кровь на щеке.

;;и знаете, что самое огорчающее ? бывают такие времена, что хоть физически себя измучай — ничего толкового написать не выйдет. вот совершенное беззащитное впечатление. робкие воспоминания при взгляде на свои черновики, трепетный шёпот в сердце от этого ностальгического и волнующего все сознание эффекта, какой возникает при чтении старых писем. отвратительно, будто медленно тонешь и наслаждаешься своим последним мигом, когда ещё можешь не дышать. легкие вот-вот пробьёт насквозь острая вода, все тело изнутри сожжется от первого подводного вздоха... вот, ты, несчастный писатель, застрял в этом ожидании пожара от воды. ты — невесом. вода медленно, бережно погружает тебя все глубже, глубже. он

из письма к кларис: ,,...ты, милая, спрашиваешь у меня: за что я так дантеса ругать-то берусь ? так я тебе отвечу: он злой и пьяный совсем всегда теперь. я себе глаза слеплю и руки царапаю, вышивая косыночки да платочки; а он, дурак, полдня спит, а в вечере — со своими приятелями потешается. о, кларис, он дурак и, что скверно, — злой дурак ! ты думаешь, душенька, он мне ласковое слово разве что скажет ? так он со мной не говорит и вовсе ! вообрази себе: изобразит, пьяная харя, угрюмое смятение на лице, и — ни словечка ни вымолвит. пусть бы и ворчал на меня, так ведь говорил бы. за то и мерзко от него, что страстью не ко мне возгорается, а к шампанскому; настолько, что почитает ненужным и ли

;; пасхаль кадрусс, как и всяк молодой и в меру образованный для посвящения себя творчеству человек — то есть именно как писатель — более всего любил гостей. даже и не сам обряд принятия и каких-то занудных ему формальностей, а именно саму человеческую компанию, от которой при всей своей вольности отказаться не мог. его забавляли беседы ни о чем, распитие вина с поводом и без него совсем, карты, а особенно его волновали люди. он любил людей больше всего на всем свете, и любил он не людей в их общей сущности, не общества; но всякую конкретную личность. и полностью влюблялся в неё при наличии каких-нибудь весьма неприятных в обычном понимании обстоятельств. любил той искренней любовью, какой

приходить к тебе, чтоб снова просто вслушиваться в голос; и сидеть на стуле, сгорбясь, и не говорить ни слова. приходить, стучаться в двери, замирая, ждать ответа… р. рождественский. ─✤─ дантес же замечательным не был; это понимали решительно все. ни у кого — ни у приятелей, ни у незнакомцев-случайных прохожих — не возникало сомнений в том, что в фагеле нечего искать, что нет в нем и мимолетной вспышки красоты физической и душевной. поэтому и понимали решительно — без сомнения, без напрасных попыток развеять устоявшееся мнение. как бы адвокат не изводился над собою, пытаясь хоть кого-нибудь и пусть на мгновения первой встречи заворожить — выходило что-то

─✤─ ...винсент вообще был во многом замечательным, особенно когда не замечали его нищенское положение. и более всего отмечался его взгляд. сначала глаза принимали непременно за обыкновенные, как и всегда, на них никто не обращал внимания. не видя в них ни блеску, ни глубины — словом, сперва не находили в глазах винсента чего-либо привлекательного. и он об этом, верно, знал, посему без всякого стеснения или скромности с первой же встречей нередко пользовался пристальным, точно вырезающимся под кожу к душе взором. однако после, когда проходило уже достаточно времени, наконец, открывались истинные воплощения этих тёмных и внешне холодных, лишенных эмоций, глаз. у винсента были одни из тех с

─✤─ патрис и чарльз, быть может, никогда бы и не встретились. один был пьяницей-художником, другой — мелким почтовым чиновником. а вообще — оба были прекраснейшими молодыми людьми, с безграничными душами и трепетными сердцами. но оба, невинно улыбнувшись кроуфорду в один из вечеров, попались в его незаметные и с первого взгляда не представляющие опасности сети. он очень их испортил, заставил думать о мерзости, и он же сделал их отвратительнейшими людьми. и вот что хуже всего — навязал им идеи о революции и анархии, которой никто не желал. ─✤─

-•...•- ─✤─ его руки выгибались своей тонкостью в острые углы. эти колючие, точно обтянутые тонкой кожею его, ножи резали воздух, пространство, ночную тишину. пальцы его были необычайно бледны теперь, будто снег и бельче снега, подобные на измученные пальцы трупов. они так болезненно вжимались в холодный, чёрный и блестящий отражением керосиновой лампочки на земле металл револьвера, что невольно содрогались ежесекундно. такая же лихорадочная судорога, похоже, поражала все его тело — ноги особенно тряслись, грозились вот-вот сорваться и согнуться в коленях, как бывает при молении. вот он — ненавидящий всей своей чёрной и мерзкой душою веру атеист, готовый в любое мгновение припасть в земле

интересное явление - внезапный третий человек в группе. вот она - слава, успех и популярность. мотивация публиковать уже как неделю, если не больше, лежащую вторую часть стремительно повысилась. -• Патрис/Томас •- 2. ─✤─ Все, наконец, готово. Две темные фигуры, одна из которых нагружена разного рода художественным оборудованием, ступают сначала за порог квартиры, а после, пройдя по страшному и чёрному общему коридору, на улицу. Тут, снаружи, все пустынно и прохладно. Все будто под водой, покрыто темным, голубовато-синим стеклом, все движется плавно и не торопясь. Они на улице одни, не неси Валмери все нужные ему предметы - он бы ни за что не упустил возможности «случайно» задеть Thom

-• Патрис/Томас •- (Сеттинг: Франция, конец XVIII - начало XIX вв.) 1. ─✤─ «Просыпайтесь, mon cher ami. Вы хотели со мной утром идти.» Мягкий голос художника утром кажется ещё более сладким. Его трудно сравнить с чём-то, он похож на мёд, но сахар не скрипт на зубах и не оставляет липкие ожоги в горле и на языке. Он именно такой, голос утренних, ещё не возбужденных дневной суетой чувств. Томас, юноша, к которому и обращён этот голос, неохотно открывает глаза. Перед ним, в темноте маленькой квартиры, Патрис, тот самый художник, роется в шуфлядке. Видимо, ищет кисточки, сложенные вместе со всем хламом в одну полку. Кто бы сомневался, беспорядочность, отсутсвие всякой системы. ‘Свобода’ -