Предыдущая публикация
Глядишь, на свете почти не осталось мест, где мне хорошо;
но это еще осталось - дворы на пути из булочной в своей подъезд,
И окон вечерних нежность, и снега талость.
Желтеют окна, и в каждом втором окне экран мерцает,
И люстры как будто те же,
И ясный закат, в котором виделись мне Морские зыби и контуры побережий.
Здесь был наш мир: кормили местных котят,
Съезжали с горки, под зад подложив фанеру,
— И этот тлеющий, красный, большой закат
С лихвой заменял Гранаду или Ривьеру.
Здесь был мой город: от детской, в три этажа,
Белеющей поликлиники — и до школы;
И в школу, и в поликлинику шел, дрожа,
А вспомню, и улыбаюсь: старею, что ли.
Направо — угол проспекта, и дом-каре, Большой, с магазином «Вина» и вечной пьянкой, — но эти окна!
И классики во дворе
— С «немой», «слепой», «золотой», с гуталинной банкой!
Здесь ходят за хлебом, выгуливают собак, Стирают белье, глядят, как играют дети, готовят обед — а те, кто живет не так,
Живет не так, как следует жить на свете.
Да, этот мир, этот рай, обиход, уют,
Деревья, скверик с качелями и ракетой —
И райские птицы мне слаще не запоют,
Чем эти качели, и жизни нет, кроме этой.
Свет окон, ржавчина крыш, водостоков жесть,
Дворы, помойки, кухонная вонь, простуда
— И ежели после смерти хоть что-то есть,
То я бы хотел сюда, а не вон отсюда.
Следующая публикация
Нет комментариев