Зеленая лампа

Мой дед Мой дед Семен в детстве был вундеркиндом. Понятно, что в далеком сибирском селе и слова такого не знали, но ребенок, наизусть читавший Библию и складывавший в уме шестизначные цифры, удивлял всех. Проезжие купцы, проверяя мальца, проиграли отцу мальчика изрядную сумму. Богатеи поохали, поахали и забрали Семена с собой в город. Через 10 лет отрок вернулся с кучей книжек и тетрадок. К этому времени он уже был студентом семинарии. Родители — неграмотные крестьяне, с испугом наблюдали за сыном, не вылезавшим из избы-читальни. Нравы тогда были простые: решено было парня женить, чтобы с ума не сошел за книжками. Причем женить так, чтобы не отбоярился. Приходит Семен домой, а там, потупив глазки, сидит уже невеста, Авдотья. Теперь о бабке. Она была красавица. Но вот почему такая видная невеста до 24 лет просидела в девках, мне уже никто не скажет, но я так думаю, из-за характера. Крута была бабушка очень. Из-за этого наследного семейного норова страдал мой отец, да и наши с сестрой мужья поминают бабку недобрым словом, хотя и сроду ее не видели. Глянул Семен на невесту и пропал! Где уж 18-летнему парнишке было устоять против карих глаз с поволокой, да высокой груди. Оставил дед семинарию, стал простым пахарем, но книжки не забросил. Его возвышенная душа требовала выхода. Он повторял стихари, песнопения, молитвы и даже в самые запретные годы пел в церковном хоре. Семья росла, рождались дети, 12 дочерей! Семен и Авдотья трудились не покладая рук. В 30 годы у них уже было крепкое хозяйство, кони, коровы, овцы, огород. Моя мать вспоминала, что когда они ложились спать, ее отец еще работал, а когда утром вставали, то отец уже работал. В коллективизацию деда раскулачили, погрузили с орущей ребятней на телегу и отправили в тайгу под Томск. Из 12 детей выжило только 4. Могучий и работящий дед Семен не пропал и в ссылке, он стал мять кожи и выделывать овчины. Засадил плачущую жену и девчонок за шитье шуб, так и прокормились. Потихоньку начали обживаться. Но грянула новая беда. Я уже говорила, что бабка Авдотья была красавицей, но ее старшая дочь Матрена превзошла мать красотой. Я тетку Мотю не знала молодой, только древней старушкой. Но, бывало, подкрасит губы, метнет гордый взгляд из-под собольих бровей — вылитая Быстрицкая, не хуже! Холостые парни глаза обмозолили о дедову избушку, высматривали Матрену, но местный председатель колхоза управился по-своему: пока деда не было в селе, выволок упирающуюся девку и заперся с ней в своем доме. Ссыльные, чего с ними церемониться. Матрена вернулась домой бледная, но спокойная. Сказала, что председатель пообещал поставить ее на легкую работу и семье сделать послабления, выправить документы. А потом прижала к себе младших сестренок и заплакала. Всегда покладистый и добродушный дед Семен схватился за нож. Но жена и дети повисли на нем, остановили. Той же ночью, с детишками и опозоренной дочерью Семен ушел с поселения через тайгу. Моя мать вспоминала, что шли пешком, ночевали на заимках, разводили костры. Дед охотился, ловил рыбу, мок, холодал, но упрямо вел свою семью. Вышли они из тайги в далеком краю, там и осели. Вторая дедова дочь Екатерина вышла замуж по большой любви. Моя мать, бывало, вздыхала: «Ох и красивые эти казанские татары!». Фотографий зятя не осталось, но я верю матери на слово: видная, видимо, была пара. В Великую Отечественную мужья и Матрены, и Екатерины ушли на войну. И оба не вернулись, погибли под Сталинградом. В трудные эти годы женщины работали на лесозаготовках, маленьких детей приходилось оставлять дома одних. В летнюю засуху Катин дом загорелся, и ее четырехлетний сын вылез в окно и побежал через лес к матери. Только окровавленная рубашонка от него и осталось — волки. Катя тронулась умом и ее увезли в больницу. Дед Семен ходил по пепелищу без шапки, слезы текли по его лицу. Он решил поставить дочери новый дом. Три месяца шестидесятилетний старик тесал бревна, поднимал стропила, клал стены. Все сам, один. Стелил полы, ставил двери. Помню этот домик: крошечная кухня и комнатка, сени. Двор выстелен досками. В этом домике моя тетка прожила всю жизнь и дом не покосился, не осел. Мастеровит был дед Семен. В последний путь деда провожала вся деревня, скрестили на груди мозолистые руки, положили с ним его еще семинарскую библию, на лоб священную ленту — дорогу в рай. Да и куда еще мог он попасть, этот великий труженик, хребет и станина нашей страны. Не сломленный, не униженный, не растоптанный. Упрямо возрождавшийся как птица Феникс из пепла, не предававший своих убеждений, своей веры. Мы говорим о солдатах-победителях Великой Отечественной войны. Об их мужестве и самопожертвовании. Но ведь их вырастили и воспитали вот такие Семены. Они поставили своих сыновей на крыло и те взлетели к подвигу... Автор: Внучка

Месяц назад, когда я пришла домой с работы, меня встретили непривычно тихая Муся и Дима с задумчиво поднятой бровью. — Мама! Ты ведь правда не рассердишься? — Ты продала Осю за миллион? — легкомысленно откликнулась я. Ося — наш лысый кот породы «петерболд». С родословной такой длины и чистоты, что все мы против него дворняжки. Даже Дима, чьи родственники по отцу восходят практически к царю Давиду. Осю, если очень захотеть, действительно можно продать за миллион. Ну… или около того. — Нет, что ты, — с жаром заверила меня Муся, — наоборот! — Что «наоборот»? — не поняла я. — Ты купила за миллион еще одного кота? Муся заулыбалась, как человек, призванный сообщить Очень Хорошую Новость. — Ну что ты, мамочка! Никакого миллиона платить не пришлось! Мне все досталось совершенно бесплатно! В этом месте на Диму напал такой смех, что я решительно потребовала объяснений. Точнее, я уже и без них все поняла, но меня интересовали масштабы бедствия. Масштабы бедствия оказались велики: Мусина одноклассница Элия нашла в канаве крошечного котенка. Она забрала находку домой. Но из дома их с котенком немедленно попросили — там собака и вообще. Поэтому Элия принесла киску в класс, несчастную, с дикими глазами (у обоих — у котенка и у Элии), возьмите кто-нибудь. — Понимаешь, мама, — объяснила мне Муся, — ее совсем никто не хотел. И мне ее стало так жалко… В этом месте я захотела убиться веником. Потому что жалко мне стало прежде всего себя, несчастную, с дикими глазами, один раз уже игравшую весь этот водевиль. Восемь лет назад Дима подобрал на нашей парковке слепое полосатое нечто возрастом около недели, которое мы попытались выкормить из бутылочки. Выкармливали три недели, после чего полосатый клиент внезапно умер, в одну ночь. С такими маленькими котятами это бывает — они просто не выживают, и все. Собственно, после этого у нас и появился Ося. Но дырка от того кота еще долго болела и напоминала о себе. Эта дырка от кота во мне немедленно отозвалась, как только я представила заново весь процесс. С настолько непредсказуемым — точнее, легко предсказуемым — отрицательным результатом, что… Да и вообще, я не планировала сейчас еще одного кота. — Ну, показывай, что там тебе совершенно бесплатно досталось. Мне продемонстрировали картонную коробку. В коробке лежала груда тряпок, а на ней… Вот, знаете, в чешском языке есть слово «страшидло». Так это было именно оно. Размером меньше Мусиной ладони, грязно-серого цвета и такое худое, что рука с ним казалась легче, чем без него. Облезлый скелет кота с глазами умирающего гоблина. Было, в общем, понятно, почему его «совсем никто не хотел». Мы провели с Мусей экспресс-беседу на тему «ты в ответе за тех, кого приручил» — но больше для проформы, потому что всем и без беседы было ясно, что этот суповой набор остается у нас. Как минимум потому, что больше он никому не нужен. Честно говоря, в тот момент мне здорово казалось, что и мы бы без него обошлись. Поскольку наш дом уже богат младенцем и еще одним котом, на сутки до визита к ветеринару скелет кота отправился в карантин. Карантин состоял из отдельной комнаты, большой картонной коробки, мягкой подстилки, грелки, туалета и пары плюшевых зверей. Каждые четыре часа скелет кота приходили кормить. Выяснилось, что распорядок нашего дома очень удобен для кормлений раз в четыре часа: мы с Димой поздно ложимся, Муся рано встает, а Роми просыпается по ночам. Так что круглые сутки можно найти кого-нибудь бодрствующего и годного для засовывания бутылки со смесью в кошачий рот. (Нет, Роми пока на это не способна, зато способен тот, кто проснулся вместе с ней). Между кормлениями в карантине непрерывно тусовалась Муся, которая боялась, что киске будет грустно. То, что киске не слишком грустно, я поняла, когда ночью обнаружила ее угревшейся под пледом на диване. Сбоку стояла картонная коробка — кошачий временный отель. Каким образом крошечная скотинка умудрилась выбраться из закрытой коробки, да еще и вскарабкаться на довольно высокий диван, осталось загадкой. Юный Гудини дергал тощими лапками и отказывался давать показания. * * * Ветеринар двумя пальцами выудил скелет кота из переноски и восхитился: — Красавица! Красавица выкатила на него свой коронный гоблинский взгляд и пискляво сказала: «Мяу». — Умница, — одобрил ветеринар. Меня вот все интересовал вопрос, чем ее мыть, да как ее мыть, да как вытирать, да как вообще. Крошечная же киска, ста грамм не наберется, и слабенькая, как снежинка под дождем. Кажется, криво посмотри — сломаешь лапу. Ветеринар подошел к проблеме проще. Он бесцеремонно смешал наши сто грамм кота с чем-то пенным, вымыл под краном примерно как бабушка учила меня в детстве стирать колготки, практически раскатал под полотенцем и только что не отжал. Сто грамм кота, что интересно, ничего протестующего не сказали. То ли им все это понравилось, то ли травма оказалась столь глубока, что была немедленно вытеснена в подсознание. (Не спрашивайте меня, какое может быть подсознание в башке размером с грецкий орех. С моей точки зрения, там и сознания-то никакого не может быть). Ветеринар, не переставая восхищенно цокать языком, провел с животным кучу процедур и сообщил, что киска, в целом, «ничего». Но у нее крайнее истощение, анемия и очень мало сил. — Ты ее спасла, — сказал он Мусе. — В канаве ее бы очень быстро съели блохи. Живьем. — Это Элия ее спасла, — ответила честная Муся. — А я просто забрала домой из школы. — Из какого класса? — деловито уточнил ветеринар. — Из шестого. — Тогда точно спасла. Судя по интонации, шестой класс с точки зрения ветеринара являлся не более подходящим местом для умирающего котенка, чем та канава. В помытом виде наше страшидло несколько распушилось, и не то что бы похорошело, но приобрело смутные очертания кота. Первые полторы недели оно либо лежало, либо ело. И болело всякими желудочными неполадками, приводившими меня почти в отчаяние — ужасно не хотелось, чтобы и этот котенок вдруг отдал концы. Я круглосуточно проверяла, дышит ли чучело, съело ли оно хоть что-нибудь, и что произошло потом с тем, чего оно там съело. Ветеринар уже начал узнавать меня по голосу. Когда мы притащили ему клиента с очередными жалобами на неправильные отходы, он погладил заметно округлившееся животное и весело сказал: — Все, можешь не волноваться. Вы влипли с этим котом на много лет. Смешно устроен человек. За пару недель до этого я знать не знала ни о каком коте, и, если бы меня спросили, хочу ли я взвалить на себя помоечного вида страшидло с когтями — я бы даже не ответила «нет», я бы просто не поняла вопроса. Но стоило Мусе притащить домой эти кошачьи мощи, а нам — понервничать за их здоровье, как сообщение о том, что «мы влипли с этим котом на много лет» становится лучшей новостью дня и даже месяца. Эх. Видели бы вы эту лучшую новость месяца. Как пели грифы в мультфильме «Книга джунглей», набор костей — и ходят сами по себе. * * * Первые сутки мы считали, что наша находка — девочка. Но перед походом к ветеринару я присмотрелась и поняла, что, наоборот, мальчик. И полчаса — дорогу до врача — мы с Мусей обсуждали, как назвать кота. А накануне мы показали ей мультик про домовенка Кузьку, после чего ребенок ходил по дому и взывал: «Нафаня! Нафааааня!» «Нафаня» у нее звучало идеальным выражением жалобности и жалобы. Котенка было решено назвать Нафаней. Но ветеринар сообщил, что животное все-таки женского пола. А имя-то уже есть! Так Нафаня-мальчик стала Нафаней-девочкой. Или просто Фаней. Она же — Фанька, Фантик, Фунтик, а если уважительно — кот Евфания. Или еще как-нибудь. Ромочка, например, называет ее «Уиииииии!!!». На данный момент наши сто грамм кота превратились в полкило и здорово прибавили в нахальстве. Красотой она по-прежнему не блещет, но почему-то каждый вечер возникает очередь из желающих держать ее на руках. Когда на коленях урчит этот шерстяной кошмар, сразу теплеет на душе. Не понимаю, почему. Кстати, ветеринар объяснил, что она трехцветная. Как так, там же серый на сером и серым погоняет! А вот, видите, белый подшерсток? Это раз. Серый — два. А три — у нее же через всю морду бежевая полоса! Как маска-домино от лба до подбородка. Вот вам и трехцветная. Почти голландский флаг. А сегодня я встретила возле дома здоровенную взрослую кошку — яркую и совершенно дикую. Кошка с озабоченным видом шастала по кустам, увидев меня — метнулась прочь, но продолжала оглядываться на дом. Кошка была трехцветной. Я ей сказала, что у Фани все в порядке. Виктория Райхер

БЛАГОСЛОВЕННЫЙ ВЫЗОВ Кто-то думает, что "Скорая помощь" не должна спать ночью, а обязана сидеть и ждать вызова и мчаться на него с мигалками и сиреной по первому зову. По началу так и есть, чуть позднее понимаешь, что ты сам тоже не железный, да и действительно «скоропомощных» вызовов процентов 5 из всей массы. А так, вызывает мама на то, что её ребёнок икнул во сне, и бригада, приезжая в 3 ночи, будит ребёнка, осматривает, говорит маме, что всё в порядке, а утром сообщают, что пришла жалоба на эту бригаду из-за того, что мама не может успокоить ребёнка, разбуженного "скорой". Или бабушки, которые страдают бессонницей и вызывают померить давление, снять ЭКГ и просто пообщаться. Первый час ночи… На подстанции тихо, кто-то спит, кто-то решился на лёгкий ночной перекус, а в соседней комнате слышен звук шлёпающих по столу карт. Только что, приехав с вызова, мечтаешь лишь о, хоть и коротком, но всё же, сне. И понимаешь, что пока рано: сначала дописать карту вызова, пополнить ящик, дойти до старшего врача, выслушать её крик, снова дописать карту и уже тогда лечь вздремнуть. Эта ночь похожа на все предыдущие: давление из-за того, что бабушки не хотят покупать таблетки в аптеке (у "скорой" бесплатно и вкуснее), пьяные на улице, у которых «плохо с сердцем», молодёжь с температурой, просящая больничный, а узнав, что мы не даём их, делает круглые глаза и говорит, что мы же одна служба с поликлиникой или того хуже - начинает ругаться и распускать руки. Приехав от очередного деда с ранкой на пальце, который порезался, когда резал хлеб, и вызвал бригаду, чтобы его перевязали, проклиная всё на свете, сдаю карту, зайдя в комнату, допиваю уже остывший чай одним глотком и заваливаюсь спать. Хотя сном это сложно назвать, скорее, полудрёма. - Полсотни шесть… - ожил селектор и объявил номер моей бригады. - Мать вашу, какого хрена им надо опять? - вставая и глядя на часы, произношу я, на часах 3:11. Подхожу к диспетчерской, смотрю повод: «Человеку плохо». Матерясь, спускаюсь в машину, один из самых паршивых поводов, под этим «плохо» скрывается всё: от занозы в пальце до клинической смерти, водитель уже завёл и греет мотор. - Куда? - Беретенская 12, частный дом. - Опять искать, что за люди… Водителя понять можно, Беретенская - это частный сектор, дома в нём расположены в хаотичном порядке, и чтобы найти нужный, приходится кружить, иногда и по часу. Внимательно осмотрев карту вызова, вижу, что, кроме адреса и повода, нет никаких данных, в надежде, что это очередной «ложняк», забываешься коротким сном… - Приехали, - голос водителя вытаскивает тебя из объятий Морфея. Беру кардиограф, ящик и плетусь к дому. Свет везде выключен – все в доме спят… Подойдя к калитке слышу: проснулась собака и залилась громким лаем. В доме загорается свет, выходит мужчина лет 40: - Кто тут шляется? - Скорую вызывали? - Нет. - Беретенская 12? - Да. - Точно не вызывали? - Да точно, я один живу… - Тогда извините за беспокойство, кто-то пошутил… - Да ладно доктор, бывает… Возвращаюсь к машине, загрузив всё в салон, беру рацию… - ДОКТОР… Оборачиваюсь на крик, ко мне бежит женщина в домашнем халате и с растрёпанными волосами: - Доктор, это я вызывала. - А почему адрес не тот сказали? - Да понимаете… - замялась она. - Ладно, это потом, что случилось? - Там… Муж… Плохо… Побледнел… Вашу мать… Ругаясь про себя, хватаю ящик и кардиограф. - Куда идти? - Сюда, доктор. Ведёт по какой-то тропинке, подходим к дому. Он мне показался странным, но сколько домов и сколько странностей вообще в жизни, поэтому, не зацикливая своё внимание на этом, захожу в дом. На кровати лежит мужчина лет 50-55 бледный, как мел, пытается что-то мне сказать… Не до этого. Меряю давление - 50/10… Вашу мать… Мозг ещё только начинает соображать, а руки уже всё делают: катетер… система… физраствор… Уже не капаю, лью, и не просто лью, а в две вены… Теперь пора и реанимацию вызвать. Засунув руку в карман, понимаю, что оставил телефон на подстанции. - Дайте ваш телефон, пожалуйста, – обращаюсь к жене. - Доктор, а у нас нет. - А у мужа? - Тоже. Ладно, сейчас немного подниму давление и до машины схожу, по рации вызову. - Так, а пока давайте запишем данные вашего мужа… Фамилия, имя, отчество… - Тетров Аркадий Валерьевич. - Полных лет… - 56… - Где постоянно проживает? - Здесь… Беретенская 16… - Работает? - Да, городская станция скорой медицинской помощи… В мыслях тут же проскакивает: СВОЙ… - Кем? - Врач-кардиолог. Один флакон физа закончился. Меряю давление - 80/40… Слава Богу… Подключаю третий флакон, начинаю опрос: - Что с вами случилось? - Да толком понять не могу… Спал, вдруг проснулся от сильного жара, удушье какое-то непонятное, будто дышишь дымом… Жена проснулась, закричала… - А такое раньше бывало? - Нет, правда, однажды я такое ощущал, когда попал на пожар, дак вот ощущения были точь-в-точь… - А как у вас с давлением? - Да как и у всех в моём возрасте, гипертоник я. Между делом распутываю кардиограф, накладываю электроды… - Лежим, не двигаемся и не разговариваем. Раздаётся мерное жужжание кардиографа, смотрю на плёнку: гипертрофия левого желудочка, рубец от давнишнего инфаркта и более ничего… - Чем болели? Да и что вас спрашиваю, сами же всю процедуру знаете… - Инфаркт был 5 лет назад, а более ничего серьёзного. - С чем-то своё состояние связать можете? - Нет. Проверил сатурацию – 94, почти норма, да и пульсоксиметры часто врут, температура 36.5, померил сахар – 5.5. - Что вчера делали? - Да ничего такого, с суток пришёл, поспал, дела сделал, да и спать лёг. - Диурез? Стул? - Нормально, сам не понимаю, с чего это. - А рвоты с кровью не было? - Да что вы, да и сам уже давно не зелёный, было бы что-то, дак и бригаду бы вызвал. - А вы что скажете? - поворачиваюсь к жене. – Как всё произошло? С чего началось? Кто "скорую" вызвал? - Да проснулась из-за него, захрипел во сне, побледнел, я бегом к соседям, вас вызвала… - Ясно. Убираю второй флакон, меряюсь - 90/60, облегчённо вздыхаю, слава Богу… - Так, я сейчас до машины, по рации спецов вызову, а вы за ним следите. - Не надо, – заговорил больной, - сам справлюсь… - Как это не надо? Очень даже надо, просто раньше вызвать не мог, телефон на подстанции забыл… - Не надо, я и отказ подпишу, и всё нормально будет, возвращайтесь на подстанцию и ложитесь спать, вам и так ещё карточку писать, вот и третий флакон закончился. - Но вы же сами понимаете, что я ОБЯЗАН… - Никому ты не обязан, это мы тебе обязаны что работаешь в 03, зная, что денег в медицине нет, пошёл именно в эту профессию, да и ещё и на "скорую", так что давай карточку, убирай катетеры и поезжай с миром. Если возникнут проблемы, позвони старшему с центра, она прикроет, да и я замолвлю за тебя слово… Какой номер бригады? - 56, но… - Никаких но. Так, 56, ну что ж, ясно, давай карточку… Протянул карту, он подписался в трёх местах. - Всё, спасибо, вы хороший фельдшер, спасибо, не работайте много. - Вы не болейте, но если что - сразу звоните, номер знаете. - Хорошо. Собрал всё свои вещи, попрощался и пошёл в машину. Машина оказалась закрыта, водитель спит. Стукнул в дверь, щёлкнул замок, загрузились… Отзваниваюсь. - 56, мы свободны. - Домой, 56. 5:24. По дороге дописал карточку, диагноз только не выставил, решил утром со старшим врачом посоветоваться. На подстанции так же тихо. Диспетчер дремлет на кушетке, я тихо подошёл к компьютеру поставил приезд и отправился в комнату спать. - Просыпайся. И иди в журнале наркоты подпишись. Надеюсь, ничего не тратил? Это пришла Эля, она меняет меня. Хорошая девушка, правда иногда вспыльчивая. - Ты в одного? - Неа, сказали, что с санитаром. - Ну и хорошо, хоть будет, кому ящик таскать. - Ты машину помыл? - Нет ещё… -Ну и забей, сегодня всё равно у нас мойка, так что иди в журналах подписывайся и вали домой спать. В кабинете старшего врача не протолкнуться: передают наркоту, передают дефициты, подписываются за приход и уход, дописывают карточки те, кто не сделал это вечером. Я подписался за всё и стал ждать, когда старшая разберётся с очередной карточкой. - Анастасия Павловна, подскажите, какой диагноз выставить, – протянул я карточку старшему врачу, – тут ситуация вообще непонятная: мужчина 56 лет, жалобы на жар и удушье, на момент осмотра давление 50/10… Да, и кстати, он кардиолог с центра… Она смотрит на фамилию и меняется в лице. - Знаешь, с таким не шутят, – тон стал строгим. - В смысле? Я ничего не понимаю… - Не понимаешь? Я же сказала, что с ЭТИМ не шутят!!! - Да с чем? Да он не дал мне вызвать спецов, сказал, что сам справится… - Ты что? Действительно ничего не знаешь? Этот врач погиб год назад, его дом сожгли кавказцы за то, что он не поставил им наркоту. Жена спаслась и вызвала от соседей пожарных и "скорую", а сам он погиб, задохнулся от дыма. Его тело нашли в кровати, сильно обгоревшее. - Я ничего не понимаю, был вызов, был номер, было лечение, расход препаратов, подписи же есть в карточке, ЕГО подписи… - Вот это и странно: подписи стоят, и я знаю, что они принадлежат ему и адрес тоже его, но там только сгоревшие остатки дома. Наступило молчание, мы оба не понимали ничего… - Ладно, иди домой и выспись… Задумчивый, я пошёл в раздевалку, в голове была куча мыслей и ничего не понятно, начал переодеваться. Тут ко мне подошёл фельдшер Игорь, работающий уже давно. - Съезди на центр, спроси там Иларова. - А что с ним? - Приедешь и узнаешь. Он завтра работает сутки. Переодевшись и собравшись, я пошёл домой. Я не понимал ровным счётом ничего, приняв душ и поев, я лёг поспать. Потом сделал свои дела и снова завалился спать, уже до утра. Выспавшись, я собрался и пошёл на центральную подстанцию. Можно, конечно, было и доехать, но я хотел прогуляться. На подстанции я спросил Иларова, он оказался на обеде. На кухне был всего один человек, ел тушёнку из банки и запивал чаем. - Ты от Игоря? Я кивнул. - Проходи, садись, чай будешь? - Давай. Он налил мне чаю, я отпил обжигающего напитка, по телу сразу пробежало тепло, появилось какое-то умиротворение. Мысли стали куда-то убегать, оставалась лишь ясность настоящего… - Ездил на Беретенскую 16? От голоса Игоря я вздрогнул. - Ага. - Видел Аркадия? Рассказывай, как всё было. Быстренько всё рассказав, я закончил свой рассказ фразой: - Игорь сказал, что ты сможешь мне чем-то помочь. - Помочь вряд ли. Но ты сказал, что спас его. - Ну вроде того. - До тебя в течение последнего года туда ездило 3 фельдшера, все ночью и все, работающие в одного. Двое спасли его, а вот у третьего он умер, и что самое странное - у того парня, что не смог ему помочь, работа с того дня не заладилась: каждую смену смерти, жалобы от пациентов, самые паршивые поводы. Мысли в голове походили на рой пчёл, я не понимал ничего, что это значит, зачем он мне рассказал это? - А теперь запомни, - голос Иларова вернул меня обратно, – то, что ты видел и то, что ты делал - всё это был не сон, скорее, это было видение, а если быть более точным, то БЛАГОСЛОВЕНИЕ на работу. Тебе сказали, что ты сможешь справиться с любой ситуацией в одного, но от помощи никогда не отказывайся. Именно так работал Аркадий Валерьевич… В этот вечер я сходил до того дома, я вспомнил, что мне показалось странным: ночью я видел обгоревший второй этаж. На камне около калитки было выгравировано: «Ты помогал всем, кому мог, но себе помочь у тебя не получилось…» Положив около гравировки цветы, я увидел на калитке 2 одинаковых написанных мелом слова: "Спасибо". Там же, под калиткой, я нашёл и мелок и также написал: "Спасибо". С того дня прошло уже несколько месяцев, но на что бы я не попадал, со всем удавалось справиться самому, спецы ко мне приезжали, конечно, но только после передачи телеметрии. И каждый раз, сдавая сложного пациента, я вспоминаю тот «вызов», и каждый раз в голове всплывают те 3 написанных мелом "спасибо". Реальная История

Лариса мало того что не красавица была, так ещё и попытки двух отчаянных мужчин сблизиться, несмотря на её некрасивость, пресекла на корню. Один — сантехник Фёдор Фёдорович, мужчина одинокий и неухоженный. Приходил к Ларисе кран заменить, а она в это время котлеты жарила. Уж что-что, а готовить она умела и по квартире гулял такой аромат сдобренных чесноком котлет, что у неухоженного и одинокого Фёдора помутилось сознание и он, откушав этих самых котлет, потерял бдительность и ущипнул хозяйку за попу. Лариса, женщина большая — хоть ввысь, хоть поперек, достала из кошелька тысячу, со словами: — Это тебе, малыш, за работу, — впихнула денежку Феде в нагрудный карман рубашки и вынесла его за порог своей квартиры одной рукой. Другой рукой Лариса несла Федин чемодан с инструментами. Второй, отчаянный и весёлый Василий работал в автомастерской. Машину он Ларискину починил вне очереди, а она, услышав ровное и тихое урчание мотора, довольно улыбнулась. Василий ошибочно принял улыбку Ларисы за предлог перейти к более тесному общению и поплатился за это разбитым носом. Рука у Ларисы была тяжелая. Возвращалась как-то зимой Лариса от друзей, живущих за городом домой. Время позднее. Дорогу, помимо фар освещает яркая Луна. И тут — нате вам! На дороге человек лежит. Лариса затормозила и к человеку подошла. Оказалось — мужчина. На голове кровь, сам без сознания. Лариса мужичка в машину на заднее сиденье закинула и в больницу привезла. На другой день позвонила, сказали что живой. Она котлет пожарила, оладушков напекла и поехала навещать найдёныша. Люди вон кошечек да собачек подбирают, а тут — человек, жалко же. Напросилась к доктору про состояние дядечки узнать, а тот, описывая гематомы на теле избитого, вдруг спрашивает: — А чем это у вас из сумки пахнет? Лариса женщина строгая, но с добрым сердцем и не жадная, угостила уставшего Игоря Петровича и котлетами, и оладьями, и в палату ушла найдёныша кормить. Через час, уходя домой Лариса заглянула к доктору, чтобы попрощаться, но Игорь Петрович крепко спал прямо за столом, положив голову на справочник по травматологии. — Спи, спи, Игорь Петрович, отдыхай. Я завтра опять приду, пирожков принесу. Тепленьких, с капустой, — прошептала Лариса и тихонечко прикрыла дверь. Две недели Лариса в больницу ходила, помогала найденышу на ноги подняться, кормила его сытно — на больничной-то каше не скоро поправишься. Мужичок тот выздоровел, Ларису за всё поблагодарил и домой уехал. А Лариса через три месяца замуж вышла. За доктора. Игорь Петрович Ларисой с первой встречи восхищался: мимо несчастья не проехала, не бросила, на ноги мужичка поставила. А готовит как — пальчики оближешь. Доктор за две недели, что Лариса к найденышу ходила, на целый килограмм поправился. Потому что каждый день ему, доктору, и пирожки, и котлетки, и сырнички с изюмом приносила, всё тепленькое, в кастрюльке. Не женщина — мечта! Никто ещё так о нем не заботился. А когда кто-то сказал, что Лариса некрасивая, доктор пожал плечами и ответил: — Не повезло вам со вкусом. Сочувствую. Автор: Gansefedern

Зюзик Одному абьюзеру очень не повезло в этой жизни – он женился на Юле. Она сначала тоже не поняла, что ей, оказывается – повезло, а потом каааак поняла! И если сначала он мотал ей нервы, к примеру, вот так: - Дорогая, приготовь на завтрак яичницу. Приготовила? Но я такое не ем, я глазунью не выношу. Эх, пойду на работу голодным... Почему же ты не уточнила? Или замолчит демонстративно... - Валер, что случилось? - А ты не знаешь? - Нет... - А ты подумай... А что тут думать? Они 15 минут назад вместе пришли с работы и еще ничего не успело случиться. Где ж она успела так накосячить, что с ней разговаривать не желают? Самокопанием Юля занималась ровно полгода, а потом решила, что с нее хватит. - Валер, ты есть будешь? - Буду! - Ну иди, ешь. Валера идет на кухню и там удивляется, причем – очень искренне. - Так здесь же не накрыто и вообще, ничего не приготовлено. Юля, с чашкой кофе в одной руке и зефиром в другой, тоже удивляется и не менее искренне. - Ну да, тебе же все-равно ничего не нравится из того, что я готовлю, ешь через силу. Приготовь себе сам, в чем проблема, я не понимаю. А моя сервировка довела тебя в прошлый раз до нервного срыва. Не хочу даже заморачиваться. Продукты в холодильнике, мы с тобой их вместе покупали, так что – вперед! Валера в очередной раз обиделся, что было очень на руку Юле. Она собралась в гости к подруге и знала, что муж ее вряд ли бы отпустил. А теперь сидит, делает вид, что ему все равно. - Я пошла к Аньке, а ты пока потуши картошку с тушенкой, это не трудно. Или ты не умеешь? По возвращении Юлю ждал сытный, но не очень съедобный ужин. Хотя такие продукты трудно испортить, но Валерию удалось. Талант, что еще можно сказать! Но Юля не жаловалась, она с удовольствием умяла свою порцию и заявила: - Класс! Мне все понравилось. Теперь готовить всегда будешь только ты, а то я опять все испорчу. Валере снова очень захотелось обидеться и давить на нервы, но только вот не за что. Пришлось заходить с другого бока... - Ну и что ты надела? - Начал он самого утра. - Кто так на работу ходит? Штаны в обтяжку, грудь наружу – для мужиков с работы стараешься. У тебя стыда нет? Где приличия? Юля посмотрела в зеркало... Обычные, нормальные брючки, свободная блузка – застегнута на все пуговицы. Что опять не так-то? - Ты прав. - Согласилась она с мужем. - Сегодня же вечером идем по магазинам и покупаем мне новую одежду. Давно пора, а то я стеснялась тебя попросить. Хорошо, что сам заметил. Ты такой заботливый!!! Потратив на гардероб жены всю заначку, Валера немножечко загрустил. Все его приемы, прекрасно работавшие до этого, вдруг стали идти исключительно на пользу жене. Но он придумал кое-что новенькое. Перед совместным отпуском, который они планировали больше года, когда уже были приобретены путевки в шикарный, приморский отель, Валера притащил в дом котенка. Присмотрел он его давно, но не торопился забирать с улицы – ведь все нужно делать с умом. План был таков: Юля обрадуется (она очень любила кошек), привяжется к маленькому, но не совсем (времени будет мало.) А перед отпуском от котенка придётся избавиться – ну не брать же его с собой! Вот тут-то Валера и развернется!!! Как это так – избавиться от его подарка! Да как ты могла такого маленького кому-то отдать или вообще – выставила на улицу!!! А там – по капельке, по ложечке, чувствуя свою вину, жена под него и прогнется. Первая часть плана прошла как по маслу – Юля была в восторге, сразу же принялась котенка кормить, обустраивать и очень хвалила мужа. Вот ведь какой молодец – не прошел мимо, пожалел малыша и забрал! Чем ближе отпуск, тем активнее становился Валера. Он начал закладывать в голову Юли мысль о том, что надо бы уже избавиться от котенка. Альтернативы ведь нет – путевки с билетами уже лежат и этому отпуску они долго готовились. - Что же делать, что же делать? Не отменять же поездку... И на улице сейчас лето, тепло – не пропадет он там, выживет. Юля слушала, кивала, соглашалась, грустнела. А потом встретила мужа с работы на подъеме, радостная и очень счастливая. - Валера, я все придумала! Какой же ты молодец, заранее о котенке подумал! Мы же его не бросим, правда? Короче – я путевки и билеты сдала... Мы едем отдыхать на дачу, к твоей маме. Я ей уже позвонила, она будет ждать! - Ккккудддддааа? Ты с ума сошла? - Почему? Ты же сам принес в дом котенка, значит – подумал. Значит – уже все решил. А иначе к чему были все эти твои намеки? Я ведь правильно тебя поняла? Или ты планировал нашего Зюзика выкинуть? Валера принялся за старое: - Да ты не так всё поняла, я имел в виду совершенно другое! - А что ты имел в виду? Скажи сейчас, только прямо, не надо больше твоих намеков. Юля в ожидании ответа требовательно уставилась на мужа. Валера заерзал взглядом, не зная, что и ответить. Поэтому, просто молча зашел в квартиру и спрятался в туалете. Ему надо было подумать, но выкрутиться из этой ситуации он так и не смог. Они вместе с Зюзиком поехали отдыхать к его маме. Зюзику там очень понравилось – свобода, охота и лишняя женщина в его полном распоряжении. Валера ходил недовольный. А как по иному, если мать сразу же втык дала. - Ты о чем думал, когда котенка тащил в дом? А если уж взял, надо было сразу же путевки сдавать, меньше денег бы потеряли. И почему мне Юля позвонила, а не ты, родной сын? На что надеялся? Что жена за тебя все придумает? Она и придумала... И однажды свекровь поинтересовалось у невестки: - Юль, скажи честно, как ты с ним живешь? Он же копия свой отец, а я от него через два года сбежала. Он мой сын, я его люблю, но я ведь все вижу... - Теть Маш, да нормально живем. Он не гуляет, деньги на сторону не несет, руки не распускает. Ну пытается давить, на слезы вывести, чувство вины привить – пусть пытается, не получится у него ничего. Я ведь тоже все вижу! И тоже его люблю... Валера маялся неподалеку – неприятно, когда у женщин от него есть секреты. Остается только одно: нажаловаться на них Зюзику. Взяв котенка на руки, ушел с ним за баню. - Ты думаешь, я дурак? Да? Согласен, есть немного. Что-то как подумаю, что мы тебя могли выкинуть, становится дурно. Ты не думай, я так бы не поступил, это я только сейчас понял. Знаешь, Зюзик... Как подумаю, что Юлька меня бросит, так страшно становиться. Ведь она такая.... Такая! А я самый обычный, простой. Зюзик слушал-слушал, да задремал. Зачем ему эти все излияния? Ведь все очень просто: если любишь – люби и показывай свои чувства. Вот он сейчас выспится и покажет людям, как надо любить. Так покажет, что мало всем не покажется!!!!))) Себеринка

В соседней комнате раздался звон. Опрокинув кастрюлю, Устинья бросилась туда. Мальчишка растеряно смотрел на разбитую вазу. — Ты, что наделал? – закричала хозяйка и огрела внука мокрым полотенцем. — Баба, сейчас уберу! – бросился тот к осколкам. — Я тебе сейчас уберу, — и полотенце вновь опустилась на спину мальчика. – Сядь на кровать и не шевелись! Убрала, вернулась на кухню. На полу лужа, в которой лежит картошка, хорошо хоть, сырая. Собрала, перемыла, поставила в печь. Села и заплакала, мысленно ругая дочь: «Ну, почему, почему у всех нормальные семьи. А у меня? Своего мужа – нет, и у дочери – тоже. Хоть бы так всё и осталось. Так дочь в город на вокзал поехала, привезёт на мою голову нового мужа… тюремщика. Ведете ли, хороший он. Она с ним три года переписывалась. Любовь у них, а сама его в глаза не видела. И он теперь у меня жить будет. Мало, что я её саму с внуком кормлю, так теперь ещё и его кормить придётся. Ну, я этого «зятя» со света сживу! Убежит, как миленький». — Баба, можно на улице. — Иди, иди! Только оденься хорошо. И к реке не ходи, со дня на день ледоход начнётся. — Ладно, баба! «Вроде, приехали, — Устинья посмотрела в окно. – Отсюда видно, что всё рожа в шрамах. Что же она, дyра, делает? Мало того, что тюремщик, так ещё и страшила». Дверь открылась. Зашли. — Мама, знакомься! Это – Харитон. Устинья, смерила его взглядом, едва кивнула, и стала доставать картошку из печи. Выложила в тарелку. Поставила рядом грибы, огурцы, капусту. И бутылку с мутной жидкостью. — Садитесь! – хмуро кивнула на стол. — Спасибо, тётя Устинья! — произнёс мужчина. — Но я не пью. — Что совсем? – ухмыльнулась хозяйка. — Совсем. Устинья скривила лицо – непьющие мужики в деревне всегда вызывали подозрение. — Ну, как хотите. Обедайте! — накинула на голову платок. – Пойду, посмотрю, где там Ярослав. *** Вышла хозяйка во двор. И тут участковый: — Привет, тётя Устинья! — Привет, Юра! — Что такая хмурая! — Фаина жениха привела. — Во, я как раз к нему, — ухмыльнулся участковый. – Справочку об освобождении проверю. Да, и посмотрю, что за человек твой зять. — Иди! Они, как раз обедают. Только никакой он мне зять, и никогда зятем не будет. *** Пошла Устинья за внуком. А что его искать? Вон с мальчишками бегает. Но так ей домой идти не охота. Постояла с соседками поговорила. Хочешь, не хочешь, а домой идти надо. Зашла во двор. Огляделась. «Совсем дров не осталось». Посмотрела на огромные чурбаны. Разве их разобьёшь? Зашла в сарай, взяла топор, и стал откалывать от самого маленького чурбаны щепы. Размахнулась в очередной раз и…, чья-то сильная рука перехватила топор. — Тётя Устинья, дай-ка попробую! — Попробуй! – хмуро взглянула на зятя. Тот провёл пальцем по острию, покачал головой: — Брусок, какой-нибудь есть? — Зайди во времянку, там, у мужа мастерская была. *** Зашёл Харитон в мастерскую и глаза разбежались. Чего там только нет? Включил наждак. Работает! Наточил топор. И колун взял, который рядом стоял. Вышел и давай чурбаны разбивать на две части. А затем уж топором эти части на поленья разрубать. До вечера все дрова перерубил и в сарай стаскал. Вышла тёща головой покачала. И даже улыбка, по лицу скользнула. — Тётя Устинья, — говорит он тут. – У забора, брёвна лежат. — Они уже третий год лежат. Распилить-то некому. — А я в мастерской бензопилу видел. — Не работает она. — Может, я посмотрю? — Вот завтра и посмотришь, — проворчала Устинья. – А сейчас баню затопи! Помыться тебе надо. Да, и мы все помоемся. — Сейчас истоплю, — улыбнулся зять. *** На следующий день вытащил Харитон бензопилу во двор. Разобрал по частям. И понял, что не заработает она – звёздочка маленькая полетела и всю цепь размолотила. А тут старик, какой-то подошел: — Привет сосед! — Привет! — Тебя, как зовут, мил человек? — Харитон. — А меня – Анисим. Вот моя изба! – кивнул он на соседний дом, затем над запчастями наклонился. – Что не работает? — Не! И уже не заработает. — Пошли ко мне у меня такая же. И тоже не работает. Может, из двух одну соберёшь. Пришли к деду. У того бензопила совсем убитая, а звездочка – цела, и цепь вполне справная. — Забирай всё! – улыбнулся Анисим. — Спасибо! А чего я должен? — Ну, если заработает, и мои брёвна перепилишь. — О чём разговор? — Да, Харитон, у меня мотоплуг есть. Забери, может, и его починишь. — Дядя Анисим, а ты как? — Мне уже восемьдесят скоро, и без плуга-то кое-как хожу. — Ну, тогда я тебе огород вскопаю и картошку посажу. — Ну, лады! – улыбнулся старик. *** Собрал Харитон бензопилу. Перепилил дрова и тёщины и деда Анисима. И даже соседа – бизнесмена. Тот для камина целую машину березовых брёвен привёз. А сосед этот и говорит: — Слушай! Ты мне переколи их и в сарай перетаскай! – и две пятитысячные купюры суёт. Сделал Харитон, всё как тот бизнесмен просил. Вернулся домой, положил деньги на стол: — Тётя Устинья, возьми деньги! Покачала та головой, на лице довольная улыбка мелькнула. В деревне редко деньгами расплачиваются. Обычно, другая валюта в ходу. *** На следующий день Харитон мотоплугом занялся. Пора и огороды пахать. Сидит во дворе запчасти перебирает. Тут пацан забегает, глаза перепуганные. Как закричит: — Мы на льдинах катались, а вашего Ярослава унесло… он спрыгнуть не может… Выбежала и Устинья с дочерью, и все к реке побежали. Льдина, со стоящим на ней мальчишкой медленно отходила всё дальше и дальше от берега к средине реки. А по течению другие, огромные, льдины надвигались, видно, где-то, выше по реке, затор прорвало. — Сейчас раздавит мальчонку, — раздался чей-то испуганный голос. Завопила Фаина. Но Харитон уже бросился в холодную воду и поплыл к льдине. Доплыл. Забрался на неё. А к ним уже огромная льдина приближается. Сейчас сомнёт их. — Слушай, Славик! – наклонился Харитон к мальчишке. – Ты ведь настоящий мужик. — Да, — утвердительно кивнул головой пацан. — Когда большая льдина приблизится, нам нужно перепрыгнуть на неё, иначе она нас раздавит. У нас будет всего пара секунд. Сможем? Давай руку! Приготовься! Прыгаем! Харитон схватил мальчишку за руку и, буквально, бросил на льдину. Прыгнул и сам, сильно ударившись о край ногой. Штанина брюк стала окрашиваться в красный свет. Мальчишка с испугом смотрел на свои расцарапанные руки. А льдина уже на средине реки, где течение набирает силу. И их понесло в неизвестность. *** С берега все с ужасом наблюдали за удаляющейся льдиной. — Пропадут ребята! – вновь раздался чей-то голос. Его заглушил женский плач. — Может и не пропадут, — вслух стал размышлять участковый. – Впереди река делает резкий поворот…, а Харитон, вроде, человек умный. И Юрий бросился к своей «Ниве», стоящей здесь же на берегу. Харитон обнял мальчишку, стараясь, хоть немного его согреть: — Слушай, сынок! Одно испытание мы преодолели. Сейчас будет другой. Льдина не сможет обогнуть вон тот выступ суши, и мы в него врежемся. Очень сильно врежемся! Давай отойдем на другой край льдины. Суша всё ближе и ближе. Удар! С огромной силой они перелетели всю льдину и очутились на прибрежной гальке. — Жив! – поднял Харитон мальчишку. — Руку больно и ногу – тоже. — Пустяки! – улыбнулся мужчина. – До свадьбы заживёт. — Ага! А кровь течёт. — Терпи! На дорогу выбираться надо. — Болит, — потер мальчишка локоть — Не ной! Ты мужик. *** Через пару минут они вышли на дорогу. И тут из-за поворота показалась «Нива». Из неё выскочил участковый: — Живы?! — Вроде, живы! – кивнул головой Харитон. — Ой, что-то вы мне не нравитесь! Быстрей садитесь! В город в больницу поедем! *** Дочь лежала на кровати и ревела. Устинья не отходила от окна. Мелодия на сотовом заставила вздрогнуть обеих. Фаина схватила телефон. На дисплее высвечивалась надпись: «Участковый». — Что, что с ними? — крикнула она, прижав телефон к уху. — Ярослав, твой вон сидит, весь перевязанный и заклеенный. Сейчас ему трубку дам. — Мама, — послышалось в трубке. — Сыночек, сыночек, с тобой всё в порядке? — Нормально, мама! Я не мужик что ли? — Вот видишь, Фаина, всё нормально! – раздался голос уже участкового. Устинья выхватила телефон из рук дочери: — Юра, Юра, а как там мой зять? — Зашивают его… Подожди, вон вышел. — Что, Харитон? – послышалось в трубке. — Да, нормально всё. — Тётка Устинья, всё нормально! – послышался голос участкового. – Сейчас привезу тебе и внука и зятя. Устинья облегченно вздохнула и махнула дочери головой: — Хватит лежать. Сейчас наши мужики приедут, голодные, поди, с утра не ели… Автор: Александр Паршин

Ее звали нежным французским именем Фанни. Каждую субботу она приходила на обед к племяннику и его семье. Снимала в коридоре крошечные ботики, вынимала из манжеты кружевной батистовый платочек, на минуту обнажая уродливо распухшую косточку на тонком старческом запястье, промокала сухой нос с аристократической горбинкой и проходила на кухню. Там отдавала неизменный пирог «Мечта» и шла долго и тщательно мыть руки. За собой оставляла нить запаха сухих листьев, пропитанных солнцем – любимые духи из старых запасов. Она вообще напоминала осеннюю листву – легкую, шуршащую, волнующуюся от любого ветерка. Она была одинока – без детей, без мужа, существовавшего в ее жизни очень рано и недолго. Всю ее семью составляла жена давно умершего младшего брата, племянник, его жена и дети. Дети ее слегка пугали, она не очень умела с ними разговаривать, да и не видела в этом смысла. Они подтрунивали над ней и насмешливо называли «тётенька». Фанни приходила ради общения с женой брата. Они обе были большие интеллектуалки, запоем читавшие французские и немецкие романы в подлиннике, имевшие одинаковый вкус в литературе, политике и в составлении своего мнения. Обе тонко и со вкусом подшучивали над общими знакомыми. Фанни рассказывала какие-то невероятные для Советского Союза истории про французскую Оперу, про Париж, про необыкновенные наряды. Иногда брала с собой несколько тяжелых альбомов в бархатном переплете с пряжками, пахнущих духами и полные тонких дам в огромных шляпах и роскошных платьях, кокетливо позирующих рядом с игральными столиками и белогрудых, напомаженных господ во фраках. Потом жена брата умерла, а маленькая, неизменная Фанни, которая была старше всех, понемногу начала сдавать. Племянник посоветовался с женой и перевез ее к себе. Она тихонько жила в своей комнате, по давно заведенному расписанию. Перед обедом обязательно обжигала хлеб над газовой конфоркой, чтобы убить микробы, суповую ложку держала в своей комнате под кружевной салфеткой, а в ящике стола долго берегла хороший бельгийский шоколад, отламывая изредка крошечные кусочки. Тихо жила, тихо, понемногу уходила… Перед смертью слегла и перестала узнавать окружающих. Проживала какую-то свою жизнь, медленно протягивая тонкую руку к потолку и слегка улыбаясь краями губ кому-то хорошо знакомому, видимому только ей… Умерла легко, во сне. Просто не проснулась. Такой хрупкий, душистый осенний листок, случайно залетевший из прошлой жизни….. Она не любила рассказывать о себе, сверстники давно умерли и всем казалось, что она всегда была маленькой, аккуратной старушкой, с батистовым платочком в манжете. Только родные знали, что она была блестящим хирургом, прошла две войны – Финскую и Отечественную. Что проявляла чудеса героизма, вытаскивая на себе раненых прямо под обстрелом. Что самые безнадежные случаи – это ее работа. Что награды не помещаются на одной стороне жакета. Генерал, которому она спасла ноги от ампутации, искал ее по всему Союзу, чтобы на коленях сделать ей предложение. А она отказалась, потому что ее сердце принадлежало многим людям и своей профессии… Как причудливо жизнь тасует людей в своей колоде. Как часто мы не знаем, с кем рядом находимся. И как нежные, тепличные цветы своими хрупкими корнями держат эту огромную, тяжелую Землю. Мила Миллер

БАБА ЯГА Валю так называли ещё со школы. И было за что: на шее гoрб, голова почти втянута в плечи и наклонена чуть вперёд; вместе с орлиным носом она как бы говорила: «Это что вы тут делаете? Я вот вас выведу на чистую воду…». Девчонки с ней почти не общались. Порой только хихикали, украдкой глядя на неё. А пацаны рисовали на неё карикатуры, увеличивая до гигантских размеров гoрб и нос. Валя и сама не хотела ни с кем разговаривать. Она осознавала свою неприглядность и сторонилась людей. Правда, у неё была Лида – девочка, живущая с ней в одном доме. Иногда она приходила к Вале в гости – в основном чтобы похвастаться своим новым платьицем или туфельками, которыми её баловали родители. Тогда мама Вали бегала в магазин за пирожными или конфетами, чтобы угостить Лиду. Она была очень рада, что её дочь хоть с кем-то общается и не замыкается в себе. Лида часто защищала свою подругу от мальчишек, обзывавших Валю или пытавшихся тайком повесить ей на спину листок с надписью «БАБА ЯГА». Больше заступиться за Валю было некому (её отец ушёл из семьи почти сразу, как узнал, что у дочери врождённый скoлиoз). Валя была благодарна Лиде за дружбу, но просила её не ссориться из-за неё с ребятами. И именно тогда, со школы, у неё появилась традиция ежегодно поздравлять Лиду с днём рождения и дарить ей подарки. Правда, она видела, что Лиде они не очень нравились. И было отчего: её богатые родители дарили своей «ягодке» такое, о чём Валя не могла даже мечтать. А Валя с мамой жили бедно, экономя каждую копейку, и подарки Вале приходилось делать самой. Тряпичную куколку, гербарий из цветов или что-то в этом роде. Словом, то, что Лида считала «безделушками». Хотя всегда говорила подруге «спасибо» и обнимала её… Правда, в старших классах и Лида как-то начала от неё удаляться. Дети выросли. Из «гадких утят» они превратились в прекрасных «белых лебедей» и, естественно, начали влюбляться. Расходиться, так сказать, по парам. Лида за десятый класс сменила несколько «кумиров». И на вопрос Вали, не много ли, ответила, махнув рукой: — А! Всё не то, мелочь… Конечно, Валя завидовала ребятам. Она хоть и любила больше всего сказки и легенды, но и романы на любовную тему тоже читала. И даже иногда над ними плакала… Однажды все старшеклассники школы выехали «на картошку». Валя, чураясь компаний с их песнями под гитару, уединилась в лес. Она любила слушать шелест листвы и пение птиц… И вдруг из чащи берёз вышел рыжий лохматый парень с веснушками на лице. «Емеля, — сразу мелькнула у Вали мысль, — из сказки «По щучьему велению». Каково же было её удивление, когда тот вдруг сказал: — Любите лес? Я тоже. Меня Емельян зовут… Валя чуть не упала. — П-почему Емельян? – и улыбнулась. — В честь Емельяна Пyгачёва. Отец у меня пaртийный работник; ну, и настоял… Потом они почти целый час болтали о берёзах, соснах и цветах… Мальчишка, оказывается, учился в параллельном классе. После школы собрался поступать на биологический. Валю как током ударило: «Точно, надо на биологический. Жить в лесу, изучать природу, и чтобы меня никто не видел»… — И кем ты станешь? – спросила она. — Буду ездить в экспедиции, с группой учёных… Или преподавать биологию… Валя погрустнела: «Опять на людях…» Они ещё долго бродили по лесу. И Валя ощущала в своём сердце что-то тёплое. Она с восторгом смотрела на Емельяна, и ей безумно хотелось прижаться к его сильному плечу. Почувствовать любовь, защищённость и надёжность… «А вдруг… — стучало у неё в висках. Она уже точно знала, что этот вечер не забудет никогда… Даже когда однажды на перемене увидела Емельяна с красивой девушкой. Они о чём-то оживлённо беседовали, улыбаясь друг другу. «Так и должно быть… — Валя бежала домой, чуть не плача. – Так и должно быть…» … Ещё с восьмого класса Валя думала, куда себя деть после школы. Так, чтобы спрятаться в «какую-нибудь конуру», подальше от людских глаз… А сразу после выпускного решила, что станет бухгалтером. Как мама. В математике она разбирается. Будет сидеть тихонечко в уголке, щёлкать костяшками счёт и не высовываться… И однажды попросила маму взять её с собой на работу — посмотреть, что и как. Сказав, что хочет пойти «по её стопам». Та согласилась. Но едва вошла в бухгалтерию, увидела на себе пристальный и удивлённый взгляд маминых сослуживцев. А у одной из женщин на лице появилась такая страдальческая гримаса! «Боже, как их много!», — мелькнуло у Вали в голове. Она шла домой, и её дyшили слёзы… А когда вечером мать спросила дочь, отчего она целый день молчит, Валя не выдержала: — Ну почему!.. Мама, почему-у!.. – Она зарыдала. – Лучше бы ты эту бeрeмeнность прeрвaлa!.. Мать закрыла лицо руками и ушла в свою комнату… Конечно, Вале было жалко маму. Утром пришлось её успокаивать. Сказать, что это были минуты слабости и прочее… Но для себя Валя решила, что после мамы она жить нe cтaнет. Даже выписала себе на листок название cнoтвoрного, которое купит в аптеке и выпьет целую горсть. «Только бы дотянуть», — думала она… А однажды в парке она увидела плачущего карапуза лет трёх-четырёх. Которого безуспешно пытались развеселить родители. И вдруг, сама не зная почему, Валя подошла к нему, скорчила рожу и проговорила, специально не выговаривая несколько букв и коверкая слова, чтобы было смешно: — Я злая-презлая баба Яга. Всех детишек, которые плачут, я жарю на сковородке и л-лопаю! С хрустом!.. И заработала челюстями: — Хрум, хрум!.. Малыш застыл как вкопанный… А потом протянул к Вале свою ручонку; и, тронув её нос, рассмеялся… Родители были в шоке… Они поблагодарили девушку и, взяв младенца за руки, пошли с ним дальше по парку. Карапуз время от времени оборачивался и, улыбаясь, смотрел на Валю. Которая растерянно смотрела ему вослед. Не понимая, как это у неё получилось… Через несколько дней она, как обычно, пришла к Лиде поздравить её с днём рождения. И, зная, что её мать работает на высокой должности в гороно, спросила, не могла бы она устроить её на работу в какой-нибудь детский садик. Чтобы работать с детьми. Лида пообещала узнать. И через день сказала, что есть вакансия младшего воспитателя, но со временем нужно получить соответствующее педагогическое образование. — Опять учиться? – погрустнела Валя. — Можно заочно, — ответила Лида. – Не посещая лекций, приезжая только сдавать экзамены… … Валя оторопела. Она впервые увидела взгляд, в которых не было места насмешкам и ехидству. Десятки детских глаз смотрели на неё с любопытством и радостью… Она была для них бабой Ягой, кикиморой, Василисой Прекрасной, Емелей, царевной лягушкой и Иваном–царевичем – всеми сразу, поочерёдно меняя костюмы, причёски и интонацию голоса. Дети то настороженно смотрели, то визжали от восторга. То огорчались, то хлопали в ладоши. Воспитатели сначала с недоверием отнеслись к новой сотруднице. Но, узнав от родителей, что их дети бегут в садик к Валентине Сергеевне без оглядки, даже обрадовались. У ребят, смотревших выступления «тёти Вали», улучшалось настроение, аппетит и самочувствие в целом. А Валя летела к ним как на крыльях. Уже с вечера приготовив очередное представление. Рycские народные сказки она ещё со школы знала отлично, а многие диалоги даже наизусть. Ей нравилось, что добро в них всегда побеждает зло. И что yродцы всегда превращаются в красавцев. Как, например, в «Аленьком цветочке» или «Царевне-лягушке»… А ещё она любила делать декорации к сказкам. Вырезала из картона и раскрашивала. Или сшивала из лоскутков разной ткани. А однажды уговорила заведующую построить прямо на участке избушку на курьих ножках, ступу и на ней бабу Ягу с метлой. Чтобы разыгрывать представления во время прогулок. Сама нарисовала эскиз, по которому рабочие смастерили фигуры. Сама их и покрасила. Дети были в восторге… Со временем Валентина стала замечать, что у некоторых ребят есть особый интерес и даже талант к какому-либо занятию. Леночка, например, прекрасно подыгрывала ей в спектаклях. Изображая гномика с колпаком на голове или дюймовочку в белом платьице. Валентина Сергеевна научила её делать это искренне и натурально. Она часто репетировала с ней во время прогулок. И Лена спрашивала её, а как лучше сыграть здесь или изобразить героиню повзрослевшую. И когда после замечаний воспитательницы у них это получалось, обе обнимались. «Фаина Раневская», — говорила о своей подопечной Валентина. А в группе Лену так и прозвали — «дюймовочка». Володя очень любил сказки и разные интересные истории. Даже когда Валентина Сергеевна заканчивала читать всей группе, он подходил к ней и просил её рассказать, чем закончится дело. Воспитательница трогала его пальцем за нос и говорила: — Много будешь знать – скоро состаришься… Володенька, завтра мы обязательно продолжим… — А я бы на месте князя Гвидона… — не унимался тот и начинал придумывать, как бы он поступил, будь героем сказки… Валентина Сергеевна заметила, что Володя очень складно и интересно рассказывает. Как они, например, ходили в лес с родителями и встретили там оленя. Мальчик так натурально описал животное, его настороженный взгляд и как тот «шевелил ноздрями», что Валентина время от времени начала просить его описать что-то ещё из своей жизни или, например, из жизни группы. И, действительно, у Володи получалось неплохо. А вскоре он стал рассказывать свои истории собравшимся вокруг него детям. За что его в садике прозвали «Вовкой-болтуном». Димочка любил исследовать насекомых. Однажды он поймал на окне муху, долго на неё смотрел; а затем взял и оторвал у ней лапку. Валентина Сергеевна это увидела и как крикнет: — Что ты делаешь? Ей же больно! Мальчик удивлённо посмотрел на муху, потом на воспитательницу и сказал: — Я хочу узнать, чем у неё ножка крепится… — Я вот тебе сейчас покажу, чем она крепится, — в сердцах сказала Валентина. – Выпусти муху и вымой руки!.. Конечно, вскоре они помирились. И Валентина Сергеевна сказала Диме, что зверушки, птицы и насекомые – живые существа и что им тоже больно, когда их обижают. Затем она показывала ему скворечники и гнёзда в их садике и рассказывала, что птицы растят в них своих птенцов. И что им бывает голодно, особенно зимой, и рядом с их домиками нужно оставлять кусочки хлеба или горстку пшена. Дима слушал раскрыв рот… А вскоре Валентина Сергеевна стала приносить ему книжки о разных животных, с цветными фотографиями. И мальчик листал их с нескрываемым восторгом. «Димка-птичник» — стали называть его окружающие. Крохотная Танечка любила рисовать. Валентина Сергеевна учила её правильно подбирать цвета, смешивать краски и учитывать пропорции предметов. Они иногда усаживались под елью, коих было много на территории садика, и рисовали домики и строения на участке. — Художница ты моя, — гладила её по головке Валентина. А Любочка всё время возилась с куклами. Разговаривала с ними, переодевала их, умывала и укладывала спать. Словом, нянчилась. Валентина Сергеевна учила её правильно подбирать куклам одежду и петь колыбельные песни. Любу все прозвали «нянькой»… Детишек Валентина Сергеевна любила всех. Многих запоминала по имени и фамилии на долгие годы. Дома хранила фотографии с театральными представлениями и утренниками. Но одно её всегда огорчало. Подготовительная группа. После которой с ребятами приходилось расставаться. Навсегда. А как иначе? Дети подросли, и им нужно было идти в школу. Валентина долго сидела со своими любимцами перед выпускным днём, разговаривала с ними, смеялась… Но на душе у неё скребли кошки… И всё же она пересиливала себя. Ночью, лёжа в постели, она в слезах говорила: — До свидания, мои птенчики. Ваша баба Яга своё дело сделала. Теперь Вы её забудете. Ну что ж, это нормально. Летите, устраивайте свою жизнь. А я буду воспитывать других неоперившихся птенцов… Автор: Владимир Кузин

Витя в свои шестнадцать уже вырос почти под два метра, был крепким, сильным и очень спокойным. Ходил летом с отцом в горы за каштанами и грибами, проходили они километров по тридцать за день. Взвалив на плечи, таскал двадцатикилограммовые мешки. Отличником не был, мог бы, наверно, но не корпел над уроками. Сделав по-быстрому, несся с друзьями к морю купаться. Купался с апреля до октября. В классе особо ни с кем не дружил. Компания была своя, дворовая, проверенная. В тот день он разругался с матерью. Комнату не убрал, а она ждала в гости сестру с племянником на десять дней. Тётку с братом он не помнил, родственных чувств к ним не питал. И вообще не понимал, зачем они едут. Жара +40 — выходишь на улицу, и солнце словно бьёт тебя разом. Он пошёл на море. Семь утра, самое время. Как обычно, позвонил друзьям, спустился с горы и вперёд, вдоль железной дороги. Купались они долго. Но к одиннадцати все, кроме него, разбрелись по домам. Он ещё раз напоследок понырял, проплыл пару километров и, переодевшись, как обычно, пошёл назад. Большую белую собаку он заметил издали. Она стояла на путях, выла и не могла отойти. Шумел поезд. Витя побежал, на ходу доставая перочинный ножик. Железную проволоку трогать не стал. Едва успел расстегнуть ошейник и выхватить псину. Оттащил её подальше и оглянулся. От кустов убегали двое. «Вот гады!» — закричал он. Собака смотрела на него печально и преданно. Крупная, ещё по-детски толстолапая и голенастая, с доверчивой щенячьей мордахой. Он сошёл с путей и хлопнул по боку: «Беги, бедолага.» Возле дома услышал, как кто-то шумно дышит ему в спину. Собака настойчиво трусила за ним. «Прямо как тень, — подумал Витя. — Что же с ней делать?» Он открыл дверь своим ключом, зашел на кухню, псина — следом. Отец и мать пили холодное пиво. — Не приедет сестра, звонила пару часов назад. Не срослось что-то. А Витька и не расстроился. — Вы мне обещали подарок за то, что я в институт поступил. — Ну да, — ответил отец, — только мы не рокфеллеры, дорогой не сможем. Но от своих слов не отказываемся. — Денег не надо, я хочу собаку. — Какую? — спросила мать. — Эту, — сказал Витя и сделал шаг в сторону. Белая собака тоже сделала шаг и снова оказалась за его спиной. — Ишь ты, словно тень за тобой следует, — засмеялся отец, — нехай живёт, только на жрачку ей сам зарабатывай, больно она здоровенная. Да и, похоже, ещё вырастет. Мать попыталась поругаться с отцом, но он только кулаком по столу стукнул: «Цыц, женщина. Хочет пацан собаку в подарок за институт, пусть будет собака. Не мотоцикл просит». И Тень осталась жить в их доме. Спала на веранде или в построенном для неё вольере, в будке. Витя распотрошил копилку, купил поводок, ошейник и средство от блох. Нашёл железную расчёску, вымыл и вычесал шерсть. Она ещё подросла, окрепла, налилась. Собака была великолепна! Грозная и мощная, она ходила за ним повсюду. Провожала его в институт или после занятий на работу. Шла сзади, когда он гулял с девушкой, бежала в магазин. Их так и звали: «Витька и его Тень». — Ишь, какая алабаиха у Витька роскошная, — говорил сосед. — И откуда у этих выпивох-нищебродов такая отличная собака? Деньги предлагал неплохие. Но Витька отказался. А отец с матерью сказали соседу: «Может мы и нищеброды, но друзей не продаём». Время бежало, как скорый поезд. Невесту Витя привёл к себе в дом. Ему девятнадцать, ей восемнадцать. — Мам, присядь, — сказал Витя. — Да говори, я постою. — Мам, я женюсь. Регистрируемся через четыре дня. Мать опустилась на диван и схватилась за голову. — Слышь, Витёк, сходи за картошкой и луком, — сказал отец. — Папа, я женюсь. — Сейчас прям? — Нет, через четыре дня. — Ну и сходи за картошкой и луком. И Витёк пошёл за картошкой и луком. Расписались, свадьбы не было. Просто втроём — он, Галя и Тень пошли гулять к морю. А потом Тень долго ждала их возле кафе. Через год родился Антончик. Сынок подрастал, Витя и Тень провожали его сначала в ясельки, потом в садик, потом в первый класс. А во второй класс Тень проводить уже не смогла. Встала 1 сентября, дошла до калитки и упала. Лапы подкосились. Витя подбежал, она только вздохнула и дёрнулась… Антошка пошёл в школу 2 сентября. А первого, в горах, в лесу Витя копал могилу. Галя и Антоша плакали. А он и плакать не мог. Как-то горько стало. Жила собака с ним, вроде и не любил. Живёт и живёт, раз прибилась. Подвигов не совершала, жизнь никому не спасала. А умерла — и кажется, что сердце остановится… Прижавшись к старому каштану, он закричал. Дома всё было как обычно. Но нет-нет, да оглянется Витя, где Тень. Или вдруг вспомнит, что надо бы витамины ей дать. Или кажется, что залает она на улице. И вот так целый год… Но однажды Антошка пришёл со школы домой с таинственным видом. — Мама, папа, вы мне подарок обещали, если я получу пятёрку за контрольную. Я получил. — Что хочешь, сынок? — спросила Галя. — Сотовый телефон? — Нет, — ответил Антошка, — давайте возьмём собаку. — Какую? — Да эту. Она шла со мной в школу и обратно. И сделал шаг в сторону. Большой лохматый щенок-подросток тоже отошёл в сторону и вновь встал за спиной Антона. — Тень! — воскликнул Витя. Втроём они вымыли собаку в ванной. Тень оказалась белой… — Ишь ты, опять нищеброды такую отличную собаку где-то достали, — ворчал сосед. — И как так? А мне вечно с собаками не везёт… Автор: Зинаида Школьник

Стыдливо Она стыдливо прикрывала руками свой огромный девятимесячный живот, поглубже пряча его в запах больничного халата, и виновато отводила от врача в сторону заплаканные глаза. — Они меня... убьют... Они... проклянут и меня... и его! Точно убьют... Сначала меня... Потом... Потом... — заикаясь, быстро-быстро бормотала она, заливаясь горючими слезами. Врач смотрела на нее строго. Но в ее груди сердце рвалось на куски. «Девчонка ведь совсем! Сколько ей? 16? 17? Видно невооруженным глазом, приезжая. Наверняка едва среднюю школу закончила». Сколько таких девчонок проходило ежедневно через руки этого врача — и не счесть. Отказнички один за одним сменяли друг друга в детском отделении неонатологии. Бывало, получалось уговорить непутёвую мамашу забрать ни в чём неповинного малыша. Так случилось и в этот раз. Правдами-неправдами убедила её врач забрать мальчонку. Хороший ведь мальчишка родился! Здоровенький, красивенький. Глазища вон какие, взгляд какой живой, умненький. Прошло 4 месяца. Девочка вновь появилась на пороге роддома. С ребёнком на руках. Врач увидела мельком её испуганный взгляд в просвете на секунду открывшейся двери приёмного покоя, и сердце её, почуяв неладное, опять больно сжалось в груди. Войдя в кабинет, девушка, почти не дыша, протянула ей спящий свёрток. Горечь боли происходящего уродливо исказила молодые черты лица. Тёмной полоской на лбу выступила напряжённая, пульсирующая венка. Крепко сжатые челюсти. Её взгляд был непоколебим и полон решимости. Никаких лишних слов... Приёмные родители малышу нашлись моментально. Чудесные люди. 15 лет они боролись с бесплодием. И вымолили, наконец, себе сыночка! Чудом оказалось не только появление мальчика в их большом, гостеприимном доме, но и скорое рождение своей собственной дочери. И счастье семьи преумножилось вдвойне! Счастливее и дружнее этой семьи трудно было сыскать. Годы шли, детки росли, родители радовались, не нарадовались. Вот уже и школу закончил старший сын. Поступил в мединститут. Отличник учёбы, гордость родни. Страшным известием потрясла семью болезнь мамы. Поражение печени на 90%... Ещё вчера молодая, красивая, цветущая женщина в один миг превратилась в изнемождённую старуху, уже почти попрощавшуюся с жизнью. Горькие слёзы и мрачные мысли сменили смех и счастливые будни этого дома без хозяйки. В один из зимних, холодных дней в кабинете главврача больницы было не на шутку жарко, собрался консилиум. Профессора, врачи бурно обсуждали спорную тему. В центре сидел молодой человек. Тёмной полоской на лбу выступила напряжённая, пульсирующая венка. Крепко сжатые челюсти. Его взгляд был непоколебим и полон решимости. Никаких лишних слов... Он — единственный, кто готов был лечь на операционный стол сию минуту. И он — единственный, чья печень на 99% подходила больной. Ничья больше, ни её родной дочери, ни её родственников, а именно его! Её приёмного сына! Данного ей Богом двадцать лет назад. Три года уже прошло, как моей тёте сделали сложнейшую десятичасовую операцию по пересадке печени! Братишка отдал 60% печени своей настоящей МАМЕ! И я невероятно горжусь его поступком. Они восстановились, зажили своей счастливой семейной жизнью, дружно собираясь за столом по праздникам и выходным... И любви у них столько, что хватит ещё всем поколениям на долгие годы! Автор: Зауре Джундубаева