Предыдущая публикация
Из библиотеки современного рассказа
Елена БАСАЛАЕВА (Красноярск)
Дикари
(Рассказ)
Третий месяц Максим в одиночку бился с двумя детьми – дочерью и сыном. Жена Рита ещё в октябре уехала в Читу сопровождать предвыборную кампанию. Весной она перешла из мелкой юрфирмы в крупное юридическое агентство, и ее вклад в семейный бюджет ощутимо увеличился. Поначалу она работала как обычно – с девяти до шести, но спустя пару месяцев ей предложили длительную командировку. То есть как предложили – поставили перед фактом: надо ехать. На исходе зимы в Чите ожидались выборы, и задолго до этого замечательного события надо было готовить документы для желающих выдвинуться в кандидаты, собирать подписи и организовывать партийные мероприятия. Максим не переставал удивляться тому, что рассказывала жена по телефону: маеты с этими выборами было столько, что по растратам и хлопотам впору сравнивать с пожаром. То проводили обучающую сессию, то судебный процесс по защите своих кандидатов, то составляли рейтинги и какие-то карты влияний. К ноябрю эти читинские кандидаты стали Максиму уже почти родными. Мастерство жены он уважал, но всё же не мог отделаться от неприятного, сокрытого на самой душевной глубине ощущения, что весь этот вал предвыборной работы на самом деле бесполезный и делаемый уж точно не для людей. Не для таких, во всяком случае, людей, как он, Максим Игоревич Вяткин, инженер по ремонту электроники, или его друг Никита, препод на гуманитарном факультете.
Помогать с детьми, конечно, вызвалась тёща, но Максим сразу прикинул, что плата за эту помощь будет дорогой – нет-нет да и обольют походя грязью, мол, зарабатывает мало да квартира который год стоит без ремонта, – и решил отказать родственнице от дома, заявив, что справится сам. По субботам, правда, лично снаряжал детей на автобус, проведать бабушку, живущую за четыре остановки от них.
На работу Максим уходил к десяти, возвращался в восемь вечера. Утром успевал приготовить детям и себе завтрак, закрывал дверь за сыном Лёхой и иной раз досыпал ещё полчасика. Вечером притаскивал домой наггетсы, пельмени, сосиски, для разнообразия меню – йогурты и фрукты, чтобы днём детишкам было что поесть. Благо, руки у обоих росли из правильного места: не только Лёха в его пятнадцать, но и третьеклассница Настя могла сообразить что-нибудь съестное на сковородке. С уборкой выручал пылесос, бельё развешивал длинноногий и длиннорукий Лёха, а глажку в двадцать первом веке Максим считал ненужной роскошью. Оставалась главная проблема – школа.
Пока Рита была дома, уроки делались не то, чтобы сами собой, но как-то незаметно. А тут… В первый же вечер, когда проводили мать на вокзал, Настя пришлёпала с вопросом:
– Папа, как делать русский?
– ГДЗ открой, – буркнул ей из угла брат.
– Чего? – переспросил Максим.
– Сайт с домашкой готовой… С ответами.
– Там неправильно бывает! – капризно возразила Настя. – Папа лучше знает!
С математикой у главы семейства было вроде бы всё в порядке, а русский, чтение и всякие окружающие миры иной раз обескураживали его изощрённостью заданий. Крошка дочь приходила к отцу с вопросами почти каждый день, и Максим, превозмогая тягу ко сну и расслабляющим видосам, снова и снова делал вместе с ней упражнения. Хотя, скорее, делал за неё: объяснять он не умел и просто писал, что надо, в черновик, говоря: «Смотри». И, конечно, надеялся, что Настя смотрит и понимает. Главное – не придёт в школу неготовая.
По поводу Лёхи Максим не особенно парился: первую четверть парень закончил приемлемо, потом и дальше делал какие-то задания, на вопрос «как в школе?» отвечал «нормально». И вдруг в середине декабря сын угрюмо сообщил, что послезавтра состоится родительское собрание. По заунывному тону Максим догадался: Лёхе есть, что скрывать.
– Думаешь, я не пойду?! – напуская на себя строгий вид, отец взял со стола первую попавшуюся тетрадь и потряс ею перед носом отпрыска. – Пойду и узнаю про все твои дела!
Сын ничего не ответил. Максиму действительно не хотелось идти ни на какое собрание, отпрашиваться с работы; но, собрав волю в кулак, он всё же решил сходить: девятый класс, выпускной, экзамены…
***
На собрание пришло ровно пятнадцать человек: два хмурых папаши, одна бабушка с сердобольным взглядом, остальные – мамки разного возраста и выражения лица. Черноволосая классная, учительница русского и литературы, которую Максим последний раз видел, кажется, три года назад, начала со скучного: стала зачитывать вслух устав, где говорилось о том, как нужно одеваться на уроки, включая физкультуру, и как себя вести. Максиму всё это казалось понятным, ненужным, и, оглядывая таких же скучающих родителей, он прокручивал в голове песню Билли Бонса про пятнадцать человек и сундук мертвеца. «Остров сокровищ» он обожал с детства, в Лёхином возрасте зачитывался Купером и Стругацкими, пробовал подсунуть эти книги сыну с дочкой – бесполезно, откладывали, полистав несколько страниц.
Считая, что достаточно разогрела публику, классная вынула «козырь из рукава»: стопочку аккуратных листков, на которых были записаны оценки каждого ученика по всем предметам. Максим получил листик за Лёху, повертел его в руках, отметил яркость печати и только потом увидел, что по русскому у Лёхи стоят три двойки и в два раза больше троек, а по литературе – наоборот: шесть двоек и три тройки. Максим оторопел, с его языка готов был сорваться не вопрос даже, а просто какой-то вскрик типа «Чего?!», только, скорее, в нецензурном варианте. Но он промолчал: не хотелось позориться перед другими родителями.
Закончив раздавать листочки, классная заняла место у доски и грустно возвестила:
– Видите?.. Видите, уважаемые родители? Успеваемость оставляет желать лучшего. Проблемы с математикой и русским языком – у большинства. Биология – совершенно не учится. Домашняя работа по ней – не делается. Но главная беда у нас, конечно, с литературой. Я имею в виду не всех. Сами всё видите по оценкам. Но большинство… Ситуация тяжёлая.
– Что же вы нам раньше не говорили?! – возмутилась одна из мамаш.
Черноволосая литераторша сохраняла невозмутимость:
– Я говорила. Я говорила всегда, и всегда говорю, из года в год, с две тысячи десятого, что пришло поколение, которое не читает. Не умеет. И не хочет. Это цифровые аборигены, которые родились в виртуальном мире, и он для них свой. Они привыкли только щёлкать по экрану: одна картинка, другая, третья… А читать не могут даже задание из учебника. Не говоря о художественной литературе. Британские учёные тестировали современных подростков, узнавали, насколько те способны понимать сложные тексты, формулировать и высказывать свои мысли. И выяснили…
Классная, бабочкой порхая у доски, принялась рассказывать про исследование, которое, разумеется, показало, что никакие тексты нынешние школьники не понимают, заверила одну активно возражающую маму, что английские подростки ничем глобально не отличаются от русских, и продолжала живописать скудость знаний детей-аборигенов. При этом у нестарой ещё учительницы был такой вдохновенный вид, что Максиму казалось: несмотря на эти жалобы, она испытывает некий священный ужас и восторг перед нашествием цифровых варваров. А, может быть, этот восторг и ужас были вызваны гордостью за свою роль последнего охранителя культуры от толпы готовых предать всё поруганию и забвению дикарей.
Когда родители, кивая и прицокивая языком, сталb расходиться, Максим всё-таки подошёл к Лёхиной классной лично:
– Здравствуйте ещё раз… Вы извините его. Сами работаем, дочь к тому же, ипотека… – Вы подскажите, что делать-то надо?
Классная посмотрела на него, кажется, с теплом и, вытащив из ящика ежедневник, прочитала:
– Тест по Радищеву – два. Самостоятельная работа по Державину – два. Стихотворение Пушкина наизусть…ну, поставила три. «Евгения Онегина» не читал вообще! Не знает, кто такой Ленский. Соответственно, за знание текста – два, и сочинение – тоже. Нет сочинения! А эта оценка умножается вдвое. Она у нас идёт как итоговая. Понимаете, выходит двойка за четверть по литературе!
– Понимаю, – Максим мял в руках пальто. – Надо срочно читать и писать сочинение.
– Да, да! – с тем же мрачным вдохновением подтвердила литераторша. – Совершенно незнаком с текстом. Не напишет – аттестации не будет. Списанное меня категорически не устроит, пропущу через антиплагиат. Надеюсь на вашу помощь.
***
Максим возвращался домой, заряженный стыдом и злостью. Даже в магазин заходить не стал – нечего им разносолы покупать, пусть хлеб едят с картошкой, двоечники бессовестные. К Настьке на собрание он не ходил – не успел бы, но посмотрел вчера оценки в дневнике и увидел там тройки по русскому, окружающему и математике.
– Папа, привет, – сын вытянулся вдоль дверного косяка, будто молодое дерево у забора.
– От старых штиблет, – по-стариковски проворчал Максим. – Почему по литературе «неуд»?! Почему «Евгения Онегина» не читал? Господи, я бы в твои годы со стыда сгорел – два по литературе получить. Ладно, по химии там ещё, по физике, хотя и то…
– Так что плохо-то: что не читал или что позорно два получить? – тряхнул белокурой чёлкой Лёха.
Максим швырнул шапку в угол.
– Он ещё хамит! Как абориген австралийский, ничего не знает, в телефон свой втыкает только. Всё плохо! И не читать, и не знать, и два… А ты чай ставь! Троечница тоже малолетняя… – прикрикнул он на осторожно выглянувшую в коридор Настьку.
Пошвыркав чайку с угодливо нарезанными детьми бутербродами, Максим не то, чтобы подобрел, а покорился усталой расслабленности. Сильно ругаться он не умел, а к ремню не притрагивался вовсе. Только один раз отходил Лёху полотенцем за воровство, ещё в садике – очень тогда разозлился. С тех пор такое не повторялось. Максимовы родители, правда, несколько раз намекали, что за кое-какие дела можно и «повоспитывать», но он достаточно хорошо помнил свои слёзы после подобного «воспитания» в собственном детстве и всегда искал другие меры.
– Никаких денег тебе больше давать не буду, и телефон тоже новый не получишь! – нестрашно прикрикнул он на Лёху. – Книжку открывай, сиди, читай «Онегина»!
– Ладно, – вздохнул сын.
Через полчаса Максим строгим тоном осведомился:
– Как дела? Завтра тебе сочинение надо писать, до конца недели сдать.
Лёха вытянул руки с книжкой:
– Да я не могу понять вообще!
– Что ты понять не можешь? Читай, и всё.
– Так я не понимаю!
– Ты что мне дураком прикидываешься?! – разозлился отец. – Читай вслух!
Лёха обиженно свёл брови:
– Ну, вот… «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог…» Уже непонятно. Как это – честных правил?
Отец вдруг вспомнил, что они с ребятами из класса когда-то переделали эту строчку в «Мой дядя самых честных грабил», но промолчал. Лёха продолжал:
– Дальше: «Какое низкое коварство». Что такое «коварство»?
– Хитрость, блин. Подлость. Что ещё непонятно?
– При чём тут дядя, непонятно. Дядя умирает, что ли?
Отец вздохнул:
– Не думал я, что ты у нас такой одарённый. Умирает дядя. А к нему племянник едет ухаживать. Но хочет, чтобы старик помер поскорей.
– А-а. Ну, дальше опять: «Так думал молодой повеса, летя в пыли на почтовых, всевышней волею Зевеса наследник всех своих родных». Тут вообще все слова незнакомые.
Максим ощутил холодок по спине, догадываясь, что для Лёхи в этой знаменитой книжке, похоже, и правда непонятна добрая половина слов.
– Ну, Зевес – это я понял, это Зевс, греческий бог, – вдруг порадовал отпрыск.
– Замечательно, – мрачно заметил отец. – Самое главное одолели. Давай книжку сюда.
Пробежав глазами по когда-то знакомым пушкинским строчкам, он коротко пересказал Лёхе, что Евгений Онегин был молодым мажором, ездил по театрам и ресторанам, увивался за дамами, получил богатое наследство от дяди.
– Понятно? – спросил он, зевая и уже собираясь идти выпить кофе.
– Как бы да, – взмахнул руками-ветками сын. – Только непонятно, зачем это мне?
Отец оторопело уставился на сына:
– В смысле – зачем?! Два не получить! И люлей от меня.
Лёха кивнул.
– И от матери, – на всякий случай добавил Максим.
***
На завтрашний вечер он пригласил в гости друга Никиту. Никита преподавал историю и обществознание, отчасти знал законы и мог проконсультировать старого приятеля по одному важному делу: как поменять ипотечную квартиру на другую, тоже в кредит. Естественно, меньшую на большую, нынешнюю двушку на хотя бы старую, но трёшку. В своё время они с Ритой не стали брать ипотеку сразу на трёхкомнатную квартиру, не потянули бы; да и сейчас Максим совсем не был уверен, что плата за новое жильё будет им под силу. Но попробовать всё-таки хотелось. Кроме того, Никита, как гуманитарий, наверняка мог что-нибудь подсказать Лёхе по поводу сочинения.
– Коньяк будешь? – предложил Максим, открывая холодильник.
– Если только для запаха, в чай, – отказался друг. – Я же за рулём.
– Жаль. Помнишь, как с парнями в Ергаки ходили? Неделя погружения в природу.
– Алкотуризм, ага, – Никита ухмыльнулся приятному воспоминанию, но тут же перешёл к делу. – Ну, так что за консультацию-то ты с меня хочешь?
– Да про квартиру… – смущённо начал Максим. – У нас же эта в ипотеке, ещё целых шесть лет платить, а дети-то растут…
– Больше хотите взять? – догадался Никита.
– Ну да. Дети-то растут, – снова повторил хозяин квартиры слова Риты, которые она в последнее время часто повторяла. – А у них комната на двоих одна. Я узнал, что вроде как можно, но там условия какие-то… Подумал, вдруг, ты знаешь.
Никита с видом знатока покрутил в руках кружку:
– Ну, какие там условия... Они должны убедиться, что ты платить можешь больше, вот, в общем, и всё. Заявку подать на новый жилищный займ. Ну и, конечно, найти покупателя на вашу нынешнюю квартиру, куплю-продажу оформить. Потом уже новый кредит подписать, на новую хату документы…
– Угу, – машинально кивнул отец семейства. – Погоди, это я, что ли, сам должен покупателя искать на эту квартиру?
– А кто, Пушкин? – прыснул приятель смешком. – Конечно, сам.
Максим тоже усмехнулся, но в душе ему было невесело: он всерьёз рассчитывал, что искать покупателя будет банк, и больше не хотел продолжать разговор о квартире:
– Кстати, о Пушкине. Лёха-то у меня по литературе совсем засыпался. По сочинению двояк получил за «Евгения Онегина».
– Не написал, что ли?
– Ну, – подтвердил Максим, испытывая неловкость за сына. – И не чешется вообще. Всё фиолетово ему. Я бы в его годы со стыда сгорел двойку по литре иметь. Ладно по физике…
– Они щас такие, – громко прихлебнул чай Никита. – Не стесняются ни фига. Моя Лерка, смотрю, афоризмы себе на стену ВКонтакте выставила. Там пословицы наши все переделанные. «В тихом омуте тихо», потом это… «Любишь кататься – мы не осуждаем», «У кого что болит – давайте обсудим». Ну, и главное, знаешь, что?
– Что? – взаправду поинтересовался Максим.
– «Выноси сор из избы, а то вся изба засрётся»!
– Это твоя Лерка написала? Талантливая…
– Да ну! Нашёл талант. «Битву экстрасенсов» только смотрит. Да я не переживаю. Повзрослеют потом. Голова у неё должна быть хорошая. Как и у твоих. В кого им глупыми-то быть? Рита у тебя тоже умная.
– Да… Уехала вот на заработки. Слушай, ты Лёхе-то моему поможешь? «Онегина» разобрать?
– Само собой.
Максим отворил дверь в комнату детей. Настя полулёжа, закинув ногу на ногу, листала что-то в телефоне. Лёха, было заметно, только что нажал на кнопку паузы видео в ноутбуке.
– Здрасьте, – вяло поздоровался он с другом отца. Настя ничего не сказала, только переменила позу на более уважительную: села на диван, свесив ноги.
– Здорово, молодёжь! – бодро приветствовал чужих детей Никита. – Что смотришь, Алексей? Надеюсь, не «Битву экстрасенсов»?
– Нет, не «Битву», – отозвался Лёха с обидой в голосе. – «Жизнь в России». Блог такой.
– Во, гляди, всякую дичь смотрит! – рассердился Максим. – Когда ему надо уроки делать.
– Все уроки не переделаешь, – огрызнулся Лёха. – А тут интересно.
– Чем интересно, подскажи? – Никита продемонстрировал любопытство – Максим не понял, искреннее или нет.
– Всю правду говорят. Каждый про себя. Про свою жизнь. Про разные города.
– М-м-м… Города, говоришь? Города, лучше, конечно, своими глазами увидеть. У каждого из них собственная физиономия. Ну, Алексей, давай немножко позанимаемся, накидаем с тобой план сочинения, так сказать, рыбу. Настя нам не помешает, думаю…
– Я на кухню уйду, – тут же заявила Настя, и опять Максиму показалось, что с какой-то обидой.
Он и сам в первые секунды собирался было уйти, даже повернулся к двери, но любопытство взяло верх. Да и усталость – на кухне ждала посуда в раковине, надо было что-то придумывать к ужину, и ему слишком сильно хотелось хоть на полчаса продлить заслуженное воскресное ничегонеделание.
– Вот смотри, «Евгений Онегин» входит в золотую коллекцию русской литературы, это знаменитейший текст Пушкина, который создавался семь лет, – по-писаному заговорил Никита. – И в нём отразились представления о жизни первой трети девятнадцатого века, о самых разных её аспектах. Недаром этот роман в стихах получил название «энциклопедия русской жизни». Это вообще замечательный роман, игровой, в нём Пушкин смотрит на вещи и с той, и с другой стороны, и как бы всегда над схваткой, высмеивает, пародирует… Постмодернистский, по факту, такой роман. Пушкин – великий игрок, он играет в характеры, в персонажи Ленского, Онегина, Татьяны. Тип Ленского, который на Западе существовал действительно, на русской почве стал несерьёзным, пародией. Вообще Пушкин нигде в своём романе особенно не серьёзен. Поэтому «Евгений Онегин» местами написан небрежно, местами там…
– Если он относился несерьёзно, то почему я должен по-другому? – перебил Лёха.
Никита откинулся на спинку стула.
– Бр-р… Ну как тебе сказать-то?! Литература – это же вообще условность, игра. Короче, – Никита хлопнул ладонью по книжке. – Давай список тем, по которым писать.
Лёха стал искать на столе, залез в тумбочку.
– Не могу что-то найти, – признался он. – Я у одноклассников уточню.
– Во, блин! У него «два», а он даже не знает, что делать! Всё фиолетово ему! – опять рассердился Максим. – Как в десятый класс будешь поступать с такими оценками?! Там же рейтинг, не возьмут!
– А я и не буду поступать, – спокойно отозвался Лёха.
– Как не будешь?! В ПТУ, что ли, пойдёшь?! – взвился Максим. – Мы для этого с матерью пашем, надрываемся?
– Спокойно, батя, – Никита посмотрел на друга, многозначительно кивнув и прикрыв веки. – Щас мы всё сделаем, щас разберёмся. Ты, правда, лучше иди.
Максим удалился в кухню, пока размораживался фарш, вымыл посуду, налепил кривоватые колобки и поставил их жариться. Присел на табуретку – от долгого стояния заболела спина. Настя сидела рядом, опять тыкала в экран телефона.
– Что читаешь там? – спросил Максим.
– Я не читаю, я маме пишу, – сказала дочь. – Она передаёт привет. Говорит, что надеется вернуться к нам на Новый год.
– В смысле надеется?! – подскочил от удивления отец. – А что, может не вернуться?..
Настя пожала плечиками. Максим решил вечером, когда уйдёт гость и закончатся дела, позвонить Рите, поговорить обстоятельно.
***
Никита просидел с Лёхой ещё около часа, и всё это время Максим метался из угла в угол: два раза проверил почту через телефон, по запаху вспомнил о жарящихся котлетах и едва успел их, уже подгорающие, перевернуть, вскипятил чайник, включил стиралку и сразу выключил:, та стала верещать из-за неплотно прилегающего люка.
– Рассказывай стихотворение, которое по литературе задали, – наконец приказал он дочке.
Настя послушно пробормотала о какой-то спящей беспробудно степи, и от этих слов, произнесённых вслух звенящим детским голосом, Максиму почему-то стало ещё грустнее. Свет за окном сгустился до полупрозрачной синевы, и его потянуло в сон.
Никита вошел в кухню, походя отхлебнул остывшего чаю из своей кружки:
– Всё нормально будет, папаша. Напишет. Сдаст. И в десятый поступит, куда он денется.
– Твои слова да богу в уши, – произнёс Максим, хотя всерьёз не верил в божественную помощь. – Скоро Новый год, Ритка вернётся. Не расстроить хоть её.
Попрощавшись с другом, он вспомнил, что собирался позвонить жене. Но, открыв холодильник, увидел, что, кроме свежепережаренных котлет, там остались только пара яиц да холодная гречка. Отправить бы Лёху в магазин, но нет, пусть уж ковыряется с уроками.
На поход по продуктовым ушёл почти час. Вернувшись домой, Максим вспомнил про неисправную дверцу стиралки, открутил её, снял с петель истёршиеся катушки. Но внезапно оставил эту возню, кинул подушку на диван. Заснул, правда, не сразу: в голове роились мысли об ипотеке, о том, где найти новую квартиру побольше и во сколько она обойдётся. Если брать в этом районе, то, конечно, дорого… Не потянуть. А если на отшибе, в каком-нибудь «Мариинском» или Солонцах, то Рита навряд ли согласится туда переехать. Придётся постараться, купить трёшку тут, поблизости, хотя и в старом доме – в новостройке уж точно не вытянуть.
Максим уронил голову на подушку и нырнул в сон.
***
Проснулся он от боли в шее. Поворочал головой, вытянул руки вперёд – отчасти прошло. Глянул на часы: пятнадцать минут десятого, поздний вечер.
– Настя! – позвал он. – Есть хочешь? Кофе попьём. Лёху зови.
– А его нет, – звонким беззаботным голосом ответила дочь.
– Как нет?! – всполошился Максим.
– Он недавно ушёл, сказал, дела у него…
– Какие дела?! Какие дела, время десять, завтра в школу?!
– Ему девочка вроде какая-то позвонила, – припомнила Настя.
– А-а, – сказал Максим с понимающим видом, хотя беспокойства только прибавилось.
Он сделал кофе себе и Насте – ей развёл молоком наполовину, стал набирать Лёхин номер.
«Абонент недоступен», – красивым женским голосом ответили в трубке.
Максим метнулся к окну, вгляделся в черноту декабря. Прислонив лоб к самому стеклу, увидел яркие всполохи фонарей, потусторонне блистающий снег. Ни одного человека.
– Где вот он? – спросил незадачливый отец у кого-то.
Он пытался успокоить себя, думая, что каждому было когда-то пятнадцать с половиной лет, что все бегали по вечерам на свидание к девочкам. Но собственный опыт напомнил другое. В девяносто третьем году, когда ему самому шёл шестнадцатый, они враждовали с соседним районом, с улицей напротив. Стоило кому-нибудь из пацанов пройти не по своей территории, как начинались расспросы: куда идёшь, зачем? Тот, кто не мог толково ответить, награждался парой пинков. Максима по-настоящему побили только однажды: он пошёл провожать девочку на ту самую, враждебную улицу, и по возвращении в свой район получил хороших тумаков просто за попадание на чужую территорию. Дома он ничего не сказал. Жаловаться родителям было не принято: родители работали. А дети учились, чтобы поступить в институт, стать юристами, экономистами или, на худой конец, бухгалтерами после колледжа. Некоторые, особенно умные и наглые, становились полукриминальными бизнесменами. Максим знал таких троих из своей школы и когда-то втайне завидовал им. У тех парней была лёгкая жизнь. При всей опасности – всё равно лёгкая. Богатая. А у него не сложилось ни с бизнесом, ни с институтом.
Он ещё раз набрал сына. Ответа по-прежнему не было, а стрелка на кухонном циферблате неумолимо ползла к десяти. Детское, казалось бы, время. Но кто знает, где сейчас Лёха, что с ним?!
– Настя, я пойду Алексея искать, – объявил Максим дочери. – Надеюсь, скоро вернусь. А ты дома сиди. Дома сиди, поняла?! Телефон наготове держи. Поняла?
– Да поняла я, пап!
Максим наглухо застегнул меховую куртку, натянул на голову капюшон, и ещё в подъезде почувствовал, что на улице ветер. Неприятный, порывистый, забирающийся под одежду.
Двор сиял от фонарей, от лунно-зеленоватого, казавшегося иноприродным снега. Какой-то человек гулял с собакой. Максим вышел из двора на улицу – мимо него летели машины, пронеслась разухабистая нерусская музыка, промчался с цирковой ловкостью странный тип на моноколесе.
Максим остановился под чёрным оснеженным тополем и вдруг понял, что почти ничего не знает о сыне. Ну, не читал «Онегина», получил двойки по русскому, биологии… В прошлом году вроде учился лучше. Вроде. Максим точно не знал. Детьми в основном занималась Рита, да и то насколько хватало сил, а он работал и приносил деньги. Ну, организовывал по выходным пикники на природе. И ему казалось, что всё хорошо; дети, пока не повисли на нём в режиме нон-стоп, были приятными, относительно послушными. А ведь он давно хотел поехать с Лёхой куда-нибудь вдвоём – и всё откладывал.
Максим снова достал из кармана телефон, зашёл в родительский чат девятого класса, хотел спросить, не знает ли кто, где Алексей, и остановился. Знали бы – сказали бы давно, сами позвонили, а так только сплетни вызывать, пересуды: ребёнка потерял! Или уж написать, чёрт с ним?.. Максиму показалось, что на улице стало ещё холоднее, и внутри что-то сжалось от ледяной тоски. Вспомнился широкий, зияющий тёмной пастью подземный переход на Шинников, в котором они с ребятами, тогда же, в безбашенной юности, оборудовали что-то вроде комнаты: поставили диван, стол, на стол – магнитофон, и в случае наглого «наезда» чужаков рьяно обороняли имущество. Господи, чего только не было! Устраивали «базары» – драки «стенка на стенку», толпой ходили на дискотеки в ДК имени Первого мая – не столько потанцевать и закадрить девочек, сколько опять же выяснять отношения с пацанами из других районов. Нерусские парни задирались, им отвечали тем же. На входе стояла милиция, сдерживая молодую ярость спорящих до крика металлистов и панков. А родители не знали ничего. Или знали, но считали в порядке вещей. Но разве так было нужно?..
Сейчас дискотек вроде бы нет, гуляют давным-давно свободно, где хотят. Но у Лёхи наверняка тоже есть какие-то враги. Однозначно есть, ведь на то и пятнадцать. Может, подрались из-за девчонки, из-за денег? Должен кому-нибудь. Или самое страшное – наркотики?
Только нащупав мыслью последнее слово, Максим почти бегом устремился дальше по улице, заранее решив, что пробежит её всю, а если толку не будет, тогда станет звонить всюду, куда можно. Пусть говорят что хотят. Не до того уже теперь. Сейчас всё как-то не на виду, скрыто. Но кто знает – пропали нарики совсем или их просто не вывозят на виду у всего подъезда, как раньше?..
В конце улицы Максим некстати припомнил, как однажды, по дороге в школу, наткнулся на труп. Самый настоящий. Пнул его ногой, перевернул – лицо синее.
Он завернул во двор, где светился тёплыми лампами супермаркет с уютной надписью «У дома». И вдруг увидел справа от входа компанию из трёх подростков, в одном узнал своего сына и завопил:
– Лёха!! Везде, ё-моё, тебя ищу! Ты где был?!
– Здесь, – ответил тот.
– Где – здесь?! А это кто?
Лёхины спутники – одноклассник сына Тимур Загидулин и незнакомая девчонка – расступились, и у самой стены проявилась четвёртая фигура – тёмная, приземистая, в чёрных валенках советского фасона, мужской замусоленной ушанке и, по контрасту, свежем и светлом пуховике.
– Здрасьте, – произнесло создание пропитым надтреснутым голосом, по которому Максим опознал в нём женщину.
Ему почудилось, что бомжиха шатнулась чуть вперёд, и он отвернулся с инстинктивной брезгливостью.
– Папа, это... – начал Лёха.
– Домой пошли, – оборвал Максим.
– Пап, это Людмила.
Отец оторопело уставился на отпрыска, матюгнулся:
– Что?.. Какая Людмила?! Домой давай!
Бомжиха отклеилась от стены, проскрипела:
– Мужчина, пожалуйста, покушать дайте.
Полоса сливочного света озарила её лицо, и Максим едва не вскрикнул: бездомная была ему знакома! Сколько ей было в девяносто третьем, четвёртом году?.. Нисколько, как и сейчас. Она давно потеряла возраст. Когда-то она часто собирала бутылки в огромном, как лес, парке возле Сибтяжмаша, бродила по улицам. Её видели у теплосетей возле Мичуринского моста и старались прогнать оттуда: на теплотрассах пацаны сушили газеты, смоченные в селитре, и мастерили из них «бомбы». Однажды осенью Максим с корешами – было им не то пятнадцать, не то шестнадцать лет – встретили её с мотком медного кабеля, и тут же, не сговариваясь, накинулись, чтобы отобрать медь. Бомжиха неожиданно стала сопротивляться, отбиваться, и Максим с другом начали бить её, пинать, а она визжала, охала и до последнего цеплялась за этот злосчастный кабель. Уж очень дорого для тех времён стоила медь. Мимо, кажется, проходили какие-то люди, но удары ног в палёных «абибасовских» кроссовках продолжались до тех пор, пока бомжиха, лежащая на асфальте в позе эмбриона, не затихла.
Сейчас Максиму упрямо казалась, что та, которую они тогда убивали, ожила. Она восстала из грязи, из тени, из прошлого – и просила еды. И её, как защитники, окружали новые дети.
– Я хлеба куплю, – буркнул Максим, сделав шаг к магазину.
– Нет, пап, ей надо кофе, – возразил Лёха.
– Тёплое что-нибудь надо, – вмешалась девочка.
Максим только сейчас разглядел её: девочка была явно нерусской: плоское лицо, раскосые глаза – не то киргизка, не то тувинка. Мимоходом в мыслях пронеслось: и это первая любовь сына? Или просто знакомая, раз рядом оказался Тимур. Для чего, чёрт возьми, они вообще собрались?!
– Вы что тут вообще делаете?
– Папа, извини, мы с Айдыжааной пришли к Тимуру стрим посмотреть, а у меня телефон разрядился. А потом мы вышли к «Магниту» и смотрим, Людмила стоит, мёрзнет. И мы вот пошли к Айдыжаане, она куртку свою старую отдала. Ну, чтоб не холодно было.
Сын говорил уверенно и просто, словно ничего странного в их поступке не было.
– Вы прямо как эти… Как тимуровцы, – усмехнулся Максим, кивнув в сторону Лёхиного одноклассника. – Как в СССР.
– Жалко, что СССР распался, – сказал Тимур. – Вроде умные такие все были, а развалили.
– А Людмила нам сказала, что она из Таджикистана когда-то приехала, – заявил сын.
Бездомная затрясла головой:
– Да, да… В девяносто первом ещё. Как русских начали выдавливать, так я сюда. И резали, и жгли… Тут у меня тётка жила, я думала, к ней поеду. А она умерла и квартиры не оставила. И всё – некуда мне было идти. То там, то здесь… Полы мыла, бутылки собирала, на складах всяких работала. Чего только не видела, Господи!
– Вы сейчас где-то живёте? – неожиданно для себя спросил Максим.
– А? Жить есть где, жить есть. В бараке живу, за Калинина, – успокоила Людмила.
– Мы вам сейчас кофе купим, – сказала девочка, выгребая из кармана мелочь.
– Не надо, – Максим сжал её руку. – Я сам возьму.
В магазине он подошёл к автомату с горячими напитками, дважды нажал на кнопку «Капучино», послушал тихое шуршание пены. Подумав с минуту, купил ещё три чая – сыну и его друзьям. Всё происходящее казалось ему не совсем реальным, будто он смотрел кино о себе самом и дивился тому, как его изображают.
Замерзшие не меньше Людмилы ребята с благодарностью приняли от него чай. Людмила жадно вцепилась в стаканчик с кофе, пожелала всем спокойной ночи, и незаметно растворилась в зимней тьме.
– Я Айдыжаану до подъезда провожу, – сказал Тимур.
Максим посмотрел им вслед, всё ещё не понимая, чья девушка эта, как её…Жанна, – сына или его одноклассника, или вообще ничья. Это ещё предстояло узнать, как и многое другое о Лёхиной жизни. Но до самого дома они не произнесли ни слова, на плечи им падал безмолвный снег, и только у крыльца отец решил спросить у сына:
– Сочинение-то написал?
– На черновике. Переписать осталось.
– Хорошо! – искренне обрадовался Максим. – Литература – это ведь важно тоже… Она про людей же. Про то, что все люди – они, это… Их уважать надо.
– Где это написано? – спросил Лёха.
– В смысле – где? – не сразу понял Максим. – А, в книге в какой?
Ему первым делом пришла на ум «Хижина дяди Тома», но через пару секунду вспомнил другой вариант:
– «Преступление и наказание», например. Я сам, если честно, плохо помню, но мама точно читала.
Сын нажал кнопку лифта, долго удерживал её пальцем:
– Вроде слышал такое. В аниме, что ли…
– Вот и почитай.
Лёха качнул головой:
– Я послушаю лучше… Буду ходить и в наушниках слушать. Ты мне ссылочку кинь.
Елена Михайловна Басалаева родилась в 1987 г. в Красноярске. Окончила факультет филологии и журналистики Сибирского федерального университета (2009). Работает учителем в красноярской гимназии № 13. Автор повестей «Школа», «Сказки девяностых», сборника рассказов «Счастливая была». Публиковалась в журналах «День и ночь», «Образ», «Сибирские огни», «Огни Кузбасса».
Победитель всероссийского семинара «Мы выросли в России» (2022), обладатель диплома конкурса «Золотой витязь» (2019). Лауреат премии им. В. П. Астафьева в номинации «Проза» (2022). Лауреат Всероссийского литературного конкурса «Большой финал» (Мурманская область). Лауреат журнала «День и ночь» за 2019 год.
Член Союза писателей России. Живёт в Красноярске.
Следующая публикация
Нет комментариев