Предыдущая публикация
Уродина
Сжатый до бела кулак угодил точно в середину зеркала, посылая во все его стороны бегущие серебристыми змейками трещины.
На звон посыпавшегося на кафельный пол крошева прибежала взволнованная Ксюшина мать. Замешкалась на секунду в дверном проеме, лихорадочным взглядом осматривая сжавшуюся в клубок на полу дочь, а потом, тыльной стороной ладони отодвинув в сторону разлетевшиеся по полу осколки, опустилась рядом на колени.
- Ксюшенька…
Раздавшийся с пола животный вой резанул по сердцу женщины не хуже блестевших в свете потолочного светильника острых зеркальных граней.
Больно.
Господи, как же больно видеть, как мучается собственный ребенок.
- Ну что ты, что…? Хорошая моя… Доченька...Не надо так. Не нужно! Все наладится обязательно, образуется. Все хорошо будет! - как мантру повторяла Дарья Викторовна, прижимая к себе плачущую девочку.
- Ну все, все, милая. Потерпи родная, - прикладывала к кровоточащей от мелких порезов белоснежной коже сдернутое с железного крючка неуместно веселое оранжевое полотенце.
А потом, спустя время, смотря как укутанная в теплый халат, икающая Ксюша дрожащими ладонями обнимает кружку с дымящимся еще чаем, думала.
Перебирала в уме нанизанные на прочную нитку памяти цветные бусины воспоминаний. Мучила и без того беспокойно мечущуюся в груди душу не дающими покоя вопросами.
А что, если бы?
Если бы тем вечером, они остались дома?
Если бы не сели в старенькую поскрипывающую от натуги, набитую до отказа людьми маршрутку, чей уставший под конец смены не меньше своей машины водитель не справился с управлением?
Как было бы тогда?
Если бы не случилось той, расчертившей рваными, уродливыми полосами Ксюшины лицо, тело и всю их с дочерью жизнь аварии?
И, не находя ответа, стыдясь этой своей минутной, в мечтах возвращающей к нормальному, наполненному смехом и радостью прошлому слабости переходила к вопросам насущным. Важным.
Наболевшим.
Что делать сейчас? Как помочь? Не упустить…Как же им со всем этим справиться?! Как? Когда ни врачам, ни психологам не под силу вытащить ее дочь из той пропасти, в которую она себя загоняет.
Засветившийся экран лежащего по среди стола Ксюшиного телефона, заставил женщину поморщиться.
Валера.
Хулиган, прогульщик. Местная дворовая шпана. Объявился все-таки.
Не о такой компании она мечтала для своего ребенка.
Вот только…
Другой больше не было. Ушли, потерялись. Открестились от изуродованного шрамами Ксюшиного лица. Сначала гулять звать перестали. Потом звонить. Писать…
И вертихвостки-красавицы подружки. И провожающие раньше с института вежливые приятели-друзья.
Только Валера вот один и остался.
Приходил почти каждый день. Сидел под дверью, которую Ксюша чаще всего и вовсе открывать отказывалась. Звонил, писал. На гитаре своей дребезжащей под окнами их первого этажа вечерами тренькал. Уж как только по-первости Дарья Викторовна его от этих окон не гнала.
А с полгода назад, впервые, пришел не один.
На звон посыпавшегося на кафельный пол крошева прибежала взволнованная Ксюшина мать. Замешкалась на секунду в дверном проеме, лихорадочным взглядом осматривая сжавшуюся в клубок на полу дочь, а потом, тыльной стороной ладони отодвинув в сторону разлетевшиеся по полу осколки, опустилась рядом на колени.
- Ксюшенька…
Раздавшийся с пола животный вой резанул по сердцу женщины не хуже блестевших в свете потолочного светильника острых зеркальных граней.
Больно.
Господи, как же больно видеть, как мучается собственный ребенок.
- Ну что ты, что…? Хорошая моя… Доченька...Не надо так. Не нужно! Все наладится обязательно, образуется. Все хорошо будет! - как мантру повторяла Дарья Викторовна, прижимая к себе плачущую девочку.
- Ну все, все, милая. Потерпи родная, - прикладывала к кровоточащей от мелких порезов белоснежной коже сдернутое с железного крючка неуместно веселое оранжевое полотенце.
А потом, спустя время, смотря как укутанная в теплый халат, икающая Ксюша дрожащими ладонями обнимает кружку с дымящимся еще чаем, думала.
Перебирала в уме нанизанные на прочную нитку памяти цветные бусины воспоминаний. Мучила и без того беспокойно мечущуюся в груди душу не дающими покоя вопросами.
А что, если бы?
Если бы тем вечером, они остались дома?
Если бы не сели в старенькую поскрипывающую от натуги, набитую до отказа людьми маршрутку, чей уставший под конец смены не меньше своей машины водитель не справился с управлением?
Как было бы тогда?
Если бы не случилось той, расчертившей рваными, уродливыми полосами Ксюшины лицо, тело и всю их с дочерью жизнь аварии?
И, не находя ответа, стыдясь этой своей минутной, в мечтах возвращающей к нормальному, наполненному смехом и радостью прошлому слабости переходила к вопросам насущным. Важным.
Наболевшим.
Что делать сейчас? Как помочь? Не упустить…Как же им со всем этим справиться?! Как? Когда ни врачам, ни психологам не под силу вытащить ее дочь из той пропасти, в которую она себя загоняет.
Засветившийся экран лежащего по среди стола Ксюшиного телефона, заставил женщину поморщиться.
Валера.
Хулиган, прогульщик. Местная дворовая шпана. Объявился все-таки.
Не о такой компании она мечтала для своего ребенка.
Вот только…
Другой больше не было. Ушли, потерялись. Открестились от изуродованного шрамами Ксюшиного лица. Сначала гулять звать перестали. Потом звонить. Писать…
И вертихвостки-красавицы подружки. И провожающие раньше с института вежливые приятели-друзья.
Только Валера вот один и остался.
Приходил почти каждый день. Сидел под дверью, которую Ксюша чаще всего и вовсе открывать отказывалась. Звонил, писал. На гитаре своей дребезжащей под окнами их первого этажа вечерами тренькал. Уж как только по-первости Дарья Викторовна его от этих окон не гнала.
А с полгода назад, впервые, пришел не один.
Привел под их дверь собаку - Варежку. Смешного, неуклюжего, но до того милого и трогательного щенка, что отгородившаяся от всего мира стеной Ксюша не выдержала. Дрогнула.
И под насмешливым, но каким-то совершенно незлобливым взглядом Валеры, тревожа пересеченную шрамом губу, впервые за последние месяцы искренне улыбнулась.
С той поры что-то поменялось, в наполненной тоской и болью, ставшей похожей на склеп с завешенными зеркалами квартире.
Может дело было в попадающихся то тут, то там белоснежных волосках шерсти, которую приносила на одежде ставшая каждый вечер выходить на прогулку в компании Валеры и Варежки Ксюша.
А может в затаившейся, словно спрятавшейся в уголках губ робкой Ксюшиной улыбке…
Дарья Сергеевна не раз наблюдала, как появлялась улыбка эта при виде приближающего к дому парня, дурашливо отпрыгивающего от игриво наскакивающего на него белоснежного щенка.
Да разве ж важна была причина, когда совсем отчаявшаяся Ксюша, по крупицам собирая себя прежнюю, училась жить заново? Пусть и выходила на улицу пока лишь вечерами, затемно. И в зеркала еще по – прежнему смотреть не могла.
- Что, по-вашему, я там не видела? - Вздыхала порывисто, - Уродина и есть уродина…
Сколько бы не твердил обратное упрямо качающий головой Валера, поверить в то, что и такой, с испещренными шрамами лицом, она для него самая красивая, у Ксюши не получалось.
Пока однажды…
Валера не пропал. А вместе с ним не пропала и ставшая для Ксюши бесконечно дорогой Варежка. И почти неделю молчащий телефон чуть не свел Ксюшу, а вместе с ней и Дарью Викторовну с ума.
И ожившая было квартира вновь стала напоминать наполненный горькими рыданиями склеп. А прятавшаяся в уголках искривленных губ улыбка, казалось, теперь умерла навсегда.
Как бы Дарья Викторовна не уговаривала дочь, что причины по которым не приходит парень могут быть разные, для Ксюши причина была одна. Она-Ксюша. Страшилище! Уродина!
Разве может она такая на самом деле быть кому-то нужна?
Потому и валялись на кафельном полу сверкая острыми гранями зеркальные осколки. И толкалось отрешенно заторможенное от боли в груди сердце. И ничего, ничегошеньки больше не хотелось...
И горячая, обжигающая ладони кружка, почти выскользнула из пальцев. Когда за окном, у подъездной скамейки, мелькнула знакомая встрепанная голова.
И телефон, неделю как проклятый молчавший, неожиданно ожил.
И мама, сердито брови сморщившая, что-то сказать пытается...
Но Ксюша, из-за стола вскочившая, ее не слышит. Ей вообще за стуком собственного, разом с ума сошедшего сердца, ничего не слышно.
И не понятно, от чего сильнее - от обиды или от радости дыхание вдруг перехватывает...
И если б можно было она бы в окно прямо сейчас сиганула. Быстрее, потому что! Да и что ей сделается-то с высоты первого то этажа…
Только вот в халате в окно лезть не удобно. И бегом добежавшая до входной двери Ксюша сама не своя.
И шагнувшего на встречу Валеру до одури обнять хочется.
Но вместо этого отчего-то иголки во все стороны.
- Зачем пришел? Еще в добренького поиграть захотелось? Не насмеялся еще над уродиной...?!
Но в глазах напротив вместо должной обиды - понимание.
И в ответ рассказ рубленый. Про незапланированную поездку к умирающему родственнику в глухую деревню, куда связь, наверное, и в следующей жизни не проведут. Про лес и капкан, то ли на волков, то ли на кабана поставленный...
И про раздробленную кость, и алую кровь на белой шерсти.
И хорошо, что в той глуши хоть какой врач нашелся! Уколол, перетянул… Чудом, но до города обратно доехали. Только вот лапу спасти так и не удалось.
И Варежка теперь вот – трехлапая.
И под насмешливым, но каким-то совершенно незлобливым взглядом Валеры, тревожа пересеченную шрамом губу, впервые за последние месяцы искренне улыбнулась.
С той поры что-то поменялось, в наполненной тоской и болью, ставшей похожей на склеп с завешенными зеркалами квартире.
Может дело было в попадающихся то тут, то там белоснежных волосках шерсти, которую приносила на одежде ставшая каждый вечер выходить на прогулку в компании Валеры и Варежки Ксюша.
А может в затаившейся, словно спрятавшейся в уголках губ робкой Ксюшиной улыбке…
Дарья Сергеевна не раз наблюдала, как появлялась улыбка эта при виде приближающего к дому парня, дурашливо отпрыгивающего от игриво наскакивающего на него белоснежного щенка.
Да разве ж важна была причина, когда совсем отчаявшаяся Ксюша, по крупицам собирая себя прежнюю, училась жить заново? Пусть и выходила на улицу пока лишь вечерами, затемно. И в зеркала еще по – прежнему смотреть не могла.
- Что, по-вашему, я там не видела? - Вздыхала порывисто, - Уродина и есть уродина…
Сколько бы не твердил обратное упрямо качающий головой Валера, поверить в то, что и такой, с испещренными шрамами лицом, она для него самая красивая, у Ксюши не получалось.
Пока однажды…
Валера не пропал. А вместе с ним не пропала и ставшая для Ксюши бесконечно дорогой Варежка. И почти неделю молчащий телефон чуть не свел Ксюшу, а вместе с ней и Дарью Викторовну с ума.
И ожившая было квартира вновь стала напоминать наполненный горькими рыданиями склеп. А прятавшаяся в уголках искривленных губ улыбка, казалось, теперь умерла навсегда.
Как бы Дарья Викторовна не уговаривала дочь, что причины по которым не приходит парень могут быть разные, для Ксюши причина была одна. Она-Ксюша. Страшилище! Уродина!
Разве может она такая на самом деле быть кому-то нужна?
Потому и валялись на кафельном полу сверкая острыми гранями зеркальные осколки. И толкалось отрешенно заторможенное от боли в груди сердце. И ничего, ничегошеньки больше не хотелось...
И горячая, обжигающая ладони кружка, почти выскользнула из пальцев. Когда за окном, у подъездной скамейки, мелькнула знакомая встрепанная голова.
И телефон, неделю как проклятый молчавший, неожиданно ожил.
И мама, сердито брови сморщившая, что-то сказать пытается...
Но Ксюша, из-за стола вскочившая, ее не слышит. Ей вообще за стуком собственного, разом с ума сошедшего сердца, ничего не слышно.
И не понятно, от чего сильнее - от обиды или от радости дыхание вдруг перехватывает...
И если б можно было она бы в окно прямо сейчас сиганула. Быстрее, потому что! Да и что ей сделается-то с высоты первого то этажа…
Только вот в халате в окно лезть не удобно. И бегом добежавшая до входной двери Ксюша сама не своя.
И шагнувшего на встречу Валеру до одури обнять хочется.
Но вместо этого отчего-то иголки во все стороны.
- Зачем пришел? Еще в добренького поиграть захотелось? Не насмеялся еще над уродиной...?!
Но в глазах напротив вместо должной обиды - понимание.
И в ответ рассказ рубленый. Про незапланированную поездку к умирающему родственнику в глухую деревню, куда связь, наверное, и в следующей жизни не проведут. Про лес и капкан, то ли на волков, то ли на кабана поставленный...
И про раздробленную кость, и алую кровь на белой шерсти.
И хорошо, что в той глуши хоть какой врач нашелся! Уколол, перетянул… Чудом, но до города обратно доехали. Только вот лапу спасти так и не удалось.
И Варежка теперь вот – трехлапая.
Валера сверкнул решительно глазами, а потом, будто сам себе не веря продолжил:
- Уродина моя Варежка, Ксюш. Я, собственно, и привел то ее к тебе чтобы попрощаться. В приют пойду сдам, или на улице вот, если в приют не возьмут, оставлю…
Зачем она мне такая: Варька - Уродина, нужна?
- Сам ты! - Разом подавшись вперед, прошипела не хуже змеи только сейчас заметившая отсутствие лапы у собаки Ксюша.
- Сам ты, урод! Слышишь? Сам…!!! - Выдернула из Валериных рук поводок не сопротивляющейся Вари.
И притянув к себе радостно вильнувшее хвостом животное, упала рядом на колени.
- Не слушай! Не слушай его, Варежка, милая! Не будет никакого приюта и улицы тоже не будет! Я тебя к себе заберу! Слышишь? Подумаешь, лапы нет. Разве ты хуже стала без этой лапы? Ты все та же! Варечка. Варюшка. Варежка - Белоснежка!
Самая лучшая! Самая-самая! Главное ведь оно не в лапе, Варь! Главное оно здесь, - ткнулась Ксюша лбом куда-то между ходящих ходуном собачьих ребер.
- Главное оно…
- Внутри, - закончил уверенно вместо зашедшейся рыданиями Ксюши присевший на корточки рядом, обнявший сразу и девушку, и собаку Валера.
- Внутри главное, Ксюш, - подмигнул беспокойно наблюдающей за ними из окна Дарье Викторовне.
А потом, спустив с поводка приплясывающую от нетерпения Варежку, подтолкнув обратно к двери размазывающую по лицу слезы Ксюшу, улыбнулся.
- Иди уже, одевайся, а то выскочила на снег в одном халате. Гулять пойдем! Доктор Варьке любовь и прогулки как самое главное лекарство прописал. Привыкнуть надо ей к себе новой, приноровиться. И никогда не смей больше сомневаться, что ты у меня самая красивая! Поняла?
- Уродина моя Варежка, Ксюш. Я, собственно, и привел то ее к тебе чтобы попрощаться. В приют пойду сдам, или на улице вот, если в приют не возьмут, оставлю…
Зачем она мне такая: Варька - Уродина, нужна?
- Сам ты! - Разом подавшись вперед, прошипела не хуже змеи только сейчас заметившая отсутствие лапы у собаки Ксюша.
- Сам ты, урод! Слышишь? Сам…!!! - Выдернула из Валериных рук поводок не сопротивляющейся Вари.
И притянув к себе радостно вильнувшее хвостом животное, упала рядом на колени.
- Не слушай! Не слушай его, Варежка, милая! Не будет никакого приюта и улицы тоже не будет! Я тебя к себе заберу! Слышишь? Подумаешь, лапы нет. Разве ты хуже стала без этой лапы? Ты все та же! Варечка. Варюшка. Варежка - Белоснежка!
Самая лучшая! Самая-самая! Главное ведь оно не в лапе, Варь! Главное оно здесь, - ткнулась Ксюша лбом куда-то между ходящих ходуном собачьих ребер.
- Главное оно…
- Внутри, - закончил уверенно вместо зашедшейся рыданиями Ксюши присевший на корточки рядом, обнявший сразу и девушку, и собаку Валера.
- Внутри главное, Ксюш, - подмигнул беспокойно наблюдающей за ними из окна Дарье Викторовне.
А потом, спустив с поводка приплясывающую от нетерпения Варежку, подтолкнув обратно к двери размазывающую по лицу слезы Ксюшу, улыбнулся.
- Иди уже, одевайся, а то выскочила на снег в одном халате. Гулять пойдем! Доктор Варьке любовь и прогулки как самое главное лекарство прописал. Привыкнуть надо ей к себе новой, приноровиться. И никогда не смей больше сомневаться, что ты у меня самая красивая! Поняла?
- Я поняла, Валер,- обернулась у подъездной двери ставшая вдруг невероятно счастливой и совершенно не чувствующая холода Ксюша,- Теперь точно поняла!
Ольга Суслина
#Уродина #ОльгаСуслина
Ольга Суслина
#Уродина #ОльгаСуслина
Следующая публикация
Нет комментариев