Предыдущая публикация
Война отняла у меня мою любовь
«Война отняла у меня мою любовь. Мою единственную любовь.
Бомбят город, прибежала ко мне сестра Нина, прощаемся. Уже думали — не увидимся. Она мне говорит: «Я пойду в сандружинницы, только где мне их найти». И вот я помню: смотрю на нее, а это было лето, на ней легкое платьице, и я вижу у нее на левом плече, тут, около шеи, родимый значок. Это моя родная сестра, а я впервые его увидела. Смотрю и думаю: «Я тебя везде узнаю». И такое острое чувство. Такая любовь. Сердце рвется.
Из Минска все уходили. Дороги обстреливались, шли лесом. Где-то девочка кричит: «Мама, война». Наша часть отступает. Идем по просторному широкому полю, колосится рожь, а у дороги низкая крестьянская изба. Уже Смоленщина. Около дороги стоит женщина, казалось, что эта женщина выше своего домика, была она одета во все льняное, вышитое национальным русским узором. Она скрестила руки на груди и низко кланялась, солдаты шли, а она им кланялась и говорила: «Пускай вас Господь домой воротит». И вы знаете, каждому она кланялась и так приговаривала. У всех на глазах выступали слезы.
Я ее всю войну помнила. И уже другое, это было в Германии, когда мы немцев назад гнали. Какой-то поселок. Сидели во дворе две немки в своих чепчиках и пили кофе. Как будто не было никакой войны. И я подумала: «Боже мой, у нас развалины, у нас люди в земле живут, у нас едят траву, а вы сидите и пьете кофе». Идут рядом наши машины, наши солдаты едут. Они пьют кофе. А потом я ехала по нашей земле. И что я видела? Вместо деревни осталась одна печь. Сидит старик, а сзади стоят трое внуков, видно, потерял и сына и невестку. Старуха собирает головешки затопить печь. Повесила кожух, значит, из леса пришли. И в этой печи ничего не варится. И такое острое чувство. Такая любовь.
Наш эшелон остановился. Не помню, что там было — то ли ремонт дороги, то ли меняли паровоз. Сидим мы с одной медсестрой, а рядом двое наших солдат варили кашу. И откуда-то подходят к нам два пленных немца, стали просить есть. А у нас был хлеб. Мы взяли булку хлеба, разделили и дали им. Те солдаты, которые варили кашу, слышу, рассуждают:
— Смотри, сколько врачи дали хлеба нашему врагу! — И дальше что-то в таком духе, мол, разве они знают настоящую войну, сидели в госпиталях, откуда им…
Через какое-то время другие пленные подошли уже к тем солдатам, которые варят кашу. И тот солдат, который нас недавно упрекал, говорит одному немцу:
— Что — жрать захотел?
А тот стоит… Ждет. Другой наш солдат передает буханку хлеба своему товарищу:
— Ладно, отрежь ему.
Тот отрезал по куску хлеба. Немцы взяли хлеб и стоят — видят, что каша варится.
— Ну, ладно, — говорит один солдат, — дай им каши.
— Да она еще не готова.
Вы слышали? И немцы, как будто тоже понимают язык, стоят. Ждут. Солдаты заправили кашу салом и дали им в консервные банки. Вот вам душа русского солдата. Они осуждали нас, а сами дали хлеба, да еще каши, и только тогда, когда заправили салом. Вот что я помню. И такое острое чувство. Такое cильное...
Война давно кончилась. Я собиралась на курорт. Как раз это был Карибский кризис. Опять в мире неспокойно стало. Все закачалось. Укладываю чемодан, платья взяла, кофточки сложила. Ну, кажется, ничего не забыла? Достаю сумочку с документами и беру оттуда свой военный билет. Думаю: «Случится что, я там сразу пойду в военкомат». Уже я на море, отдыхаю и возьми расскажи кому-то за столиком в столовой, что ехала сюда и взяла военный билет. Я так сказала, без всякой мысли или желания порисоваться. А один мужчина за нашим столиком как разволновался:
— Нет, только русская женщина, уезжая на курорт, может взять в собой военный билет и думать, что, если что такое, она сразу пойдет в военкомат.
Я помню его восторг. Его восхищение. Так на меня мой муж смотрел. Этим взглядом… Простите за длинное вступление… Я не умею говорить по порядку. Мысль всегда у меня скачет, чувства рвутся. Мы вместе с мужем ушли на фронт. Вдвоем. Я многое забыла. Хотя вспоминаю каждый день. Кончился бой. Не верилось тишине. Он гладил траву руками, трава мягкая… И смотрел на меня. Смотрел. Такими глазами.
Они ушли группой в разведку. Ждали их два дня. Я не спала два дня. Задремала. Просыпаюсь от того, что он сидит рядом и смотрит на меня. «Ложись спать». » «Жалко спать». И такое острое чувство. Такая любовь. Сердце рвется...
Я многое забыла, почти все забыла. А думала, что не забуду. Ни за что не забуду.
Мы уже шли через Восточную Пруссию, уже все говорили о Победе.
Он погиб...
Погиб мгновенно. От осколка. Мгновенной смертью. Cекундной. Мне передали, что их привезли, я прибежала. Я его обняла, я не дала его забрать. Хоронить. В войну хоронили быстро: днем погиб, если бой быстрый, то сразу собирают всех, свозят отовсюду и роют большую яму. Засыпают. Другой раз одним сухим песком. И если долго на этот песок смотреть, то кажется, что он движется. Дрожит. Колышется этот песок. Потому что там. Там для меня еще живые люди, они недавно были живые. Я вижу их, я с ними разговариваю. Не верю. Мы все ходим и не верим еще, что они там. Где? И я не дала его тут же хоронить. Хотела, чтобы еще была у нас одна ночь. Сидеть возле него. Смотреть. Гладить...
Утром. Я решила, что увезу его домой. В Беларусь. А это — несколько тысяч километров. Военные дороги. Неразбериха. Все подумали, что от горя я сошла с ума. «Ты должна успокоиться. Тебе надо поспать». Нет! Нет! Я шла от одного генерала к другому, так дошла до командующего фронтом Рокоссовского. Сначала он отказал. Ну, ненормальная какая-то! Сколько уже в братских могилах похоронено, лежит в чужой земле. Я еще раз добилась к нему на прием:
— Хотите, я встану перед вами на колени?
— Я вас понимаю. Но он уже мертвый.
— У меня нет от него детей. Дом наш сгорел. Даже фотографии пропали. Ничего нет. Если я его привезу на родину, останется хотя бы могила. И мне будет куда возвращаться после войны. Молчит. Ходит по кабинету. Ходит.
— Вы когда-нибудь любили, товарищ маршал? Я не мужа хороню, я любовь хороню...
Молчит.
— Тогда я тоже хочу здесь умереть. Зачем мне без него жить?
Он долго молчал. Потом подошел и поцеловал мне руку. Мне дали специальный самолет на одну ночь. Я вошла в самолет. Обняла гроб. И потеряла сознание.»
Ефросинья Григорьевна Бреус, капитан, врач
Следующая публикация
Нет комментариев