Невыносимо много счастья

Борис Андреевич был болен. Одно перечисление его диагнозов заняло бы целый лист мелким почерком. Это у меня аллегория такая. Ничего опасного до последнего времени не было, но суммарно - ворох не разбираемый, мешающий жить.
Борис начал чувствовать себя старым примерно в сорок, а сейчас ему было около шестидесяти, и недавно ощущение старости стало медицински оправданным. То есть тело подтянулась к убежавшей вперед психосоматике, а потом стало опережать.
Кое-что расскажу о его близких. Сын Бориса Андреевича Виталий возглавлял небольшую, но успешную фирму, занимающуюся IT- технологиями. Дочь Татьяна - научный работник и преподаватель в университете. Оба имеют семьи и вполне благополучны и на вид, и по существу. И по деньгам тоже. Супруга Бориса Андреевича развелась с ним после двадцати лет брака, потому что не могла выдержать постоянно ноющего мужа. Лет через пять она повторно вышла замуж.
Картина в целом выглядела так. Борис Андреевич жил один в двухкомнатной квартире. Дети имели свое жилье. Если отец заболевал, а это случалось часто, никто не брал его к себе. Дети финансово складывались и нанимали сиделку, оплачивали врача, анализы, обследования, больницы.
Еще к нему приходила Валентина Ивановна, пожилая, но бойкая дама. Она убирала, готовила и ворчала не меньше Бориса Андреевича. Ее выбрала Дарья, не в воспитательных целях, скорее, для полноты их понимания друг друга.
А тут случился Ковид. Борис Андреевич был на такой грани, что дети, привычные к словам «папа болен», испугались не на шутку. Пневмония с госпитализацией. Одышка и космическая слабость. Отечность. И невозможно скверный характер, теперь умноженный на полную растерянность перед жизнью. Будет ли новый день? Будет ли новый вдох? Все кое-как стабилизировалось, но долго с таким состоянием не протянешь.
Виталий, несмотря на свой математический практицизм, однажды распробовал благодать Божию. По-другому не сказать. Была ситуация, когда из-за недобросовестного сотрудника зашатался весь его бизнес. Было невыносимо тяжело. А дома жена беременная, которую нельзя волновать. Мама с новой семьей и хнычущий отец. И сестра перед защитой диссертации. И единственный друг не в лучшем состоянии после инсульта матери. С кем поговорить? Кто поможет и утешит?
Тогда главный бухгалтер, еще совершенно нестарая женщина, посмотрела строго поверх очков и сказала:
- А пойдем-ка, Виталий Борисович, в храм. Там будет вам и утешение, и вдохновение, и помощь Божия.
И они пошли в храм, где сомневающийся материалист, допускающий существование инопланетян, месяца за два стал верующим человеком. Он оказался способным прорыдать всю службу Выноса Плащаницы Господа. Вот так истончилось его сердце.
В первый визит священник лет пятидесяти с благородной кавказской внешностью в ответ на невнятное бормотание Виталия о проблемах фирмы широко улыбнулся и сказал:
- Парень, ты пришел туда, где все блага земные - здоровье, супруг или супруга, дети, достаток, профессиональные и личные достижения - даются даром и в большом количестве. Только надо правильно ладони подставить. И еще. Даются они в том случае, если не мешают спасению твоей души. Блага земные не должны отнять твоего места в раю. Вот про спасение души мы с тобой и поговорим.
Отец Георгий стал для Виталия очень близким человеком, духовным отцом и другом. Вот к нему и пошел за советом Виталий, когда Борис Андреевич не по дням, а по часам терял остатки здоровья.
Отец Георгий знал об особенностях характера трудного пациента. Он не удивился, когда Борис Андреевич, которого сын чуть ли не спеленал для поездки в храм, с порога заявил:
- Я в эти ваши сказки не верю! Мне лекарства нужны! Новые! Сильные!
И тут же сильно закашлялся.
Отец Георгий был немногословен. Он посмотрел на Бориса печально, даже можно сказать, скорбно:
- Страшно умирать. А самое действенное лекарство у Господа еще заслужить надо. Поезжайте-ка в Крым. Там время ваше продлится. Глядишь, и поумнеете.
Отец Георгий полыхнул взглядом блестящих черных глаз и ушел. А Борис Андреевич, ожидающий, что все должны его утешать, остался стоять с открытым ртом.
На следующий день, хорошенько поразмыслив, Борис позвонил сыну:
- Что это за лекарство от Бога? Ты знаешь?
- Догадываюсь, - ответил Виталий. - И про Крым батюшка совершенно прав. Что-то мы упустили этот момент. И врачи не подсказали. Климат крымский для легких - целительный бальзам. Я все разузнаю. Со знающими людьми посоветуюсь.
Борис Андреевич был уверен, что дети купят ему путевку в крымский санаторий. А они прошерстили весь интернет и нашли наш Православный центр «Фавор».
Виталий позвонил мне как-то вечером, обрисовал картину. Я безусловно согласился принять в нашем центре Бориса Андреевича со всем ворохом его проблем. Тем более что в нашей общине находится отличный доктор. Но больше я уповал не на климат, не на медицину, а на Слово Божие, на Богослужения. И главное - причащение Святых Христовых Тайн, которые неизвестный мне, но, очевидно, очень достойный священник назвал самым действенным лекарством. Он, вероятно, повторил в сердце своем вслед за преподобным Паисием Святогорцем: «Самое действенное лекарство — Тело и Кровь Христовы».
Поразительна и поучительна Фаворская история Бориса Андреевича. Когда он понял, что едет не в санаторий, а в православный пансионат, он устроил детям настоящую истерику. В конце концов, Дарья, воодушевленная братом, потребовала, чтобы отец хотя бы раз в жизни сделал то, что просят близкие люди.
Дарья выступила примерно с такой речью:
- Папа, ты не выполнил за всю жизнь ни одной моей просьбы. Я просила на день рождения мишку, а ты дарил мне очередную взрослую, неинтересную ребенку, книгу, потому что «плюшевая игрушка - это пылесборник». Я так и не смогла убедить тебя, что я не люблю рыбу. Ты требовал, чтобы я ее ела через день. А ты помнишь, как заставил меня идти в школу с температурой 38? А потом ты «умирал» с температурой 37 и 2, а я рассмеялась. Ты не давал мне поступить на физфак, требовал, чтобы я пошла в медицину. А я уже любила физику больше всего на свете. Так вот. Сделай хотя бы один раз так, как надо. Да, это не санаторий. Но санаторий не лечит твое заболевание. Здесь нужна другая помощь, серьезнее и глубже.
Виталий сжал ладонь сестры, боясь, что она расплачется. Нет, она не расплакалась, но будто закаменела.
Борис Андреевич ехал на «Фавор» как на каторгу. Сначала поезд, потом машина. Кряхтя он вышел из автомобиля, и увидел море - до горизонта, сияющее под солнечными лучами, трепетно-спокойное, манящее.
И дышалось как-то по-другому. А вот это наш горно-морской воздух так действует. Он сладкий, а местами, у моря, чуть солоноватый. Плохо дышащий, безмерно уставший от дороги Борис Андреевич вдруг расправил плечи и сам потянул вперед свой чемодан.
Вторым удивлением были три моложавые дамы, впоследствие оказалось, что им за семьдесят. Они весело оглядели Бориса и спросили:
- Новенький? Лечиться? И слава Богу!
И упорхнули как птички. Это же не санаторий. Чему тут лечат, в пансионате? Тут же только - то ходи, дыши и отдыхай.
- Душу лечат, - сказал энергичный подросток, который тащил ящик с бордовой черешней.
- Я вслух, что ли, это сказал? - посетовал Борис Андреевич.
- Ага, - подтвердил парень и побежал дальше.
В комнате Бориса Андреевича был кондиционер и телевизор, но почему-то не хотелось ничего включать. Жара в июне еще не набрала силу, а телевизор мог заглушить плеск волн, который лучше любой успокоительной пилюли.
На обед Борис Андреевич пошел нехотя. А тут снова «птички»-подружки. Обвили его, защебетали его. Сели за один стол. На какой-то фразе Борис драматически вздохнул:
- Легкие отказывают. Недолго мне осталось.
- Да ладно… - засомневались «птички»-пенсионерки, а высказалась одна. - Губы не синие, небольшая бледность и отечность. Ничего, раздышитесь. А на пешеходной тропе будет вам исцеление.
Глядя на их улыбки, Борис не понимал, верить или нет. Но все же буркнул:
- Вам хорошо. Вы здоровые.
«Птички» еще шире улыбнулись, и одна сказала:
- У меня рак, вообще-то. Четвертый год уже. У Михайловны - два инфаркта. А у Лукьяновны - ревматизм. Это больно, каждый день.
Борис Андреевич опешил и все же спросил:
- И чего это вы такие радостные?
Михайловна засмеялась. Лучики морщинок только подчеркивали солнечность ее глаз. Борис Андреевич невольно стал всматриваться в ее черты как в нечто совершенно особенное.
Михайловна сказала:
- А зачем нам грустить? Мы живы. Господь дал еще время. У меня и у Лукьяновны есть дети, внуки. У Алексеевны - ее ученики, тоже ведь как дети малые.
- Или как птички. Выкормишь их, а они в небо улетают, - мечтательно добавила Ирина Алексеевна, без капельки грусти.
- У нас все хорошо, - подытожила Нина Лукьяновна. - С Господом живем, на Него уповаем.
Уже давно закончился обед, а три счастливые женщины все говорили и говорили с Борисом Андреевичем, и часа в четыре вытащили его на пляж. Море было таким как в детстве, точно таким. Борис Андреевич лежал на воде и грустил, вспоминая свою первую и единственную поездку на море в шесть лет. Наверное, кто-то другой бы на его месте радовался.
А вечером приехал я. Возглавил вечернее молитвенное правило. И, конечно, увидел новенького человека, далекого от Церкви и от молитвы. Вспомнился какой-то старый фантастический роман, в котором прибыл на Землю инопланетянин, так ничего и не понял из земной жизни и улетел обиженный, с вердиктом, мол, они, люди, опасны. Не хотелось, чтобы Борис Андреевич остался подобным инопланетянином.
Когда мы с ним лично знакомились, я видел его нездоровье, но больше бросалась в глаза отстраненность от мира, погруженность в себя. И все с большим знаком «минус». Это даже не погруженность - непрерывное оплакивание себя.
Здесь на «Фаворе» глубина надрыва стала немного меньше. Мне, совершенно не врачу, было слышно, как со временем становится легче дыхание Бориса Андреевича.
Помимо трех подруг Борис Андреевич познакомился у нас еще с несколькими людьми, но ни с кем не сблизился. Так и ходил, одинокий, отстраненный, готовый только перекинуться парой фраз. После первого дня Борис больше на море в компании не ходил. Только один.
К концу второй недели пребывания он зашел на Литургию в домовую церковь. В тот день пела профессиональный музыкант, замечательная певчая с нежнейшим сопрано, которое не на каждой академической сцене услышишь.
Я не видел, когда появился Борис Андреевич, но допустил, что Господь позвал его в храм красотой певческого голоса. Я видел, как он стоял, разглядывая иконы. А потом резко развернулся и вышел.
После Литургии и благодарственных молитв я нечаянно обронил:
- Почему-то он ушел…
Анна Лукьяновна, одна из трех московских подруг, которая в тот день причащалась, вздохнула и сказала:
- Не любит он нас, радостных людей. А у вас, отец Игорь, и службы очень радостные. Борис от радости прячется, как житель нор от солнечного света.
После Литургии я обычно не разговариваю, стараюсь максимально сохранить в себе Благодать Святого Причастия. Тогда я кивнул и пошел отдыхать. А через час уже напряженно думал: «Чем же помочь вам, наш печальный друг Борис Андреевич?»
На следующий день мне нужно было съездить в Симферополь по делам епархии. Во время каждой своей поездки в местную столицу я посещаю Свято-Троицкий женский монастырь, где почивают святые мощи Луки Крымского - архиепископа и врача, профессора и святителя. Мне очень захотелось лично привезти туда Бориса Андреевича.
У нас, конечно, есть паломнические поездки, но к ним Борис не проявлял интереса. А вот поехать с батюшкой, так сказать, индивидуально, по его, то есть моему, приглашению, - это интересней.
Борис Андреевич поехал туда за «таблеткой». Я рассказал вкратце житие Святителя Луки, и Борис зацепился за слово «исцеление». Я видел, как поменялось его лицо. Что-то похожее на смутную надежду промелькнуло на нем.
Мы приехали в монастырь к концу Божественной Литургии. Ко мне подошел знакомый священник, и мы немного поговорили. А в это время Борис неотрывно смотрел на раку со святыми мощами.
К мощам подходили люди, крестились, прикладывались, кланялись и отходили. Через пару минут я подошел к Борису Андреевичу и увидел, что его колотит крупная дрожь, а глаза выражают бесконечную муку.
Он обернулся ко мне и сказал с усилием:
- Тут слишком много счастья. Невозможно иметь столько счастья.
Борис вышел из храма как сгорбленный старичок. Он терпеливо ждал меня в машине, когда я занимался другими делами. А пока мы двигались домой, Борис Андреевич не проронил ни слова.
Я не пытался его разговорить. Я видел, как ему было тяжко в последние дни перед отъездом. Уже уехали три подруги. А приехавшие новенькие тоже были радостными, светлыми, несмотря на непростые проблемы у каждого.
Прощаясь Борис Андреевич всхлипнул и сказал мне:
- Я не обещаю, что вернусь. Если я смогу выдержать это…
Тут он замялся, а я подсказал:
- Слишком много счастья?
Борис Андреевич посмотрел мне прямо в глаза и добавил:
- Пока мне это невыносимо. Дети правы. Мне нельзя с ними жить. Их свет не для меня.
Я попытался объяснить:
- Чтобы обрести свет, нужны исповедь и Причастие, Слово Божие, службы церковные, добрые дела милосердия. Надо выйти за границы своего крошечного мира. Нужно любить.
Борис Андреевич никак не отреагировал на мои слова. Через четыре дня он уехал. У меня не было сожаления, которое обычно приходит, если человек категорически отказывается даже заглянуть в наш православный мир. Было другое чувство. Надежда.
С сыном Бориса Виталием мы поговорили через пару недель. Он благодарил. Отец лучше дышит. Улучшились некоторые показатели крови. И еще он вчера сам зашел в храм недалеко от дома. Посидел, послушал.
Там тоже было много счастья. Небо близко. Рай залетает с нездешними ветрами. Небесный Иерусалим звенит, зовет, обнимает услышавших и узнавших, что счастье - это нормальное состояние человеческой души, которая обрела Бога.
Слава Богу за все!
Священник Игорь Сильченков. Крым.