Предыдущая публикация
Репрессии и война.
(из исследовательской работы Березиной Марии «Лишенные корней»)
Депортация - принудительная высылка лица или категории лиц в другое государство или другую местность, обычно, под конвоем. 14 ноября 20019 года исполнилось 30 лет с того дня, когда Верховный Совет СССР принял Декларацию о признании незаконными и преступными репрессивных актов против народов, подвергшихся насильственному переселению.
В благодатном краю – в Крыму, на берегу Черного моря жили семьи. Пережили войну, немецкую оккупацию, плен. Но после освобождения Крыма Красной Армией новое несчастье: депортация народов.
В 1944 году греки, болгары, татары, немцы, армяне – жители Старо-Крымского (Кировского) района Крымской области без объяснения причин были высланы из родных мест. По свидетельству очевидцев, прибывших из Крымской области на территорию нашего поселка, всего было 69 семей (34 – армянские семьи, 34 – болгарские, 1 – греческая), 150 человек взрослых и детей.
Многие из депортированных (35 семей) из деревень Софиевка и Шейх-Мамай попали на Урал в Чистопольское отделение конного завода №118, которое располагалось на территории нашего поселка Сосновый Бор.
Кравец Максим Трофимович и Кравец Дарья Георгиевна жили в селе Софиевка Кировского района Крымской области.
«Жили хорошо, в достатке», - вспоминала старшая дочь Вера,- «Беда нагрянула в 1942 году. Крым оккупировали немцы. Красная армия отчаянно сражалась, но силы были неравными. Пришлось красноармейцам отступить. Максим Трофимович (отец семейства) ушел вместе с ними. Был тяжело ранен, попал в плен. Там работал в шахте, ослаб совсем от недоедания. Радости не было конца, когда Красная Армия освободила пленных. Максим Трофимович вновь встал в ряды освободителей. Воевал храбро, дошел до Берлина, вернулся с боевыми наградами домой и узнал, что вся его семья: жена с десятилетним Николаем и восьмилетней Верой в 1944 году высланы на Урал вместе с другими представителями болгарской национальности, а сыновья высланы в Таджикистан. Пришлось Максиму Трофимовичу ехать на Урал. Забрать семью запретили, он остался и стал работать на конезаводе №118 конюхом да так и прожил в этом селе всю жизнь».
Мастерова Прасковья Ивановна (по национальноси болгарка), Мастеров Василий Николаевич (приложение № 6) жили в совхозе «Мирный труд» села Софиевка Кировского района Крымской области. В 1943 году Василий Николаевич насильно был увезен фашистами в Австрию. Вернулся лишь после войны. В 1944 году Прасковья Ивановна выслана вместе со свекровью Марией Васильевной, золовкой АкеменойНиколаевной, семилетней дочерью Марией, девятимесячной дочерью Зинаидой на Урал в совхоз «Талый Ключ».
(Прасковья Ивановна со свекровью Марией Васильевной, золовкой Акеменой Николаевной, семилетней дочерью Марией)
Многое пришлось пережить семье болгар Райковых Ивана Дмитриевича и Райковой Ефросиньи Георгиевны. До Великой Отечественной войны супруги Райковы работали в колхозе имени Дмитрова, что в деревне Софиевка в Крыму. В суровом 1941 году Ивана Дмитриевича мобилизовали в трудовую армию, семья осталась без отца. В 1942 году фашисты оккупировали Крым, и новое испытание – сын Федор в 1943 году насильно был увезен немцами на работу в Австрию. Ефросинью Георгиевну с двумя сыновьями (7 и 11 лет) в 1944 году депортировали на Урал. Всего за 24 часа нужно было покинуть родной дом. Ефросинья Георгиевна взяла с собой швейную машинку и немного постельного белья, так как разрешено было брать с собой багажа не более 20 килограммов на человека. Привезли семью в Чистое Поле – второе отделение конезавода № 118. В 1945 году приехал к семье Иван Дмитриевич, а в 1946 году из плена вернулся Федор. Через год после воссоединения семью постигло большое горе – получил травму и умер в больнице отец семейства. Убитые горем мать и два сына шли до больницы пешком 26 километров. Лошадь дали только в день похорон.
Приведем один пример жестокого обращения с переселенцами: Федор Иванович работал на тракторе в поле весь день, лил осенний холодный дождь.Федор промок до нитки. Управляющий приказал выйти охранять поломанный трактор еще и ночь. Федор отказался. Утром, когда Федор Иванович в сухой одежде пришел на разнарядку, управляющий не допустил его до работы, поставил прогул и направил документы в суд. Суд вынес решение: шесть месяцев вычитать из заработной платы 20%.
Очень яркими являются воспоминания ЭйриянАрменакаАмбарцумовича: «Предки мои (дед ещё ребёнком и прадед) привезены были в Крым из Турции во времена Армяно-Турецкой войны в 1814 году. Наша семья проживала в Крыму,в деревне Шейх-Мамай, которую населяли люди разных национальностей: армяне, греки, болгары, немцы, евреи, русские, курды, крымские татары. Все жили дружно, только крымские татары недолюбливали Советскую власть.
В 1939 году по доносу завистников отца (у нас было крепкое хозяйство, отец занимался выращиванием скота) арестовали, хотя в семье и было 10 детей. Через десяток лет семья выяснила, что их мужа и отца расстреляли почти сразу же после ареста. Отцу в ту пору было всего 37 лет.
В 1944 году, сразу же после освобождения Крыма, начали вывозить местное население. Депортации первоначально подлежали крымские татары и немцы, их дома тщательно обыскивали. Недалеко от нас находилась татарская деревня. Ночью из неё было выселено всё население. Утром всех жителей нашей деревни Шейх-Мамай отправили в пустующие дома за хлебом и вещами. Три дня мы переносили всё имущество на специальные склады. В июне месяце пришла очередь семей других национальностей. Выселяли курдов, греков, болгар.
28 июля 1944 года в деревню Шейх-Мамай приехали машины с солдатами, нам объявили, что все люди армянской нации подлежат выселению. Началась быстрая погрузка. Забирали всех от мала до велика. Оставались только русские и евреи. С собой брать какие-либо вещи запрещалось. В чём были, в том и отправили на станцию (Ислам Террик), где уже стоял целый эшелон, ожидающий людей, подлежащих депортации со всей Крымской области. Прибывших разместили в вагоны, которые называли в народе «телячьими». При погрузке не учитывались родственные связи, поэтому оказалось, что многие родственники были разлучены на долгие годы. В вагонах находились люди разных национальностей, но объединяло одно – нас высылали с Родины. В нашей семье было 10 человек: мать Ева Карапетовна и 9 детей (в семье было 5сестёр и 5 братьев, но старший брат Киркор воевал в это время на фронте). В дороге кормили один раз в день горячей похлёбкой, часто во время остановки взрослые пытались тут же у вагонов что-нибудь сварить детям, но это не всегда удавалось – раздавалась команда, и поезд отправлялся. Многие в дороге умерли, не доехав до места назначения. Отставать от поезда категорически запрещалось. Через две недели эшелон прибыл на станцию Егоршино Свердловской области. Здесь часть эшелона, которая состояла из первых вагонов, была отправлена в сторону Талицы, другая – в сторону Тавды. Наш вагон был самым последним, поэтому его отцепили от эшелона первым на станции Упор. Впоследствии мы узнали из переписки с родными и близкими, что по всему железнодорожному пути в сторону Тавды вагоны по одному отцеплялись от эшелона.
Встречало нас на станции руководство конного завода № 118, здесь же присутствовали и местные жители, которые вели себя поначалу недружелюбно. Со всех сторон слышалось: «Привезли врагов народа», - хотя и видели, что из вагона стали выходить старики-инвалиды, старухи, пожилые женщины, матери-одиночки, у некоторых из них на руках были грудные дети, ребятишки.
Со станции Упор, где всех разместили временно в бараке, нас отправляли в Чистое Поле на лошадях по 5 семей ежедневно. Когда ехали через глухой лес по бездорожью, испытали настоящий ужас. Донимали комары и мошкара. Лошадьми управляли женщины, которые ругались и сквернословили, что никоим образом нас не успокаивало.
Когда всех прибывших перевезли на отделение «Чистое поле» и разместили в бараках без освещения, провели собрание. Пришли директор конезавода №118 Панов, управляющий отделением Чистое Поле Ряпосов и спецкомендант, они объявили нам, что мы высланы сюда для того, чтобы помочь стране в трудное время своим трудом и что проживать мы можем только в пределах конезавода.
Лето было очень жаркое, работали в поле на уборке урожая. Вставали рано, старик-подручный управляющего подавал сигнал к началу работы: ударял по лемеху. Иногда звук ударов раздавался раньше, чем закипала вода для скудного завтрака. Похлёбку варили из вики. Помню ребят Валютина, Боталина.
Осенью директор конезавода № 118 распорядился перевести всех спецпереселенцев на центральное отделение, но управляющий отделением «Чистое Поле»Ряпосов Александр Константинович воспротивился. Было принято решение переселить только семьи армян, оставались семьи болгар, греков и немцев. На центральном отделении нас всех разместили в двухэтажном бараке, каждой семье выделили по одной комнате. С тех пор наш барак стали называть армянским, другой – русским. Вместе с нашей семьёй, состоявшей из 10 человек, в комнатке жила ещё старушка, местная жительница. Она настороженно к нам относилась, боялась, что мы украдём у неё продукты, поэтому подвешивала их в сетке к потолку.
Каждый месяц нужно было отмечаться у коменданта, если умел писать – расписывался, нет – ставил крестик, отсутствующих объявляли в розыск и затем наказывали. Ежедневно утром проводилась проверка комендантом наличия поселенцев, мы должны были являться на неё без опозданий. Коменданта Баранцева, мы иронично называли «нашим благодетелем».
Отлучаться с территории конезавода было запрещено. По праздникам вообще нужно было сидеть дома. Однажды на 1 мая я с другом отлучился в посёлок Красногвардейский. Почти сразу же к нам в чайной, куда мы зашли покушать, подошёл патруль и потребовал документы. У нас их не было, поэтому вынуждены были вернуться домой и доложить коменданту о случившемся. Но нам повезло, комендант не стал нас строго наказывать.
Сестра уже взрослой девушкой была, хотелось получше одеваться. С подругами без разрешения поехала за туфлями в Свердловск, где тоже была задержана патрулём. Плачущую девушку пожалели, но велели о случившемся сообщить коменданту. Дома, когда она рассказала обо всём, решили, что раз всё закончилось хорошо для неё, не сообщать начальству о происшествии. Через 2 недели её вызвал комендант, пришло донесение из Свердловска. За самовольную отлучку полагался штраф в 75 рублей (тогда это была очень большая сумма) или арест на 15 суток. Все вместе нужную сумму сестре собрали. Можно сказать, что ей тоже очень повезло. Могло последовать более строгое наказание.
Однажды арестовали Богосьян Митю, Мазлумьян Васю и Закарьян Эдика, их обвинили в шпионаже. У ребят было простенькое радио, по которому они слушали Москву. Пробыли они в лагере где-то в Сибири до 1953 года, освободили только после смерти Сталина по амнистии.
Документов у нас не было, из-за болезни мне пришлось 3 раза обращаться к врачам районной больницы, разрешение на выезд я получал в Зайковской комендатуре НКВД. Паспорта не выдавали до 1953 года, временно могли выдать справку сроком на 3 месяца. Комендантский режим был снят только в 1956 году.
Почти все подростки работали конюхами или разнорабочими, несколько девушек трудилось в теплицах. Летом вручную косили траву, зимой возили сено и дрова. На каждого работающего полагалось выдавать по 500 грамм хлеба, иждивенцы получали 200 грамм. Хлеб выдавался по карточкам в местном ларьке, в котором торговала Калмыкова Августа Ивановна. Полученный хлеб дома делился на 11 частей, и никто лишнего никогда не брал. Мама очень строго за этим следила. Если кто-то и приходил поздно, то всегда находил свою долю. Конечно же, мы почти всегда были голодными.
Местное население первое время относилось к нам настороженно. Перед нашим приездом им строго наказали со спецпереселенцами не общаться, для них мы являлись «врагами народа», но позже они убедились, что мы такие же люди, как и они, только невольные. Кстати, местные жители хлеба по карточкам не получали, им было очень трудно. В первую зиму нам выдали валенки и полушубки, ведь тёплых вещей у нас ни у кого не было.
Даже после смерти Сталина нам нельзя было выехать на родину. Только в 1956 году был отменён комендантский режим, мы стали вольными, но по закону не имели права возвращаться в свои родные места, в свои деревни, в свои дома. Многие из приехавших когда-то в 1944 году отправились к родственникам, поближе к родным местам, переехали в ближайшие населённые пункты, а вот наша большая семья так и осталась здесь.
В 1992 году из Крыма пришло извещение, что в 1956 году я освобождён в соответствии с Указом ПВС СССР от 12 декабря 1955 года и что на основании статьи 3-й закона Украинской ССР от 17 апреля 1991 года «О реабилитации жертв политических репрессий на Украине (Крыму)» реабилитирован. В извещении было написано: «Вы реабилитированы. Дело №17114. Начальник УВД Крымской АССР Наливайко».
Правдивы и захватывающи воспоминания Софьи Николаевны Арнаутовой, болгарки по национальности, депортированной на Урал в 1944 году.
«Стояло лето 1944 года. На полях наливалась пшеница, ячмень, радовала глаз вставшая стеной кукуруза. Значит, будет и у нас хлеб, и не страшен голод. Никто не мог подумать, что ждут нас и голод, и холод.
Никогда мне не забыть вторник 27 июня. Ночью по домам прошли военные и дали нам два часа сроку на сборы. Объяснили, что по решению правительства мы будем эвакуированы. Теперь-то мы называем это своими именами – «депортация», «выселки», а тогда была «эвакуация». Выселили татар, затем греков, армян, болгар. Русских же, как они сами нам говорили, заранее предупреждали, чтобы они не паниковали.
Что же взять с собой? В доме стоял большой семейный сундук, в котором хранились кое-какие вещи. Квартировавший у нас в ту пору солдат – чистая русская душа, всё уговаривал нас взять то одно, то другое. Но что могли две растерявшиеся женщины? Я было начала перекладывать вещи из сундука в мешок, а мать всё вывалила обратно, а вот связку ключей она взяла с собой на память, привезла её на Урал.
Когда время, отведённое на сборы, стало истекать к нам пришли проститься соседи из русских. Они плакали вместе с нами и не понимали, за что нас увозят из родных мест. У некоторых мужья на фронте, а их жён, детей, матерей и отцов отправляют. Раз ты болгарин, татарин или грек, то тебе и место не знамо где.
Помню деда Кирилла, старика лет восьмидесяти, больного астмой, и его бабу Пашу. Он был болгарин, а она русская. Всю жизнь бедный старик только шубы людям шил да тулупы, сидя на койке между приступами болезни, тем и зарабатывал себе на кусок хлеба. Он и мне шубу сшил, когда я ходила в школу. Мы увидели стариков, когда их привезли на погрузочный пункт, и ахнули, что у них с собой ничего нет. Дед Кирилл накинул на себя тулупчик и стоит ждёт, а в руках держит бидончик со смальцем . Но тут подошёл какой-то военный начальник, сдёрнул с деда тулуп, вырвал бидончик и бросил его в сторону. Даже некоторым солдатам стало не по себе, видя такую несправедливость.
Кормили нас в дороге. На остановках давали горячий обед, рыбу, яйца вареные и т.д. но оно не шло в горло, а где-то останавливалось комом. Кому надо было умирать от старости или болезни, умирали дорогой, потом их отгружали на станциях, оставляли там хоронить. Хоронили совершенно чужие люди, отдавали сразу документы родственнику.
Пока нас везли в старых переполненных вагонах до «места назначения», люди вели разговоры о том, что никто не может сообщить об этом самому Сталину. Все верили, что кто-то другой творит беззаконие, а Сталин тут ни при чём. Как только дойдёт до него слух, так он прекратит несправедливость.
А поезд между тем шёл всё дальше на Урал. Иногда он останавливался, и тогда очередная партия высаживалась из эшелона. На станции Упор выгрузили ещё 150 человек. В их числе оказались и мы. Встретили нас на новом месте руководители конезавода № 118. так для нас начался уральский этап жизни.
Когда мы перезнакомились друг с другом, оказалось, что и здесь собрался «интернационал» - люди разных национальностей. Но познавались они не по национальностям, а по сердечности. Хорошо, что я не бросила своей специальности фельдшера и оказалась полезной этим несчастным.
Прибыли на Урал на разъезд Упор Свердловской области. Нас уже ждала местная администрация: директор конезавода №118 Панов Владимир Андреевич и управляющий Чистопольского отделения Ряпосов Александр Константинович. Мы спросили: «Что мы здесь будем делать? У нас уже все хлеба убраны. А здесь чем будем заниматься?» Нам ответили, что будем ходить на прополку.
Жили мы в Чистом Поле. Это была настоящая глухомань, вокруг только лес да небо. До ближайшего населённого пункта шагать да шагать. И прожила здесь я долгих 26 лет.
Участок Чистое Поле – это отделение конезавода №118, а земли у деревни Брагино тоже принадлежали конезаводу. Мы ежедневно за 6 километров пешком из Чистого Поля ходили на работу в Брагино.
В первый раз туда нас, рабочих, повёл объездной или просто подручный управляющего. Едет старик с белой бородой на лошади в стяжённых брюках, а мы сзади пешком идём и разговариваем: «Как есть Сусанин. Куда нас ведёшь?» А дорога узкая, всё лесом да лесом. Сосны высокие, громоздкие. Наши крымские женщины, увидев серу от подсочки, соскоблили её, приговаривая: «Это, мол, ладан. Когда ещё поедем обратно жить в Крым, на родину, а у нас его нет.» Так думала и я, собирая серу. По пути на обочине дороги встретилась нам ягода – брусника. Пятидесятилетняя Арнаутова Ирина Фёдоровна взяла ягоду в рот, раздавила, показалась очень горькой, она побоялась и выплюнула её. Впоследствии, через 2-3 года, мы поняли вкус брусники, варили из неё добротное и вкусное варенье, ещё заливали ягоду прямо холодной обыкновенной водой, так на всю зиму обеспечивали себя витаминами.
Уральское лето суровое, короткое. Были проливные дожди. Нас посылали хлеба полоть. Мы не столько пололи, сколько их топтали в эту грязь. На ноги надевали крымские татарские глубокие галоши. Вода набиралась в них, только ноги шлёпают. Высушить было негде, ежедневно шли дожди. На Урале очень редко бывает засушливое лето, но хлеб и овощи родились хорошо.
Обширное чистопольское поле засевали ячменём, пшеницей, овсом, коноплёй, просом и викой. Убирали хлеб вручную. Жатка была одна. Мы после неё вязали снопы и делали копны. Обмолот хлеба продолжался вплоть до нового года. Молотилка была одна, снопов – много. Зерно потом провеивали на веялке. Моя мама в декабре 1944 года работала на обмолоте зерна. Молотилка работает, а женщины снопы подают. Молотили и цепами.
При уборке картофеля мы научились в поле готовить уральские печёнки. Накладывали большую кучу хвороста, под ведро – картошку, закрывали и пекли. Это был наш заработок. Печь в поле картошку нам и местным жителям запрещалось. Начальство ругало нас за то, что эта еда отнимала у нас время от работы. Бывало земля уже сверху покрыта мёрзлой коркой, а люди копают картофель вручную лопатами. Домой брать картофель строго запрещалось. Сотни гектаров перекапывались, и весь урожай с поля убирался в хранилища. Пережили много трудностей».
Было бы несправедливо не рассказать еще об одном человеке, попавшем на конезавод № 118 еще в 12 лет Козлова (Малла) Рейна Августовича.
Вот его воспоминания.
«Помню я себя с 6 лет. Родители были служащими. У отца был хутор на 60 га, до войны мы всей семьёй часто приезжали туда из города на выходные. Помню, что было много кур, коровы были, стоял большой дом.
Началась война, и всё хорошее из довоенной жизни быстро стёрлось из памяти. Таллин почти сразу же стали бомбить. Однажды по улицам стали проезжать грузовые машины. Военные предлагали быстро собраться, из вещей можно было брать только самое необходимое. На машине нас доставили на вокзал, где уже стоял эшелон. В один из так называемых «скотских» вагонов нас и посадили.
Во время следования эшелон несколько раз бомбили, было страшно. Люди разбегались вдоль железной дороги, многие гибли. Затем их собирали, и эшелон следовал дальше на восток.
Прибыли мы к месту назначения уже ночью, нас высадили из вагонов и повезли в лагерь. Не помню, на чём везли, осталось только ощущение, что очень трясло. Разместили на нарах в бараке. Запомнилось, что в бараке и на территории лагеря валялось много покойников.
С родителями я провёл только одну ночь, спал между отцом и матерью, затем меня отправили в город Туринск, в детдом. Сначала пробыл на карантине, а затем началось скитание по детдомам.
После войны стало полегче, и меня перевели в Кушву. Детей-сирот было много, поэтому воспитатели, чтобы разгрузить детдома, шли на хитрость – добавляли года воспитанникам.
Так мне прибавили 2 года (по закону тогда выпускнику детдома должно было быть 14 лет) и я по направлению в 12 лет оказался на конезаводе № 118. Тогда на конезаводе держали скаковых лошадей, за которыми надо было ухаживать. Рабочих не хватало, в основном трудились женщины и старики, были ещё спецпоселенцы – армяне. Детдомовских тогда было много на конезаводе. В отличие от спецпоселенцев, мы могли свободно передвигаться. Вместе с тренером Белун Орестом, Калмыковым Фёдором выезжали на летний период на ипподромы в Свердловск, Пятигорск, Оренбург и Троицк.
Таким необычным образом переплелись судьбы граждан одной страны, но разных национальностей. В комплексно-краеведческом музее в школе № 16 бережно хранятся воспоминания, фотографии, личные вещи спецпереселенцев и депортированных – людей переживших эти лихие годы. Молодое поколение должно сегодня извлекать исторические уроки прошлого.
Великая Отечественная война заставила население все силы направить на служение Отечеству. О себе, о своих обидах, которые нанесла им родная страна, люди временно позабыли. Главным была – победа над врагом.
Когда началась война, три брата Шаповаловых (из семьи ссыльно-судимых) – Иван, Павел и Даниил – ушли защищать Родину. Иван и Даниил погибли в боях, а Павел вернулся с фронта инвалидом II группы.
В июле 1941 года Данил Фомич, член ВЛКСМ, по призыву Ирбитского РВК ушёл на фронт пехотинцем, потом обучался в танковом училище. Воевал на I-м Украинском фронте в 12-й Самоходной артиллерийской бригаде. В звании гвардии лейтенанта командовал СУ-76 . Был награждён орденом Красной Звезды. При форсировании реки Буг 18 июля 1944 года Шаповалов Данил Фомич погиб (сгорел в самоходке) .
В 1942 году Челябинским РВК был призван в армиюИван Фомич. Воевал он в звании рядового миномётчиком стрелкового батальона 129-й Отдельной стрелковой бригады (ОСБр). Его брат, Шаповалов Данил Фомич, к этому времени воевал уже год. Погиб Шаповалов Иван Фомич 27 февраля 1943 года в бою у хутора Рыков Курской области .
Шаповалов Павел Фомич в октябре 1941 года по путёвке Райкома комсомола был отправлен на фронт после учёбы в городе Свердловске в училище политбойцов. Первый бой, в котором он принимал участие, был бой за деревню Некрасово в районе большой Вишеры (Волховский фронт). 2.12.1941 года был тяжело ранен. По излечении снова на передовой. После второго ранения попал в роту миномётчиков. После третьего ранения в 1942 году он проходит курсы танкистов – механиков – водителей. В 1944 году в мае Волховский фронт ликвидировался, и 29-я отдельная танковая краснознамённая бригада, где воевал Павел, направлена на Карельский фронт. После взятия районного центра Оленец Павел Фомич 11 июля 1944 года был тяжело ранен в четвертый раз в ногу. Нога была ампутирована.
За мужество и стойкость награждён орденами: «Великой Отечественной войны I степени» №1871698 (ор.книжка 13 №381696), «Великой Отечественной войны II степени» № 966523 (ор. к. №744836)
Сражались на фронтах Великой Отечественной войны и другие депортированные.
В первые дни Великой Отечественной войны ЭйриянКиркорАмбарцумович был призван на фронт. Воевал на Кубани, в Австрии, в Чехословакии. Вернулся домой в 1945 году.
Ульянов Василий Федорович, раскулаченный Советской властью, сосланный к нам на Урал, в 1941 году был призван в Трудовую армию, а затем ушел на фронт. Рядовой, стрелок 859 стрелкового полка сражался на Белорусском фронте, был ранен и умер от ран в 1942 году.
Орленко Фёдор Александрович, отец которого стал ссыльно-судимым в 1932 году, рядовой стрелкового полка, сложил голову в бою 20 октября 1943г на станции Мга возле Ленинграда.
Никакие обиды не могли заставить моих односельчан забыть о долге защитника Отечества. Они, как один, пошли на фронт, прославили родную страну своими подвигами.
Следующая публикация
Комментарии 5
Вернусь к Орленко. Жил он за рекой. В мою бытность там был только его единственный дом. Я его очень боялась. Видела его, когда он приезжал за продуктами в магазин. Обросший, с бородой, сгорбленный. Магазин, типа сельпо, тогда был по нечетной стороне ул. Докучаева, на пригорке. Левее теперешнего детского сада, вверх.
Мне было 4-5 лет, но запомнилось. В этом сельпо занимали очередь за хлебом.
Взрослые работали, а в очереди сидели бабули или дети. Ждали, когда привезут. И вот мне кто-то внушил, что мою бабушку Валю Орленко хочет увезти к себе. Поэтому, как только он появлялся, я со всех ног мчалась к своей бабуле, стояла рядом с ней, охраняя её.
Про других земляков напишу тебе в следующий раз...