Предыдущая публикация
ОХ И ЛЮТ ЖЕ БЫЛ ЦАРЬ-БАТЮШКА ПЁТР АЛЕКСЕИЧ!...
Как, вероятно, уже известно шановному панству, я не являюсь поклонником творчества графа Толстого. Тем не менее, ничто не мешает мне признавать его правоту, егда он пишет действительно умные и мудрые вещи. Например, знаменитый спич Льва Николаевича по поводу Петруса Магнуса, а именно эта часть характеристики царя: «… Беснующийся, пьяный, сгнивший от сифилиса зверь четверть столетия губит людей, казнит, жжёт, закапывает живьём в землю, заточает жену, распутничает, мужеложествует... Сам, забавляясь, рубит головы, кощунствует, ездит с подобием креста из чубуков в виде детородных органов и подобием Евангелий – ящиком с водкой... Коронует блядь свою и своего любовника, разоряет Россию и казнит сына…».
И ведь непременно найдётся такой человек, коий с пеной у рта начнёт доказывать, что, де, граф Толстой не до конца чего-то там понял и прочувствовал. Но нет, Лёв Николаевич, писавший оные слова, – это уже переродившийся человек. Так-то он – со всей душой к Петру I: собирался написать о великом царе большой роман – засел даже за изучение материалов, однако, глубоко погрузившись в них, увидел истинный облик императора и отпрянул от него.
Так вот, культу Петра в России уже более 300 лет, и он, культ, не стремится умаляться. Иногда даже кажется – наоборот: чем дальше по времени от царя, тем громче звучат фанфары в его честь. Посему за чтением дневника уже поминавшегося на страницах этого блога Йо́ханна Гео́рга Ко́рба (Johann Georg Korb) решил я ознакомить читателей с интересной – как мне кажется, вестимо! – подборкой цитат из оного произведения. Не тешу себя надеждой, что чтение подборки вправит мозги кому-нибудь из петрофилов, но… а вдруг?
Итак, любі друзі, читайте и наслаждайтесь, ежели, конечно, сможете:
01.10.1698 года: «… 15 человек преступников, недавно приведённых [в Москву] и обличённых в измене, колесованы; затем отрублены были головы тем, которые ещё жили после этого мучения».
10.10.1698 года: «В Преображенском царь, окружённый войском, не допускавшим к нему решительно никого из посторонних, собственноручно отсёк головы пятерым преступникам. Другие 230 человек поплатились смертью на виселицах за участие в мятеже. Царь, представители иноземных государей, московские бояре и большая толпа немцев были зрителями сей ужасной трагедии…».
13.10.1698 года: «500 стрельцов, во внимание к их возрасту и из сожаления к их молодости, а также имея в виду незрелость их понятий, освобождены от смертной казни, но им вырезали ноздри, обрезали уши и сослали в отдалённые области с неизгладимым клеймом, свидетельствующим об их преступлении…».
17.10.1698 года: «Говорят всюду, что сегодня его царское величество вновь казнил нескольких государственных преступников. Подполковник Колпаков после длинного ряда истязаний лишился языка и не в состоянии даже пошевелиться, почему вновь поручили его попечению и искусству царского врача. Последний неосторожно забыл было в темнице нож, которым приготовлял ему лекарство. Колпаков, негодуя на то, что лекарство возвращало ему, почти бездыханному, силы и жизнь только для того, чтобы опять подвергнуть его жесточайшим пыткам, хватает нож и подносит к горлу в намерении пресечь им свою жизнь и тем освободиться от мучений; но недостало ему сил на исполнение его замысла, ибо от раны, которую он себе нанёс, Колпаков выздоровел и сегодня снова повлечён к пытке».
20 и 21.10.1698 года: «Вновь повешено 230 преступников; они развешаны вокруг белой стены, при городских воротах».
22 и 23.10.1698 года: «… Вновь несколько сот мятежников повешено вокруг белой стены города Москвы».
27.10.1698 года: «Вышеупомянутые две постельницы закопаны живыми в землю, если только слух о сём справедлив. Бояре и вельможи, находившиеся в Совете, на котором решена борьба с мятежниками, сегодня приглашены были составить новое судилище: пред каждым из них поставили по одному преступнику; каждый из них должен был произнести приговор стоявшему перед ним преступнику и после исполнить оный, обезглавив собственноручно виновного. Князь Ромодановский, бывший начальником четырёх стрелецких полков до возмущения их, принуждаемый его величеством, собственной рукой умертвил топором четырёх стрельцов. Более жестоким явился Алексашка, хвастаясь тем, что отрубил 20 голов. Голицын был столь несчастлив, что неловкими ударами значительно увеличил страдания осуждённого. 330 человек, приведённых в одно время под страшную секиру, обагрили обширную площадь кровью граждан, но граждан преступных. Генерал Лефорт и барон фон Блюмберг были также приглашены царем взять на себя обязанность палачей, но они отговорились тем, что в их стране это не принято. Сам царь, сидя верхом на лошади, сухими глазами глядел на всю эту трагедию и на столь ужасную резню такого множества людей; одно только сердило его – то, что у большей части бояр, не привыкших к должности, которую он на них возложил, тряслись руки, когда они принимались за это дело; между тем как преступник, по мнению его, есть жертва, которую можно лишь заклать Богу».
28.10.1698 года: «Сегодня приняты были меры против попов, то есть тех, которые, имея намерение вынести иконы Пресвятой Богородицы и св. Николы с целью побудить народ перейти на сторону мятежников, возносили к Богу молитвы о благополучном исходе безбожного злоумышления: один поп был повешен перед церковью Святой Троицы, а другой обезглавлен и потом, для вящего позора, колесован. Два брата государственных изменников, когда палач перебил им внешние члены, живьём ещё были колесованы; вокруг них лежало двадцать обезглавленных тел, плававших в собственной крови, среди коих лежал труп третьего брата; с завистью взирали на него колесованные, горько жалуясь на то, что скорая смерть разлучила их с человеком, с которым соединяла их сперва природа, а потом постыдное сочувствие к преступлению.
Вблизи Новодевичьего монастыря поставлено было тридцать виселиц четырехугольником, на коих 230 стрельцов, заслуживших более жестокое наказание, повешены. Трое зачинщиков страшного мятежа, подавших челобитную царевне Софии о том, чтобы она приняла кормило правления, повешены на стене Новодевичьего монастыря под самыми окнами Софьиной кельи. Тот из трёх, кто висел в середине, держал привязанную к мёртвым рукам челобитную, конечно, для того, чтобы усугубить мучения Софии за совершённое ею».
31.10.1698 года: «Двух главных предводителей мятежа, перебив им только руки и ноги, колесовали живыми, чтобы более продолжительной смертью они понесли наказание, вполне соответствующее их преступлению».
12.11.1698 года: «… Царевна Марфа (Единокровная сестра Петра I. – ЛСИ) сослана в отдалённый монастырь: она приговорена к пожизненному заточению».
01 и 02.01.1699 года: «… Сегодня казнили приведённых сюда из Азова мятежников: попу, который был их соумышленником, царь отрубил собственноручно голову…».
13.02.1699 года: «День ужасный, так как сегодня казнено двести человек. Этот день, несомненно, должен быть отмечен чёрной краской. Все были обезглавлены топором. На пространной площади, прилегающей к Кремлю, были приготовлены плахи, на которые осуждённые должны были класть головы. Я измерил шагами длину плах и нашёл, что ширина вдвое их длины. Его царское величество с известным Александром, общество которого он наиболее любит, приехал туда в карете и, проехав через ужасную площадь, остановился неподалеку от неё, на том месте, где тридцать осуждённых поплатились головой за свой преступный заговор. Между тем злополучная толпа осуждённых наполнила вышеозначенную площадь. Тогда царь пошёл туда, для того чтобы при нём были казнены те, которые в отсутствие его составили святотатственный замысел на столь беззаконное преступление. Между тем писарь, становясь в разных местах площади на лавку, которую подставлял ему солдат, читал во всеуслышание собравшемуся народу приговор на мятежников, чтобы придать большую известность безмерности их преступления и справедливости определённой им за оное казни. Народ молчал, и палач начал трагедию. Несчастные должны были соблюдать известный порядок: они шли на казнь поочерёдно, на лицах их не видно было ни печали, ни ужаса предстоящей смерти. Я не принимаю за мужество подобное бесчувствие к смерти, но думаю, что это самоотвержение и презрение к жизни проистекали у них не от твердости их духа, а единственно от того, что, сознавая, как много они обесчестили себя своим ужасным преступлением, и вспоминая о жестоких истязаниях, претерпенных ими на днях, уж не дорожили более собой, и жизнь им опротивела. Одного из них провожала до самой плахи жена с детьми, испуская пронзительные вопли. Прежде чем положить на плаху голову, отдал он на память жене и милым детям, горько плакавшим, перчатки и платок, который ему оставили. Другой, подойдя по очереди к плахе, сетовал, что должен безвинно умереть. Царь, находившийся от него только на один шаг расстояния, отвечал: “Умирай, несчастный! А если ты невинен, пусть вина за пролитие твоей крови падёт на меня!”. Кроме царя и вышеупомянутого Александра присутствовали ещё некоторые из московских вельмож. Одному из них царь сказал, чтобы и он взялся за топор; а когда тот ответил, что он не имеет достаточной для этого смелости, то царь попрекнул его дураком.
По окончании расправы его царское величество изволил ужинать у генерала Гордона, но был невесел и очень распространялся о злобе и упрямстве преступников, с негодованием рассказывая генералу Гордону и присутствовавшим московским вельможам о закоренелости одного из осуждённых, который в минуту, как лечь на плаху, осмелился сказать царю, стоявшему, вероятно, слишком близко к плахе: “Посторонись, государь! Это я должен здесь лечь”. Из 150 человек только трое, сознаваясь в преступлении и государственной измене, просили его царское величество, в присутствии которого давали своё показание, о прощении, а потому государь освободил их от смертной казни и простил им их преступление, так как они оказали себя достойными царской милости. На следующий день назначена была новая расправа, на которую царь приглашал генерала Гордона, так как он желал казнить преступников новым, ещё неизвестным его народу способом – не топором, а мечом. В тот же вечер многократно упомянутый мной Александр ездил в карете на все перекрестки города и часто показывал обнажённый меч, давая тем знать, с каким нетерпением ожидает он кровавой трагедии следующего дня…».
14.02.1699 года: «… Сто пятьдесят мятежников проведены к Яузе. Говорят, что царь отрубил мечом головы восьмидесяти четырём мятежникам, причём боярин Плещеев приподнимал их за волосы, чтобы удар был вернее. Три меча были приготовлены для этого употребления. Один из них, когда царь им замахнулся, разлетелся вдребезги, и удар не последовал. Казаки, участвовавшие в этом мятеже, были четвертованы и после того посажены на позорный кол для того, чтобы все знали, какая казнь ожидает впредь тех, которые, побуждаемые беспокойным духом, решатся на подобное дерзкое преступление. Пяти другим, имевшим более коварные замыслы, отрублены сперва руки и ноги, а потом и головы…».
28.02.1699 года: «… Вблизи Кремля, в двух местах, казнены тридцать шесть мятежников, а в Преображенском – сто пятьдесят…».
И это, замечу я в конце данной заметки, лишь казни по политическим мотивам: уголовная ответственность, равно как и самоличные пытки царём подсудимых по большей части остались за скобками…
И ведь непременно найдётся такой человек, коий с пеной у рта начнёт доказывать, что, де, граф Толстой не до конца чего-то там понял и прочувствовал. Но нет, Лёв Николаевич, писавший оные слова, – это уже переродившийся человек. Так-то он – со всей душой к Петру I: собирался написать о великом царе большой роман – засел даже за изучение материалов, однако, глубоко погрузившись в них, увидел истинный облик императора и отпрянул от него.
Так вот, культу Петра в России уже более 300 лет, и он, культ, не стремится умаляться. Иногда даже кажется – наоборот: чем дальше по времени от царя, тем громче звучат фанфары в его честь. Посему за чтением дневника уже поминавшегося на страницах этого блога Йо́ханна Гео́рга Ко́рба (Johann Georg Korb) решил я ознакомить читателей с интересной – как мне кажется, вестимо! – подборкой цитат из оного произведения. Не тешу себя надеждой, что чтение подборки вправит мозги кому-нибудь из петрофилов, но… а вдруг?
Итак, любі друзі, читайте и наслаждайтесь, ежели, конечно, сможете:
01.10.1698 года: «… 15 человек преступников, недавно приведённых [в Москву] и обличённых в измене, колесованы; затем отрублены были головы тем, которые ещё жили после этого мучения».
10.10.1698 года: «В Преображенском царь, окружённый войском, не допускавшим к нему решительно никого из посторонних, собственноручно отсёк головы пятерым преступникам. Другие 230 человек поплатились смертью на виселицах за участие в мятеже. Царь, представители иноземных государей, московские бояре и большая толпа немцев были зрителями сей ужасной трагедии…».
13.10.1698 года: «500 стрельцов, во внимание к их возрасту и из сожаления к их молодости, а также имея в виду незрелость их понятий, освобождены от смертной казни, но им вырезали ноздри, обрезали уши и сослали в отдалённые области с неизгладимым клеймом, свидетельствующим об их преступлении…».
17.10.1698 года: «Говорят всюду, что сегодня его царское величество вновь казнил нескольких государственных преступников. Подполковник Колпаков после длинного ряда истязаний лишился языка и не в состоянии даже пошевелиться, почему вновь поручили его попечению и искусству царского врача. Последний неосторожно забыл было в темнице нож, которым приготовлял ему лекарство. Колпаков, негодуя на то, что лекарство возвращало ему, почти бездыханному, силы и жизнь только для того, чтобы опять подвергнуть его жесточайшим пыткам, хватает нож и подносит к горлу в намерении пресечь им свою жизнь и тем освободиться от мучений; но недостало ему сил на исполнение его замысла, ибо от раны, которую он себе нанёс, Колпаков выздоровел и сегодня снова повлечён к пытке».
20 и 21.10.1698 года: «Вновь повешено 230 преступников; они развешаны вокруг белой стены, при городских воротах».
22 и 23.10.1698 года: «… Вновь несколько сот мятежников повешено вокруг белой стены города Москвы».
27.10.1698 года: «Вышеупомянутые две постельницы закопаны живыми в землю, если только слух о сём справедлив. Бояре и вельможи, находившиеся в Совете, на котором решена борьба с мятежниками, сегодня приглашены были составить новое судилище: пред каждым из них поставили по одному преступнику; каждый из них должен был произнести приговор стоявшему перед ним преступнику и после исполнить оный, обезглавив собственноручно виновного. Князь Ромодановский, бывший начальником четырёх стрелецких полков до возмущения их, принуждаемый его величеством, собственной рукой умертвил топором четырёх стрельцов. Более жестоким явился Алексашка, хвастаясь тем, что отрубил 20 голов. Голицын был столь несчастлив, что неловкими ударами значительно увеличил страдания осуждённого. 330 человек, приведённых в одно время под страшную секиру, обагрили обширную площадь кровью граждан, но граждан преступных. Генерал Лефорт и барон фон Блюмберг были также приглашены царем взять на себя обязанность палачей, но они отговорились тем, что в их стране это не принято. Сам царь, сидя верхом на лошади, сухими глазами глядел на всю эту трагедию и на столь ужасную резню такого множества людей; одно только сердило его – то, что у большей части бояр, не привыкших к должности, которую он на них возложил, тряслись руки, когда они принимались за это дело; между тем как преступник, по мнению его, есть жертва, которую можно лишь заклать Богу».
28.10.1698 года: «Сегодня приняты были меры против попов, то есть тех, которые, имея намерение вынести иконы Пресвятой Богородицы и св. Николы с целью побудить народ перейти на сторону мятежников, возносили к Богу молитвы о благополучном исходе безбожного злоумышления: один поп был повешен перед церковью Святой Троицы, а другой обезглавлен и потом, для вящего позора, колесован. Два брата государственных изменников, когда палач перебил им внешние члены, живьём ещё были колесованы; вокруг них лежало двадцать обезглавленных тел, плававших в собственной крови, среди коих лежал труп третьего брата; с завистью взирали на него колесованные, горько жалуясь на то, что скорая смерть разлучила их с человеком, с которым соединяла их сперва природа, а потом постыдное сочувствие к преступлению.
Вблизи Новодевичьего монастыря поставлено было тридцать виселиц четырехугольником, на коих 230 стрельцов, заслуживших более жестокое наказание, повешены. Трое зачинщиков страшного мятежа, подавших челобитную царевне Софии о том, чтобы она приняла кормило правления, повешены на стене Новодевичьего монастыря под самыми окнами Софьиной кельи. Тот из трёх, кто висел в середине, держал привязанную к мёртвым рукам челобитную, конечно, для того, чтобы усугубить мучения Софии за совершённое ею».
31.10.1698 года: «Двух главных предводителей мятежа, перебив им только руки и ноги, колесовали живыми, чтобы более продолжительной смертью они понесли наказание, вполне соответствующее их преступлению».
12.11.1698 года: «… Царевна Марфа (Единокровная сестра Петра I. – ЛСИ) сослана в отдалённый монастырь: она приговорена к пожизненному заточению».
01 и 02.01.1699 года: «… Сегодня казнили приведённых сюда из Азова мятежников: попу, который был их соумышленником, царь отрубил собственноручно голову…».
13.02.1699 года: «День ужасный, так как сегодня казнено двести человек. Этот день, несомненно, должен быть отмечен чёрной краской. Все были обезглавлены топором. На пространной площади, прилегающей к Кремлю, были приготовлены плахи, на которые осуждённые должны были класть головы. Я измерил шагами длину плах и нашёл, что ширина вдвое их длины. Его царское величество с известным Александром, общество которого он наиболее любит, приехал туда в карете и, проехав через ужасную площадь, остановился неподалеку от неё, на том месте, где тридцать осуждённых поплатились головой за свой преступный заговор. Между тем злополучная толпа осуждённых наполнила вышеозначенную площадь. Тогда царь пошёл туда, для того чтобы при нём были казнены те, которые в отсутствие его составили святотатственный замысел на столь беззаконное преступление. Между тем писарь, становясь в разных местах площади на лавку, которую подставлял ему солдат, читал во всеуслышание собравшемуся народу приговор на мятежников, чтобы придать большую известность безмерности их преступления и справедливости определённой им за оное казни. Народ молчал, и палач начал трагедию. Несчастные должны были соблюдать известный порядок: они шли на казнь поочерёдно, на лицах их не видно было ни печали, ни ужаса предстоящей смерти. Я не принимаю за мужество подобное бесчувствие к смерти, но думаю, что это самоотвержение и презрение к жизни проистекали у них не от твердости их духа, а единственно от того, что, сознавая, как много они обесчестили себя своим ужасным преступлением, и вспоминая о жестоких истязаниях, претерпенных ими на днях, уж не дорожили более собой, и жизнь им опротивела. Одного из них провожала до самой плахи жена с детьми, испуская пронзительные вопли. Прежде чем положить на плаху голову, отдал он на память жене и милым детям, горько плакавшим, перчатки и платок, который ему оставили. Другой, подойдя по очереди к плахе, сетовал, что должен безвинно умереть. Царь, находившийся от него только на один шаг расстояния, отвечал: “Умирай, несчастный! А если ты невинен, пусть вина за пролитие твоей крови падёт на меня!”. Кроме царя и вышеупомянутого Александра присутствовали ещё некоторые из московских вельмож. Одному из них царь сказал, чтобы и он взялся за топор; а когда тот ответил, что он не имеет достаточной для этого смелости, то царь попрекнул его дураком.
По окончании расправы его царское величество изволил ужинать у генерала Гордона, но был невесел и очень распространялся о злобе и упрямстве преступников, с негодованием рассказывая генералу Гордону и присутствовавшим московским вельможам о закоренелости одного из осуждённых, который в минуту, как лечь на плаху, осмелился сказать царю, стоявшему, вероятно, слишком близко к плахе: “Посторонись, государь! Это я должен здесь лечь”. Из 150 человек только трое, сознаваясь в преступлении и государственной измене, просили его царское величество, в присутствии которого давали своё показание, о прощении, а потому государь освободил их от смертной казни и простил им их преступление, так как они оказали себя достойными царской милости. На следующий день назначена была новая расправа, на которую царь приглашал генерала Гордона, так как он желал казнить преступников новым, ещё неизвестным его народу способом – не топором, а мечом. В тот же вечер многократно упомянутый мной Александр ездил в карете на все перекрестки города и часто показывал обнажённый меч, давая тем знать, с каким нетерпением ожидает он кровавой трагедии следующего дня…».
14.02.1699 года: «… Сто пятьдесят мятежников проведены к Яузе. Говорят, что царь отрубил мечом головы восьмидесяти четырём мятежникам, причём боярин Плещеев приподнимал их за волосы, чтобы удар был вернее. Три меча были приготовлены для этого употребления. Один из них, когда царь им замахнулся, разлетелся вдребезги, и удар не последовал. Казаки, участвовавшие в этом мятеже, были четвертованы и после того посажены на позорный кол для того, чтобы все знали, какая казнь ожидает впредь тех, которые, побуждаемые беспокойным духом, решатся на подобное дерзкое преступление. Пяти другим, имевшим более коварные замыслы, отрублены сперва руки и ноги, а потом и головы…».
28.02.1699 года: «… Вблизи Кремля, в двух местах, казнены тридцать шесть мятежников, а в Преображенском – сто пятьдесят…».
И это, замечу я в конце данной заметки, лишь казни по политическим мотивам: уголовная ответственность, равно как и самоличные пытки царём подсудимых по большей части остались за скобками…
Следующая публикация
Комментарии 1