Предыдущая публикация
Рубцы на сердце мамы оставила война
Моя мама - Материкина Прасковья Михайловна
Мама
С приемным сыном Сергеем. Фото из семейного архива.
Сыновья Василий и Евгений. Фото 60-х годов
Моя мама, Прасковья Михайловна Материкина (Юдина - девичья фамилия), родилась за год до начала Первой Мировой войны в селе Токарево Шацкого уезда. Она была старшим ребенком в семье, где кроме нее воспитывалось еще трое младших братьев. Ее отец, мой дед, Михаил Юдин, служил царю и Отечеству, а после революции помогал большевикам строить новую жизнь, сражаясь за советскую власть в знаменитой дивизии Василия Ивановича Чапаева. Вернулся домой тяжелобольным и через несколько лет умер, оставив бабушку Мавру с четырьмя детьми. Все тяготы по воспитанию детей легли на плечи бабушки и моей мамы, которой к тому времени исполнилось десять лет. Было действительно нелегко: порой голодали, не хватало одежды и обуви, некому было заготовить дров, накосить сена для коровы.
Маме очень хотелось пойти в школу, но, где уж там: бабушка работала в поле, а ей приходилось присматривать за братьями. Так и осталась мать почти неграмотной: читать научилась самостоятельно только в конце войны, а расписываться – после назначения пенсии. Читала, в основном, церковные книги, написанные на старославянском языке. Их давала тетя Маша Селиванова, верующая женщина, с которой они вместе ходили в Темешевскую Никольскую церковь – одну из немногих, действующих в годы богоборчества. Помню, когда маленьким был, сажала она меня на спину и тащила на себе вдоль берега реки Цны от Токарева до Темешева, причастить, беспокоясь, как бы что со мной не случилось. И было, чего опасаться.
Еще в начале 30-х годов она вышла замуж за односельчанина Василия Материкина, трудолюбивого, тихого паренька из бедной семьи. Один за другим у них родились трое детей: девочка и два мальчика. Василия забрали на фронт в самом начале войны. Он прислал всего одно письмо, а потом почтальон принес похоронку. Сколько слез пролила мама, получив эту страшную весть! Многие жители села тогда тоже получали казенные конверты: враг рвался в Москве, и чтобы сдержать его, командование шло на большие жертвы.
Не успели высохнуть мамины слезы, как новая беда постучалась в дом – корь. Это мы теперь знаем, что корь – острое инфекционное заболевание, которое сопровождается высокой температурой и воспалением слизистой оболочки полости рта и верхних дыхательных путей. Откуда ж было маметогда знать, что возбудителем кори является вирус, передающийся воздушно-капельным путем – самый мучительный и самый заразный из всех известных в мире. Достаточно еще не болевшему ребенку попасть в одно помещение с зараженным, как он обязательно заболеет. Это уже после войны наши ученые получили лечебный гамма-глобулин, который врачи стали применять и для предупреждения болезни, и для лечения. Для маминых детей, к сожалению, такого нужного средства не оказалось. В течение полутора недель в декабре 1941 года буквально на глазах сгорели ее кровинушки от страшной болезни. Одного за другим отнесла она своих ребятишек на кладбище в Польное Конобеево, оплакивая и молясь за их безгрешные души. Как она выжила после такого? Не знаю, что ответить на свой же вопрос, но мама сумела собраться, посвятив себя заботе о родителях погибшего на войне мужа и посещению храмов. До самой смерти стариков Мышаткиных (деревенское прозвище родителей мужа) она ухаживала за ними.
Только спустя много лет я понял, почему мама никогда не ела яблок нового урожая до Преображения (Яблочного Спаса): она считала, что ее маленькие ангелы, находясь на небе, будут наблюдать за ней и плакать, если нарушит данный обет. На самом деле, подобное суеверие является всего лишь мифом. Священнослужители уверяют, что в Святом Писании нет ни слова о том, что женщинам, потерявшим детей, нельзя есть яблоки. Запрет на употребление до освящения касается винограда. И придерживаться этого запрета могут только монахи, которым нужно воздерживаться от употребления плодов, не благословенных Богом, то есть до того времени, пока их не освятят в день Преображения. Но мама для себя так решила. Это был ее собственный Закон, который она неукоснительно исполняла. И всю жизнь, до своей кончины никогда не позволяла скушать яблоко, не освятив в храме и не положив на могилу своим малышам.
Одно неожиданное событие спасло мою мамочку от потери интереса к дальнейшей жизни. Зимой 1941-42 годов, когда фашисты приближались к Москве, и реальная угроза ее захвата действительно существовала, двоюродная сестра из подмосковного Наро-Фоминска привезла в деревню четырехлетнего сынишку Сергея. Она боялась, что сын погибнет в оккупированном городе, и чтобы спасти, вывезла его в Токарево, расположенное в 365 километрах от Москвы. Пережив зиму и трудные для всей страны дни, двоюродная сестра вернулась в город, а Сережу оставила на попечение мамы, пообещав забрать немедленно, как только закончится война.
Хочу обратить ваше внимание, дорогие читатели, что обстановка в Наро-Фоминске зимой первого года войны была катастрофическая. Захватчики с первого дня оккупации города совершали чудовищные преступления. Враг чинил жестокое насилие над военнопленными и гражданским населением: женщинами, детьми, стариками, убивал и угонял жителей в фашистскую неволю, разрушал, грабил все, что было на пути. «В растворе разбитого окна одного из полуразрушенных домов пригорода стоял на подоконнике голый замороженный мальчик лет трех с раскинутыми по сторонам худыми ручонками. Ручки мальчика были прибиты к косякам окошка длинными ржавыми гвоздями и хранили на крошечных ладошках следы крови», - пишет в своей книге «Под Наро-Фоминском» В.К. Соловьев. Вот оно – звериное обличье фашизма! Вот почему бежала из города двоюродная сестра мамы! Материнский инстинкт подсказал ей немедленно бежать, бежать подальше от войны, чтобы сын остался жив.
Сережа быстро привык к новой обстановке, нашел друзей, наших соседей, Павла Материкина и Владимира Елисеева. У мамы появилась новая забота: ей поручили ответственное дело – уход за малышом. Как надолго растянется пребывание в деревне приемного сына, мама представить себе не могла.
Осенью 42-го Сергей стал называть ее мамой. И она, свыкнувшись с мыслью, что это Господь, услышав молитвы, подарил сына, с головой ушла в заботы о его воспитании. Она продолжает заниматься хозяйством: держит корову, овец, кур, обрабатывает огород, да еще успевает работать в колхозе. Труженица она была великая, моя мама! Ни в чем не нуждалась сама и ее приемный сын! Когда после войны, в 1946 – 47 годах, начался голод, мама с Сергеем не голодали: еды хватало. Единственное, чего боялась матушка: как бы с малышом не произошло то, что случилось с ее детьми в первый год войны.
Хорошо помню, как она рассказывала о том времени:
- Мы-то с Сережей вдвоем. А каково было тем, у кого большие семьи. Люди обессилели от голода, холода, работы. «Кипели» вши, клопы да тараканы. С дровами для топки печей проблемы были: топились, в основном, хворостом, как его у нас называли – тальником, и стеблями подсолнуха с колхозных полей. После зимы многие в поле ходили в поисках гнилой картошки и свеклы. Потом ели лебеду, клевер, ботву картофельную. А у нас было зерно, мука. Я хлеб пекла без всяких добавок. Молоко, мясо, яйца, шерсть сдавала государству – выполняла установленное для каждой семьи так называемое «твердое задание». Но сынишке все равно понемногу всего доставалось. Сережа видел, как тяжело и бедно жили его товарищи. Иногда выносил им небольшие ломтики душистого хлеба, испеченного мной в русской печи, подкармливал. Как-то вечером, когда я собиралась доить корову, он взобрался на лестницу, прислоненную к сараю, и начал кричать: «Мама, давай голодовать! Давай голодовать, как все»! Я сначала удивилась, а потом попросила спуститься на землю, прижала к себе крепко и заплакала. Он маленькими ручонками вытер мои слезы, поняв, что сделал что-то не так. А вечером соседка Степанида, придя с металлическим совочком за углями для розжига печки (и такое было!), заметила: «Прасковья! Хорошо, видать, живете, коль Сергей о голодовке на всю улицу голосил»? Ничего ей не сказала в ответ. Сама не съем, а сыночка накормлю».
За Сергеем приехали в конце лета 1948 года. Ему к этому времени десять лет исполнилось: взрослым стал, два класса в начальной школе отучился. Как же ему не хотелось покидать Токарево и тетю, ставшую на шесть лет мамой! Несколько дней подряд откладывали отъезд из-за того, что Сережа убегал из дома и до самого вечера прятался где-то за деревней вместе с друзьями. Расставание с приемным сыном для моей мамы снова стало тяжким испытанием, хотя она понимала, что это когда-то произойдет. Он стал для нее родным, как и она для него. Разлука с Сергеем оставила новый рубец на сердце.
Шло время. Возраст мамы быстрыми темпами приближался к сорока, а она по-прежнему оставалась одна. Думала, что так и придется коротать вечера, потеряв всякий смысл жизни. Только в сорок девятом мама встретила моего отца. Он, вернувшись с фронта и восстанавливаясь после тяжелого ранения, так и не смог обзавестись семьей: жил один, как отшельник, в амбаре, оставшемся после пожара от родительского дома. Как-то привез отец на лошадке на сенокос бочку воды. Напоив косарей, подъехал к женщинам, ворошившим сено. Обратил внимание, как ловко работала граблями одна из них, торопилась, уходя вперед, обгоняя подруг. Все словно по команде потянулись к бочке, и только она уходила все дальше и дальше, никак не реагируя на организованный перерыв. Отец решил подъехать к увлекшейся работой поближе, и, окликнув по имени, предложил попить. Та, не отпуская из рук грабли, неторопливо подошла. Он подал ей ковш воды. Она жадно выпила, поблагодарив за оказанное внимание.
Вечером после работы он пришел помогать по хозяйству, отремонтировал висевшую на одной петле калитку, накормил скотину. А после Рождества, узаконив в сельском совете отношения, стали жить вместе. В 1951 году появился на свет мой старший брат Евгений, а весной 54-го не заставил и я себя долго ждать. Мама была просто счастлива! А как радовался отец, когда в семье появились сыновья! Вот так мои родители, встретившись в довольно солидном возрасте, создали крепкую семью.
Шло время. Теперь в нашем доме, как и в соседних, слышался детский смех. Мама с папой работали в колхозе, а за мной и братом присматривала двоюродная сестра отца – бабушка Ирина – одинокая, пожилая женщина, отличавшаяся от других необыкновенной добротой. Бог не дал ей семью и деток, но от нее всегда исходила какая-то светлая, лучистая энергия, и мы, чувствуя это, тянулись к замечательному человеку. По сути, бабушка Ирина была нашей няней. Мы очень ее любили. Она делилась с нами последним, что имела. Под фартуком, на талии бабушки, был привязан карман (тогда в нашем селе все пожилые женщины такие карманы носили – В.М.), сшитый в манере лоскутного одеяла из кусочков-клинышков разноцветной ткани, в котором она хранила сладости: конфеты-подушечки, пряники и кусочки пиленого сахара, заботливо поделенные для нас на равные части. А еще мы любили блины, которые она пекла: пышные, ноздреватые, настоящие. Мама всегда утром приносила горшок молока, который предназначался для нее, а она – добрая душа – поила нас, чтобы не были голодными.
В 1957 году родители задумали строить новый дом. Набрали денег от продажи с приусадебного участка картофеля, огурцов и помидоров. И еще был небольшой приработок: мама вязала вечерами и ранним утром при свете керосиновой лампы, когда все спали, носки и перчатки из овечьей шерсти (мы всегда овец водили!) на продажу. Папа занимался выделкой шкур домашних животных. Мастером по этому делу он был отменным, известным на всю округу. Несмотря на тяжелейшее фронтовое ранение – полное раздробление кисти левой руки – он выполнял все дела по дому, трудился в колхозе, да еще осенью и зимой людям помогал: за небольшое вознаграждение выделывал овчины для полушубков и тулупов, без которых в деревне не обойтись. Деревенские «доброжелатели» (такие, к сожалению, и у нас в деревне жили. - В.М.) писали свои «донесения» властям о «неучтенном заработке токаревского овчинника, которому со всех окрестных сел люди заказы несут». И, ведь, прислушивались к этим посланиям. Частенько участковый навещал нас, проверяя чердак и сарай, искал «средства наживы» нашей семьи. Вот такие были времена!
К новому году зашли в построенный дом. Сколько радости все испытали! Мы-то, может, и не совсем понимали, что к чему, но я хорошо помню мамину улыбку и суету по созданию уюта в доме.
Время шло своим чередом. Мы взрослели, родители старились. В 1961 году я пошел в школу. Как же мне нравились наши первые учителя Анна Георгиевна Елисеева и Александра Григорьевна Червакова да и само здание Токаревской начальной школы! После уроков домой не спешили, готовили вместе с учителями домашние задания, играли на площадке в лапту, футбол, догонялки.
В 65-м начальную школу закончил, и осенью вместе с одноклассниками продолжил учебу в Лесно-Конобеевской средней школе. Мама переживала. Сначала не разрешала ездить берегом реки на велосипеде, боялась, свалюсь в Цну с узкой тропинки и не смогу выбраться из воды. Только в шестом классе я, как и все деревенские мальчишки, стал добираться до школы (целых три километра!) на «велике». Летние каникулы проводил с пользой: трудился на огороде, готовил вместе с отцом корм корове и теленку, купался и загорал. Только временем отдыха не злоупотреблял, знал, во сколько должен быть дома, и порученные мне дела выполнял ответственно.
Иногда мама, как мне казалось, была слишком строга. Терпеть не могла, если на нас с братом кто-то пожалуется, что мы недостойно себя ведем. И мораль прочитает, и ремня получим. Вспоминается такой случай. Как-то раз к соседям привезли машину дров. Взрослые разгрузили их, и по деревенскому обычаю мужчин пригласили в дом, чтобы угостить за оказанную помощь. Туда же отправился и водитель. Что скрывать, выпивали после сделанного всегда. И шоферы позволяли себе рюмку-другую самогона, который в каждом доме гнали на всякий случай. Сотрудников автоинспекции тогда не было: если только на участкового уполномоченного нарвешься или совершишь аварию. Все отправились отмечать очередное деревенское «событие», а мы, ребятишки, продолжали носиться вдоль улицы, играя в прятки, укрываясь за кучей четырехметровых бревен, забирались в кузов машины, становились на подножки, заглядывая в кабину. Когда шофер вернулся к своему «ГАЗ -51», сразу обнаружил пропажу бокового зеркала и начал ругаться, будто кто-то из нашей кампании снял его с оставленного без присмотра автомобиля. Только теперь, по прошествии лет, я стал сомневаться: а было ли зеркало в действительности, и здесь ли, на нашей улице, пропало? Хорошо зная своих друзей, я не уверен, что они могли это сделать. Были немедленно собраны все, кто находился у машины. Разговоры с нами взрослых так и не выявили вора. Но зато по возвращению домой, несмотря на то, что мы с братом были непричастны к этому инциденту, нас ждала такая взбучка, которую запомнил на всю жизнь. Ремень, висевший на стене, был испытан в целях профилактики на наших задницах. Считаю, это было сделано для того, чтобы мы никогда не брали чужого, нам не принадлежащего. Я благодарен маме за тот преподанный нам урок, о котором помню всю жизнь.
Где-то в начале 70-х годов тяжело заболел мамин брат – Иван, один из трех братьев, вернувшийся с войны живым. Петр и Михаил сложили свои головы в боях с фашистами, а ему повезло, если можно так сказать. В одном из боев в 42-ом был тяжело ранен, захвачен в плен и отправлен в Германию. Более двух лет работал у немецкого помещика, выкупившего его из концентрационного лагеря. Возможно, это и спасло Ивану жизнь. Ему приходилось много трудиться на свиноферме немца, зато был сыт. После войны Иван Михайлович работал бригадиром полеводческой бригады, женился, построил шлаковый дом. В семье родилось трое мальчишек. Казалось, живи да радуйся. Только неожиданно пришла беда: диагноз, поставленный в больнице, прозвучал, как приговор – рак. Сначала бабушка Мавра вместе со снохой ухаживали за моим крестным, а потом и мама присоединилась: боли стали невыносимыми. Она ходила в церковь за святой водой, читала молитвы для облегчения страданий больного, по ночам сидела у постели умирающего брата, успокаивая его. Он скончался совсем молодым, так и не дождавшись внуков…
Школу закончил в 1971 году. После службы в армии и учебы в педагогическом институте вернулся в родные места: оставлять немолодых родителей (папе исполнилось 70, маме 65 лет) я не имел права. В сентябре 1978 года вместе с женой Валентиной начали учительствовать в Кучасьевской школе. Трудясь на разных должностях, мы всю жизнь посвятили обучению и воспитанию сельских ребятишек. Родители проживали в десяти километрах от нас, поэтому нашим вниманием обделены не были: мы продолжали помогать.
В 1980 году маму подстерегли новые испытания, которые мог вынести сильный человек. В начале июня беда влетела в дом черным вороном: погиб ее любимец, первый внук от старшего сына, Олег, ее родной Олежек, которого она вынянчила с полутора лет, не спала ночей, отдавая ему всю себя. Как гром среди ясного неба пришла срочная телеграмма из Рязани, в которой всего три слова: «Приезжайте. Задавили Олежку». Тогда не было мобильных телефонов, да и у брата, живущего в комнате общежития, телефона также не было, чтобы уточнить, что произошло. До последнего мама надеялась, что внук жив, что с ним будет все в порядке, он обязательно поправится. Не хотела верить, что пришло такое горе. Я, как мог, всю дорогу успокаивал ее, в душе тоже надеясь, что малыш жив. Как только вошли в коридор общежития и открыли дверь комнаты – все стало ясно. Мама, увидев маленький гробик, стоящий посреди зала на табуретках, громко заголосив, упала в обморок: мы едва привели ее в чувство. Не знаю, как перенесла она эту потерю, постоянно плача и читая молитвы. А 20 июня того же года на 92-м году жизни умерла бабушка Мавра. За два года до смерти мы ее перевезли от снохи в дом мамы. Она не вставала с постели. Кто прошел через это, знает, что такое лежачий больной.
Как говорят, беда не приходит одна. После таких переживаний – очередная проверка мамы на прочность. Заболел отец: заболевание было связано с последствиями тяжелых ранений на фронте. Мама старалась помочь ему жить полноценной жизнью, а мы ее во всем поддерживали и помогали. Папа умер 9 октября 1985 года, как раз в мамин день рождения. Она, тяжело переживая, все же сумела взять себя в руки. Восемнадцать лет потом прожила одна, неделю до 90-летия не дотянула. Три последних года после парализации, прикованная к постели, жила у нас. Что мы только ни предпринимали, какие только лекарства ни пробовали, так она и не поднялась. Мы схоронили ее рядом с бабушкой Маврой, любимыми детьми и мужем, нашим отцом, Степаном Михайловичем Материкиным. Внутри могильной оградки есть только холмики и кресты: мама была против установки каких-либо памятников, наказывая в последние дни: «Ничего, кроме крестов, на могилы не ставьте. Не хочу, чтобы каменные плиты давили нас. Покоя хочу после смерти».
Место, где похоронены наши родные – священно для нашей большой семьи. Мы ухаживаем за родовым захоронением, приезжаем попросить совета, поделиться радостным событием, проведать и помянуть всех, кто нашел здесь свой последний приют. И обязательно на праздник Преображения приносим яблоки. Мама всегда так ждала этот день.
Василий Материкин, с. Токарево
Следующая публикация
Комментарии 10
Как же много семей нашей Великой Родины прошли через эту страшную боль, принесенную фашистской нечистью.
Но такой сильный и стойких дух, как Вашей мамы, ещё раз нам напоминает о несломленности нашего народа!