Паучиха встретила их с молчаливой ненавистью. Пока женщины вытаскивали из сундука и складывали на льняную простыню одежду Любы, она следила за ними, сложив руки на своей пышной груди.
Люба связала свои пожитки в узел, перекрестилась на красный угол, поклонилась, словно прощаясь с прожитыми здесь днями, и вышла вслед за тётушкой на улицу.
Когда они обе уже спустились с крыльца, сзади послышались тяжёлые шаги свекрови.
- Чтобы вы сдохли обе! - выкрикнула она в бессильной злобе и швырнула на землю вышитый рушник, который подарила Любе перед свадьбой Каллиста.
Затем, видимо, чтобы хоть как-то выплеснуть свою боль, Паучиха принялась топтать полотенце, захлёбываясь в хлынувших слезах и приговаривая: "Вот вам, ведьмы проклятые, змеюги подколодные! Не будет вам жизни здесь, попомните мои слова!"
За этой сценой следили с десяток человек, что собрались у дома Паучихи за зрелищем. Женщины качали головами, мужики покрякивали, стреляли друг у друга махорку, переговаривались вполголоса...
Люба передала узел Каллисте, вернулась к крыльцу, подняла посеревшую тряпицу, прижала к груди и вышла прочь со двора свекрови...
Дома она вновь расплакалась:
- За что, тётечка, милая, за что она так со мной? Что я ей сделала? Гришу любила без памяти, надышаться на него не могла, ей угождала во всём - слова не сказала поперёк, ругань да наветы терпела... А она вот как... Куда мне теперь без мужа? Разве что на чердак да в петлю... Тётечка, больно-то как мне, боооольноооо...
Каллиста обнала племянницу, усадила ту на лавку у стола, потрогала самовар, что кипятила утром - он оказался ещё горячим, налила себе и Любе по кружке чаю и села напротив. Сделав несколько глотков, словно собираясь с мыслями, произнесла:
- Не рассказывала я тебе, Любушка, про ту давнюю историю, а надо было бы рассказать. Глядишь, и не пошла бы ты за Гришку-то... Да думала, нечего прошлое, мол, ворошить, давно всё быльём поросло. Ан нет, Паучиха, видно, всё помнит... Не тебе она мстит - мне. Хотя и я перед ней ни в чём не виновата...
Люба смотрела на тётушку в недоумении, даже слёзы высохли на её лице.
Каллиста продолжила:
- Мы ведь, Любуш, с Файкой-то с девок зналися. Всё вместе: в поле, на гулянки, по ягоды... Ну вот. А в 24-ом Степан Полухин в деревню вернулся, мне тогда аккурат семнадцать годочков исполнилось. Он-то, понятно, постарше был. Сначала на Гражданской воевал, потом ещё служил два года. А батьку-то Степана тогда уж сослали, он в этом... в мятеже замешан был. У нас ведь здесь в 18-ом да в 19-ом годах народ-от шибко бунтовал, да... Наш тятька тогда сказал: супротив большевиков не пойду и братьЯм не дам. Он старший был в семье, окромя его ещё четверо...
Тётушка на мгновенье замолчала, прихлёбывая остывающий чай... Люба смотрела на неё во все глаза...
- А как Стёпа-то вернулся, его сразу в председатели сельсовета и выбрали... Ох, красавец был Степан Полухин! Высокий, статный - Гришка-то в него пошёл... А говорил так... нараспев, что ли. Это у него после контузии осталось, - дальше повела рассказ Каллиста. - Ну, и стал он молодёжь агитировать в комсомол вступать. Мы с Файкой да ещё робята Щукины, Маруська Рыжова, Федька Дьячков - всего человек шесть - и создали ячейку. А сам-то Степан взялся народ грамоте учить. Ну, и нас к этому делу приписал. И сами учились, и другим, значит, помогали. Бывало, вечером идём из сельсовета, Стёпа нас с Файкой провожает. Ей-то ближе до дома идти, а мне - на самый край деревни. Вот так провожались, провожались, да и решил он сватов засылать...
Каллиста словно помолодела, вспоминая юность и первую любовь, которая стала для неё и последней...
- Пойдём, бывало, с ним к пруду, сядем на мостки, сидим, мечтаем... Он всё учиться хотел, и меня, говорил, образованной сделает, - тётушка вздохнула. - Ну, а как просватки уж назначили, меня Файка и давай отговаривать за Стёпу выходить. Это уж я потом поняла, что сама она на него глаз положила... Я отмахнулася - люб мне Стёпа был. Ну что... Накануне просваток Степана в район вызвали. А вернулся он оттуда смурной... Вечером и говорит мне: что, мол, ты не сказала, что батька твой тоже мятеж поддержал? Я и не понимаю ничего: какой мятеж? Тятька наоборот народ отговаривал бунтовать, лошадь свою не дал, когда собирали коней по округе для мятежников. А Стёпа мне: в райкоме, мол, лучше знают. Есть у них бумага какая-то, где написано, что отец наш в бунте замешан. И сказали там Степану начальники: мы, мол, на твоего отца глаза закрыли, потому как ты сам человек проверенный, советской власти верой и правдой служил. Но ежели на дочке бунтовщика женишься, из партии выходи сразу. И дело заведём, как бы в ссылку не отправиться... Такое уж время тогда было, Любушка...
Каллиста встала из-за стола, прошла туда-сюда по избе, потом снова опустилась на скрипучую табуретку...
- Тяжко мне было тогда, Люба, ох, тяжко... Вот как тебе теперь. А поделать ничего не могу. Тятька злился, не велел мне больше со Стёпой видеться. Всё голову ломал: кто его оклеветал?.. Ну, а как Файка Стёпу начала обхаживать, уж тогда я догадалася, что её рук это дело... Не зря она до того пешком в район-от бегала. Говорила, на ярмарку. Да наши, кто там были, её не видали...
Рассказала тётушка и о том, как позже Степан с Фаиной свадьбу сыграли, как в 1927-ом сын у них родился - Григорий, как второго ребёнка своего Фаина "приспала", а больше после этого им Господь деток и не дал... Как во время коллективизации в 34-ом погиб Степан от кулацкой пули...
- Твоя-то мать, Любушка, меня на три года младше была. Она ещё в 28-ом отсюда уехала к маминой коке в город, да там и вышла замуж за военного, - рассказывала Каллиста. - А я больше ни на кого не смотрела. Всю жизнь бобылкой и прожила... Вот с тобой хоть на старости лет теперь не так горько...
После короткой паузы добавила:
- Несчастная Файка баба. Через нутро своё завистливое сына потеряла. Не шибко ладно они со Степаном-то жили. Всё, видно, он меня не мог забыть... А она злобой исходила... И всю-то жизнь простить мне не может, что не её Стёпа любил... Ну-ко видано ли дело: невестку выживать да любовницу сыну подсовывать? Как бы, Любушка, она ещё чего ни учудила с горя-то. Уж ты давай поосторожней с ней, обходи стороной свекруху.
Люба обняла тётушку, и так они ещё долго сидели, горюя каждая о своём...
...Жизнь в деревне потекла своим чередом. Колхоз понемногу креп, вскоре технику новую из области пригнали: трактора, машины. Люди радовались: не всё на лошадях да быках пахать-сеять.
Люба по-прежнему работала телятницей. Вставала затемно и ложилась затемно, вытесняя грустные мысли о Григории тяжёлым трудом...
Вскоре в колхоз из самой области приехал новый механик Василий Кочетов - фронтовик, орденоносец, до самого Берлина дошедший на своём танке. Народ судачил: неспроста, мол, он в глухомань эту забрался. Видно, была причина городскую жизнь променять на деревенскую.
Впрочем, Василий быстро пришёлся в колхозе ко двору. Мужики его уважали за хозяйскую ухватку, смекалку, внимательное отношение к людям.
А сам Василий нет-нет да и стал заглядывать на телятник, когда там была Люба. То одно у неё спросит, то другое. А потом и вовсе удумал автоматические поилки установить. Председатель хмыкнул, почесал затылок, да и дал механику добро на это дело...
А Любе визиты Кочетова были уж больно неприятны. Бабы и так на неё косо поглядывали после похорон Григория: а вдруг права Паучиха? Вдруг и правда эта хромоногая "умеет" чего? Вдруг ведьма она - не зря ведь Гришка ни с того ни с сего на ней женился?..
А уж когда новый механик в Любину сторону поглядывать начал, тут и вовсе разговоры пошли: точно приворотом Хромоножка занимается!
Люба, которая и без того ни с кем в деревне, кроме тётушки, не общалась, теперь оказалась словно в полном вакууме... На людях держалась она ровно, спокойно, и лишь дома ночами давала волю слезам...
Да ещё на кладбище могла выговориться, навещая могилу Григория, когда выпадал у неё свободный час-другой...
продолжение следует
автор канал на дзене -
#ЖивуВГлубинке
Нет комментариев