Кляйн создавала с помощью китайской белой краски. На ранних работах она подчеркивала свою подпись и оставляла место для пожеланий адресату, на более поздних открытках строки для текста помещались на обороте изделия - вместе с названием издатель

Недавно Сидор и Устинья побывали на замечательной выставке в тверской Галерее пейзажа им. Ефрема Зверькова. До 2 марта здесь показывают работы Александра Грицая (1950 – 1988). «С любовью к русскому Северу» - это более 30 пейзажей, портретов, жанровых сцен, наполненных «уходящей натурой» (теперь, возможно, уже почти ушедшей). Может быть, символ всей экспозиции – камерное полотно «Старики». Вместо старика со старухой здесь изображены старая железная печурка и старый чугунный утюг на стуле – приметы другой жизни и другого времени. Александр Грицай – сын выдающегося русского пейзажиста Алексея Грицая. Если отец был прежде всего лириком, то Грицай-младший даже в небольших работах стремился к эпическим обобщениям, будь это полевые работы («Дожинки»), обычные сельские будни («В конце ноября») или даже просто камерный пейзаж («Старые ивы») напоминают не столько деревья, сколько обломки старинной архитектуры». Словно чувствуя, что жить ему недолго, Александр Алексеевич торопился работать. На с

«Все в природе лепится в форме шара, конуса, цилиндра», - с угрюмой серьезностью писал когда-то Поль Сезанн и, как из деталей конструкторов, собирал из простейших форм свой художественный мир. Получалось вполне убедительно, но как-то скучновато. Иван Рабузин (1921 – 2008), один из самых известных хорватских «наивных художников», пошел, казалось бы, еще дальше, и его работы словно состоят из атомов, но никакой научной или псевдонаучной серьезности тут нет. Напротив, перед нами радостное и вдохновенное сотворение мира, где нет теней, плохой погоды, опасных животных (разве что внушительных размеров «Петух», заслоняющий рабузинский рай от непрошеных глаз). Странным образом пейзажи, создаваемые из одних и тех же элементов, не превращаются в бесконечную унылую панораму, они все разные и удивительно позитивные. Едва ли квинтэссенция рабузинской поэтики – замечательное «Большое облако», где перед нами будто поднимается театральный занавес и сейчас начнется сказочное действо. Кстати, Рабузин

Живопись хорватских художников, особенно мастеров так называемой «Хлебинской школы», часто напоминает кадры из сюрреалистичных мультфильмов в духе Саакянца (помните «В синем море, в белой пене» или «Ух ты, говорящая рыба!»?) – то напоминающие странную, но притягательную сказку, то пугающий сон. Петар Гргец (1933-2006) пугать, кажется, не умел вообще. И умудрялся, варьирую одни и те же мотивы, и помещая героев в один и тот же пейзажный антураж с обрезанными ивами, быть разнообразным. Как и Генералич, Лацкович, Веченай и десятки других своих современников-хорватов, Гргец писал на стекле. Хрупкость выбранного материала словно определяет и хрупкость, иллюзорность создаваемого мира. Даже вполне «бытовые» мотивы, вроде «Возвращения с виноградника», преподносятся как фрагменты какой-то большой недописанной сказки. Непосредственным участником Хлебинской школы Гргец не был, но влияние ее испытал. Прежде всего это обманчиво наивный взгляд на жизнь и необычное изображение обычных вещей. За свою