(Не)критично: искусство, мода и культура

Художник не впервые издевается над арт-рынком, но в этот раз он заставил его заплатить за шутку. Представьте, что вы на Art Basel — святилище contemporary art, где воздух пропитан амбициями и арт-дилерами, готовыми объяснить, почему пятно на холсте стоит вашей годовой зарплаты. И тут ваш взгляд цепляется за скромный объект: спелый банан, прилепленный к стене серым скотчем. Ваша первая реакция — смех. Вторая — легкая паника: «Неужели я что-то упускаю?» Спокойно. Вы уже в ловушке Каттелана. Маурицио, старый трюкач от искусства, знает, как превратить банальность в философский манифест. Его «Comedian» — не просто фрукт, а идеально сбалансированный парадокс. Это произведение-пингвин: кажется, оно вот-вот поскользнется на собственной абсурдности, но грациозно скользит между категориями «шедевр» и «мистификация». Здесь все — от выбора материала (банан как символ глобализации, тропиков в пластиковой упаковке супермаркета) до скотча (преходящесть vs. навязчивая идея фикс) — становится игрой в «

В мире музеев бурлит тайный спор: где заканчивается шоу и начинается серьезная наука? Одни считают, что выставки должны бить рекорды популярности и завлекать толпы, а другие уверены: настоящий музей – это тихая обитель для вдумчивого изучения. Но можно ли совместить популярность и глубину? Вспомните кино: есть культовые артхаус-фильмы, которые смотрит узкий круг любителей, а есть блокбастеры, собирающие полные залы. Некоторые музейные сотрудники, словно приверженцы артхауса, не хотят превращать выставки в «попсовые шоу». Их страх в том, что за яркой формой потеряется суть, а сами экспонаты превратятся в «развлечение на потребу» – красивую, но бессодержательную обертку. Однако у любой культуры есть своя аудитория, и часто она шире, чем кажется. Ведь музей – это не просто ламповое хранилище старых вещей: он живой организм, который должен дышать современной реальностью. Чтобы он дышал полной грудью, важно привлекать новые поколения и пробуждать эмоции у самых разных посетителей. Разумеетс

Вы когда-нибудь уставали от того, что искусство нужно анализировать до мельчайших подробностей? Вот и героиня этой статьи решила, что пора с этим заканчивать. Сьюзен Сонтаг — фигура действительно знаковая. Ее работы до сих пор обсуждают, а эссе «Против интерпретации» (1966) стало чем-то вроде манифеста для всех, кто устал от бесконечных объяснений в искусстве. Давайте разберемся, почему это эссе быстро набрало популярность, и немного поговорим о самой Сьюзен. Представьте середину XX века. Литературная критика в США — это поле боя. Куча умников в университетах решила, что их задача — объяснить искусство до мельчайших деталей. Представьте абстрактно-экспрессионисткую картину — и к ней сразу полагается инструкция: как смотреть, что чувствовать, о чем думать. Звучит знакомо? Но тут появляется Сонтаг со своим эссе и говорит: «Хватит. Искусство не для того, чтобы его препарировали по сто раз. Оно должно быть простым и цеплять сразу». И это был вызов всему академическому истеблишменту. Тогда

Тринадцать художников, тринадцать способов превратить московский городской хаос в философию. Тысячи людей ежедневно проходят через «Севкабель Порт»: кто-то спешит на маркет, кто-то — за кофе, кто-то просто любит побродить среди бывших складов и индустриальной архитектуры. Но лишь немногие догадываются, что на втором этаже одного из кирпичных корпусов, в чуть укромном уголке, скрывается настоящее хранилище искусства уличной волны. Нет, не «вот это граффити на заборе», а вполне институционализированное пространство — Стрит-арт хранение, или САХ. Формально оно — институция нового формата, объединяющая функции музея, исследовательского центра и образовательной площадки. Но по сути — аккуратно организованная коллекция музейного уровня: выдвижные шкафчики, мобильные стеллажи, куда можно заглянуть, открыть, сдвинуть — и обнаружить что-то совершенно неожиданное. Здесь можно увидеть, как выглядят работы уличной волны разных городов России. Коллекция при этом не застыла, а живет: одни работы ухо

Иногда повтор помогает услышать то, что в первый раз пробежало мимо ушей. Я и сама подумываю сделать ремастеринг лекций собственной творческой привычкой, а пока — анонсирую мероприятие коллеги. 30 апреля Павел вновь раскроет чемодан метамодернизма: покажет, как культура балансирует между серьезностью и иронией, будто канатоходец с парашютом в кармане. Вход — свободный, так что ваш кошелек даже не заметит, что вы вышли из дома. Инсайдерский секретик: после второго выступления в открытый доступ выложат запись первого. Так что берите канал «Метароссии» на карандаш и не дайте алгоритмам утащить новость за горизонт. 
 Для тех, кто не смог в первый раз! 30 апреля в Москве планируется повторное проведение лекции «2020-2021: почему мы уже живем в эпоху метамодерна?» Поговорим о том, что такое метамодерн и какие признаки его наступления заметны уже сейчас, а также при чем здесь: - клип Дональда Гловера “This is America” и смерть современного искусства - Гибридная работа - Фильм Она и смс «зая,

Дорогие любители пасхального азарта, пора признать: состязание «чье яйцо треснет первым/больше» — довольно странный ритуал, будто перенесенный из каменного века. Зачем превращать символ возрождения в снаряд для средневековых боев, когда традиция предлагает куда более изящные игры? Вместо того чтобы колдовать над луковой шелухой лишь ради мгновенного крак-бабаха, обратимся к забытым премудростям: каталочкам и крутилкам. Правила просты, как все гениальное: • Каждый получает равное количество крашеных яиц. • Очередность ходов определяется не силой крика, а старшинством • Яйца скатывают с горки, стараясь сбить «противников» у подножия. • Горку можно вертеть, но не двигать — честность прежде всего. • Промахнулся? Твоё яйцо остаётся на поле. Попал? Забираешь трофеи и получаешь право на триумфальный бросок.
 Игра длится до последнего яйца, а победитель — тот, кто собрал больше всех. Если каталочки — это азарт, то крутилки (aka крутилочки) — чистая медитация. Раскрутите яйцо на столе, и чьё до

А что, если бы революции не было? Судьба русского искусства в параллельной реальности. Представьте себе Петербург начала XX века, утопающий в плавных линиях модерна: изысканная мебель, витиеватые орнаменты на фасадах, даже уличная реклама словно дышит утопией. А теперь — революция. И модерн, роскошный и утонченный, заклеймили как «буржуазный». Он исчез так же стремительно, как рухнул старый порядок. Как исследователь конца XIX — начала XX века, я часто сталкиваюсь с одним и тем же вопросом: каким бы стало русское искусство, если бы не произошло революции 1917 года? Потеряло бы оно что-то или, наоборот, обрело новые грани? Этот вопрос звучит завораживающе, но, увы, он из области фантазии. История не знает сослагательного наклонения, и как ученый я обязана опираться на факты. Но сейчас мы не на лекции в университете, а в блоге. Здесь я могу позволить себе немного поразмышлять не как исследователь, а как человек, которому интересно иногда подумать про такие «что если». Когда мы вспоминаем

Когда в кинотеатрах показывают фильм о женщине, купившей два театра, сыгравшей Гамлета и превратившей свое имя в бренд еще до эпохи соцсетей, хочется кричать «браво!». Но «Божественная. Сара Бернар» — не об этом. Вернее, не только. Недавно готовилась к лекции про Альфонса Муху — и внезапно узнала, что в российский прокат вышел фильм «Божественная. Сара Бернар» (2024). Делюсь с вами своими впечатлениями Парадокс Бернар в том, что современники не знали, как к ней относиться. Сару называли «величайшей актрисой в мире»: Виктор Гюго рыдал на ее спектаклях, а Чехов с Тургеневым, заставшие ее гастроли в России, были в недоумении: «И это гениально?». Сама же Сара, не дожидаясь вердиктов, уже открывала второй театр — не только ради искусства, но и для прибыли. Настоящая бизнес-леди fin de siècle, если бы тогда знали такое словечко. Главное, чем, как говорят, брала Сара, — это интонации. Тончайшие нюансы голоса, ускользающая мелодика реплики. Все то, что беззвучное кино начала XX века не могло з

Участвовать могут студенты с проектами самого разного рода — от медиа и событий до собственных брендов. Главное здесь не формат, а то, как вы работаете с локальной культурой: традиционными ремеслами, визуальными кодами мест, материалами и техниками, которые несут в себе культурную память. Это может быть и современная интерпретация промысла, и проект, вдохновленный региональной идентичностью. Словом, если вы умеете услышать в палехской миниатюре будущий комикс, а в хохломской росписи — паттерн для коллекции одежды, то вам точно сюда. Судить будет жюри с широким кругозором и хорошим вкусом: преподаватели Школы дизайна, сотрудники Всероссийского музея декоративного искусства, создатели творческой студии GRUPPA, команда фонда «Поле» (развивают национальную культуру и ремесла), представители Гжельского завода, Хохломы и вологодского музея кружева. А еще — основатель «Всемирного фестиваля Моды Кочевников». Впечатляет, правда? Прием заявок открыт до 12 мая. Подумайте: вдруг ваш дипломный прое

Некоторые фильмы пугают скримерами и монстрами, а некоторые — абсолютной неопределенностью. «Исцеление» (1997) принадлежит ко второй категории. Этот фильм стал моментом триумфа для режиссера Куросавы Киёси, принесшим ему международное признание. Но что делает этот фильм таким незабываемым? Это не просто детектив, ужасы или психологический триллер — это уникальное произведение, которое пугает неочевидным. Его фирменные фишки — спокойная, будто отстраненная камера и медленный ритм — мелькали и в более ранних работах, но только в этом фильме его стиль раскрылся в полной мере. Куросава создал нечто новое в жанре ужасов: пугает не только то, что мы видим на экране, но и то, что остается за кадром. Детектив Такабэ (его играет Кодзи Якусё), который берется за серию странных убийств. У всех жертв на шее вырезана буква «X», а убийцы — каждый раз разные люди, словно загипнотизированные, не понимающие, зачем они это сделали. Загадка усложняется, когда Такабэ находит мужчину по имени Мамия (в испо