Предыдущая публикация
Месяц, второй, третий.
И всё Игорь рядом с ней, да и она на него тоже поглядывает. То они в буфете как будто случайно за один стол сели, то встретились на улице, и идут в один магазин, то…
Игорь Трофимович всё пытался с ней заговорить, подружиться. Но Тома почему–то не поддерживала его, как будто дичилась.
Мучался Игорь от этого страшно, ночей не спал, потому что как только он уснет, то Томка перед ним, улыбается, дразнит. И проснуться надо, а нет сил, такой сладкий сон…
Когда терпение Игоря лопнуло, он вызвал Томку к себе в кабинет, взял её за руку и сказал то, чего она так ждала и боялась услышать, — попросил её руки. А она возьми да откажи!
— Да как же так, Тома! — растерянно замер Игорь, стоя на одном колене. Он и так–то с трудом на это колено опустился, кряхтел, в спине простреливало, но дама его сердца была достойна и не таких страданий. Он сказал заветное и молчит, испуганно на неё смотрит. Вот сейчас засияет Тома от счастья, засветятся её глаза, и она согласится стать его женой. Но нет! Отказала. Игорь растерянно промямлил:
— Я же от всей души, я и квартиру нам выбил, и вот гарнитур кухонный нашел, как ты любишь, с вензельками… Прости, я слышал, как ты с Зиной из буфета обсуждала… Тома, не могу я так больше! Не мальчик уже, надо что–то решать! Ну зачем же ты со мной так?!
— Как? — повела плечиками Тома, повела головой, зазвякали в её ушах тяжелые янтарные серьги. — Не понимаю я, о чем вы, Игорь Трофимович.
— Да как же не понимаешь, Тома?! Я ж тебя люблю, ну давай хоть на старости лет счастье себе организуем! Надоело ж, поди, самой всё, самой… А я ради тебя горы сверну! Тома!
А она только развела ручками, мол, подумаю, и ушла.
— Работать мне надо, Игорь Трофимович. Вон, ждут меня машинисты, люди ждут. Пустите же… Пустите… — Но особенно сильно вырываться не стала, позволила поцеловать себя в щёку, сама как будто тоже губами к его щетине прикоснулась, кошка! И ушла, на ходу повязывая на шею подаренный им же, Игорьком, шарф.
Вышла, лицо горит, сердце в груди стучит так, как будто молотом кто по наковальне бьет, не унять! А по коже льдинки бьют, ведь метель на улице, аж дух захватило. Предновогодняя вьюга, густая, как мука, сыпет и сыпет на землю белые хлопья, укрывает черную, мерзлую землю, грязь, глину, мусор, накиданный незадачливыми пассажирами, скрюченные кустики крыжовника и барбариса. Всё скоро станет одним сплошным пуховым ковром, хоть ныряй в него, раздевшись донага, купайся, и будет тебе мягко, нежно, как на перине.
Тома закрыла лицо руками, потом, быстро глянув наверх, на оконца Игоревой каморки, и заметив, что он стоит там, за шторкой, вдруг раскинула руки стала кружиться, запрокинув голову назад.
— Тамарка! Ты чё? — ахнула пробегавшая мимо помощник диспетчера Лида. — Помутилась что ли?
— Да! Да, Лидонька, да, помутилась! Совсем помутилась! Напилася я пьяна, не дойду до дому! — запела складно, «по–зыкински», Тамара. — Ой, хорошо!
— Ну ладно, пойду,— покачала головой Лидия, подняла упавшую рукавицу. А потом тихо добавила:
— Вот разводят тут бордель какой–то! Пьяная, и на работу пошла. А ей всё можно! Она же начальника «женсчина»! Ей хоть вообще не работай! Ишь ты, красная вся, как рачица, поди, целовались… Тьфу!
Игорь Трофимович ведь пользовался большой популярностью среди здешнего дамского общества, ему льстили, его восхваляли, ему пекли как будто просто так, «по случаю», пироги и шанежки, шарлотки и плюшки, для него варились холодцы и томилась в духовке буженинка. Дары приносились с непременным смущением на лице, глаза в пол, а на вытянутых руках — угощение, прими, мол, Игорь наш, свет, Трофимович, не побрезгуй.
Игорь качал головой, мялся, принимался ругаться. Он всегда ругался, когда ему было неловко, ворчал, хмурился, а потом–таки разрешал оставить «приношение», но с условием, что на всех разделит.
Женщины морщились, но кивали. Хоть так уважили Игорька…
Сам, как правило, он эти разносолы не ел, некогда было, относил ребятам в мастерскую. Те, грязные, в спецовках, масле, вечно голодные, налетали на провизию, сметали всё в пять минут, нахваливали начальство.
— А что же вы сами–то не едите? Вам же сготовлено! — спросил пожилой обходчик путей, дядя Гриша, когда начальник опять принес разносолы. — Нехорошо как–то…
— Нехорошо, Григорий, сам понимаю. Но как их отвадить, баб этих?! Несут и несут! А я не могу это есть, Тома же обидится! Тома, знаешь, какая ревнивая?! Ух! Но это я тебе по секрету, — наклонялся к самому уху Григория Игорь. Седые, кудрявые волосы, торчащие из–под кепки обходчика, щекотали Игореву щеку. — Уж и так я к ней, и этак, ни в какую не идет за меня… Я уж и на колено вставал, потом разогнуться не мог, так скрутило! А она всё равно носом крутит. Даже, вот, кольцо приготовил, бабкино, гляди! — Начальник вынул из кармана коробочку, открыл. Старинное, потемневшее в изгибах серебра кольцо с россыпью камней и прожилок слюды мягко сияло на красном бархате.
— Ух ты! Дай примерить! — потянулся своими пальцами–колбасками Григорий. — Ну дай! А ну–ка!
— Ты что?! Застрянет, что потом делать будем? Нет. Я Томе так и не показал, не решился… Может и не судьба нам быть вместе? Может, я не достоин?.. В хозяйстве уж никому не пригожусь. А Тамара же — это…
— Да… Кремень, а не женщина! — согласился Григорий. — Не баба, а именно женщина. Королева! Да что там, царица! Эта… Как там её… Ну в пустынях–то была…
— Нефертити, — подсказал Игорь Трофимович.
— Вот! Точно! Она. Тока раскормленная слегка, — подтолкнул локтем начальника Григорий, хохотнул, затушил папиросу и пошел куда–то, даже не попрощался. Некогда.
Дядя Гриша уже ушёл за поворот старой кирпичной постройки, уже совсем скрылась в пелене метели его палка с красной тряпкой–сигнальным флажком на конце, но тут Игорь опять увидел его, идущего обратно.
— Забыл чего, Григорий? — крикнул начальник.
— Не! Я тут одну штуку придумал. Старо как мир, — услышал он в ответ. — Ты на другую перекинься, Томке толчок, так сказать, дай. Она, я гляжу, женщина с вывертом, любит жилы из мужика тянуть, ну а тут мы из неё… Ну ладно, бывай, Трофимыч, пошёл я.
Игорь ещё потоптался на снегу, сгребая его сапогами в горочку, а потом наступая на самую её вершинку и рассматривая след от своей ноги, пожевал губами, хотел закурить, стал хлопать себя по карманам, ища папиросы, но вспомнил, что Тома не любит дыма, и он, Игорь, же бросил! И папирос поэтому с собой нет, а Гришка уже ушел…
— Вот всё для неё! — в сердцах пнул торчащий из земли и поросший мхом камень мужчина. — И квартиру обещали! Ей тоже в общежитии, поди, надоело. И гарнитур с вензелями нашёл, и дышать на неё, на Томку, боюсь, а она…
Он шел и бубнил себе под нос, а потом его голос оборвался, потому что из репродуктора, висящего высоко на столбе, опять полился сладкий Томочкин голос, низкий, как будто специально созданный для ушей Игоря Трофимовича.
Он остановился, стал слушать. Рядом на камень села ворона, порылась клювом в снегу, нашла какой–то фантик, стала драть его, каркать, но Игорь шикнул на неё, мол, не мешай. Ворона покосилась на мужчину черным глазом–бусиной, презрительно кхекнула и улетела, а фантик так и остался лежать на земле, истерзанный, никому не нужный, как сердце начальника станции.
Остаток дня он провел в делах, крутился, что–то подписывал, ругался по телефону с «узлом», потому что там, на «узле», дали не то расписание прибытия, пассажиры путались, тоже ругались. Один какой–то профессор, худой, что тебе щепка, с лыжами, в синем костюме «Динамо» и в красной олимпийской шапочке прорвался к руководству станции, возмущаясь, что у него завтра зачёт, что студенты придут, а он тут, в совершеннейшем неглиже, торчит и никак не может уехать.
— Вы понимаете, что у меня коллайдер?! Вы понимаете, что у меня студенты! У меня люди, а люди — это вам не паровозы! Люди — не механизмы, люди тоже человеки! — распинался он, трясся на макушке красный помпончик, стучали по полу концы лыж, потом рассыпались, потому что стягивающая их веревочка развязалась и упала на пол серым червячком.
Игорь Трофимович бросился собирать лыжи, успокаивать профессора, у которого коллайдер и студенты с зачётом, и согласился, что они «не паровозы». Пассажир не успокаивался, топал лыжными ботинками, а потом как–то весь поник и обреченно вздохнул.
Игорю Трофимовичу стало его очень жалко. И…
И через полчаса профессор уже мчался по присыпанному снегом шоссе в Игоревой «Волге». Шофер, Борька Рогачёв, покрякивал и сопел, то и дело привставал, стараясь разглядеть сквозь метель, что там дальше на дороге.
Игорь отдал свою служебную машину, «пожертвовал», так сказать, ради студентов–паровозов и их профессора.
— Довезешь, как фарфоровый сервиз. Не растряси профессора, понял?! — приказал Игорь Трофимович Борьке. Тот покосился на старика в красной шапочке, совсем не похожего на профессора, кивнул, осторожно вынул из цепких профессорских ручек лыжи и, насвистывая, пошел прогревать машину.
— Вот за ним идите. Он вас доставит в город. Извините, что так вышло, мы сами здесь все на нервах, — вздохнул Игорь Трофимович. — Может, вам чаю налить? Руки что–то больно синие у вас?
— Да нееее… — протянул старичок. — Ты, это, мужик, извини тоже. Работой просто живу. Как жену схоронил, царствие ей небесное и теплое перышко под головку, так в институте и пропадаю. Боюсь один дома. Даже не боюсь, тошно как–то. Такие хоромы, а ни к чему теперь. Ты это… Ты приезжай в гости. С супругой, — вдруг добавил он. — Адресок черкану.
— Да ну что вы… И не женат я, с чего вы взяли!
— Ой, ладно! Сегодня холостой, завтра со штампом. Не вечер ещё! Ну вот, написал…
И профессор уехал, с удобствами разместившись в «Волге», а в голове Игоря Трофимовича всё крутились его слова про вечер…
Тамара тоже была на взводе, то и дело звонила руководству, уточняла график движения поездов, потом Игорь слышал её голос в репродукторе, закрывал глаза, вздыхал и перекладывал с места на место бумажки на столе...ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ...
Следующая публикация
Нет комментариев