ЗИМНИЙ ПОХОД НА МОЙВУ

Когда Володя Морозов, Слава Михалев, Таня и Толя Рыбальченко учились на геологическом факультете Пермского университета, все практики, учебные и производственные, они проходили в Мойвинской партии под чутким руководством Аблизина. Гера Морозов был тоже студентом,
но на курс старше, и вёл самостоятельные маршруты. В один из полевых сезонов студент Михалев у студента Георгия Морозова в «неграх» числился. Старшее поколение представляли Игорь Борисович Попов и Виктор Яковлевич Алексеев.
Пролетели годы учёбы и полевые сезоны – 1972-й, 1973-й, 1974-й.
Старший Морозов получил диплом и уехал по распределению в Красноярский край. Отработал там положенный срок, вернулся в Пермь и влился в штат Мойвинской партии полноправным геологом. Меж тем и молодёжь вышла на финишную прямую.
Зимой 1976 года друзья-геологи решили сходить на Мойву. База тогда стояла на Малой Мойве, теперь на том месте находится метеостанция. Мужики знали, что там всегда есть запас дров и продуктов. Дороги и тропы им были знакомы не понаслышке – не единожды с Мойвы на Тохту
ходили через перевал и обратно.
Это было перед государственными экзаменами. Володя и Толик к тому времени обженились, ну и наобещали жёнам куниц настрелять и соболей. Должны были идти только мужики, но с Толей Рыбальченко Татьяна пошла четвёртой.
Поскольку тропу знали превосходно, палатку не взяли. Ночевать на переходе и в мыслях не было. Хотя к походу готовились серьёзно. Был февраль, прогноз на морозы – даже маски приготовили монтажные в дорогу. Бахилы тёплые у всех. Охотничьих лыж две пары под валенки, у Толика с Татьяной – туристические, с технической окантовкой. Три ружья, большое количество патронов и капканов. Водка, спирт.
В экспедиции об этом походе знали все. Мойвинцы помогали с амуницией, остальные геологи пальцами у виска крутили – мол, вы, ребята, немножко того… Но это мужиков не остановило.
Маршрут лежал через Свердловск, Ивдель, Тохту.
Когда приехали в Свердловск, оказался неблагоприятным прогноз погоды – тридцать-сорок градусов мороза. Что делать? Возвращаться не хотелось, мысленно четвёрка была уже на Мойве. Решили ехать дальше. В Ивделе мороз продолжал крепчать. Добрались до Тохты, а оттуда
военные забросили четвёрку «Уралом» на «десант» – так называлась делянка на Вижае, где зэки лес валили.
- Почему это место называлось десантом, я не помню, но помню, что командовал на делянке тогда вор в законе – дядя Женя (настоящее его имя – Шеки Хачеев, из Нальчика), – вспоминает Слава.
В избушке сначала только один охранник был – зэк под два метра ростом. Он с ребятами не общался, странный был – глазами разговаривал. Подумали, что больной. Потом в избушку ещё несколько зэков подтянулось, и путешественников поразило, что все они глазами умели разговаривать – переглядками. Особенно когда услышали про цель путешествия.
Парни рассказали, что они геологи и идут на геологическую базу. Их сразу в покойники записали, поскольку мороз давил уже за тридцать и в ближайшие дни послабления не предвиделось. Но отговаривать не пытались. Они вообще не разговаривали с «гражданскими». Ночью начали шарить по рюкзакам. Слава как раз проснулся, когда его ружьё нашли. А ему это ружьё фирмы «Войтер» дед подарил. Изготовлено оно было в 1894 году, стволы из винтовой стали и длиннее, чем у других ружей, сантиметров на пятнадцать. Затвор снизу, ложе из орехового дерева.
Ручная работа. А зэки уже тянут ружье к себе. Приподнявшись, Слава решительно заявил: «Это моё!» Зэки – их двое было – к нему подались. «Ну всё, – подумал Слава, – капец! Сейчас прикончат». Но дядя Женя сказал негромко: «Ша!» – и те по углам рассосались.
Несмотря на предостережение дяди Жени, много повидавшего в своей жизни, ребята решили идти. Встали в четыре утра и отправились.
Слава с Володей тропили лыжню, Татьяна с Толиком шли за ними на своих туристических лыжах.
До перевала дошли нормально. Мороз давил, по ощущениям он уже дошёл до минус пятидесяти. Спины под рюкзаками были сырые от пота, поэтому, как только останавливались, одежда на геологах сразу колом становилась. Мужики поняли, что сплоховали: расчёт был на тридцать
градусов мороза, максимум на сорок, но никак не на пятьдесят.
Мороз морозом, а есть-то хочется. Отмахали немало, немало и энергии спалили. Перед перевалом решили перекусить. А продукты все промёрзли в рюкзаках, их можно было только грызть. Сало, колбаса – всё как камень. Татьяна зуб сломала…
Бросили затею с обедом. Взошли на перевал. Критический пик мороза был на этом самом перевале. Они чувствовали, что мороз страшный, и стремились быстрее уйти в долину. Снег плотный как фирн и ровный ровный – ничто не предвещало препятствий, и вдруг у Славы отлетел носик лыжи – как бритвой срезало. Мороз посодействовал. Может, дерево старое было, не выдержало.
Спустились в долину Мойвы. Неумолимо близился вечер. Володя Морозов теперь лыжню тропил в одиночку. И при этом всё равно шёл далеко впереди всех остальных. Слава шёл последним и постоянно зарывался в снег. Из сил выбился. А снег был настолько глубокий, что если человек упадёт с лыжни в целину, то сам, без помощи подняться не сможет. Да ещё с таким тяжёлым рюкзаком.
Начались разногласия. Они чувствовали, что база недалеко. Но где она? Глубокий снег до неузнаваемости изменил долину, да уже и темнело. Один говорил, надо сюда, другой твердил – сюда… Усталость, запредельный холод, голод. Они были молодые и сильные, но мороз делал своё дело.
– Мы, – говорит Слава, – всё ждали момента, когда Морозов упадёт. У всех была одна и та же мысль.
Морозов упал. Они остановились. Ждут. Он не встаёт.
Нет, замерзать они не собирались. Отнюдь! Они решили ночевать прямо здесь, на том самом месте, где упал Морозов. Тут они поняли ещё одну свою ошибку – в дорогу взяли один топор. Понадеялись, что топоры есть на базе.
Когда стали рубить сушину, этот один-единственный топор сломался, так же как и лыжа, – его срезало с топорища. Дзи-н-нь – пропело железо и отлетело в сторону. Стали нижние ветки с деревьев обдирать и жечь в костре. Татьяна с Толиком были в ботинках, они смогли ноги в костёр засунуть и как-то обогреть их. По дороге-то намёрзлись. А Володя со Славой в валенках, но у них, как только остановились, ноги стали мёрзнуть, а в костёр их не засунешь.
Ветки на таком морозе сгорали как порох. Умудрились чего-то разогреть на костре, замахнули спирта. А водка замёрзла вся до донышка.
Рядом с ними лежала громадная лесина.
– До сих пор никто не признал, – говорит Слава, – кто предложил тогда зарыться под неё на ночь. Сделать тоннель-подкоп и там в спальниках поспать, прижавшись друг к другу.
Они понимали, что если заснут у костра, то замёрзнут. Рыли чем только было можно. Рыли-рыли и поняли, что ничего они не выроют, а если даже и выроют, то заснут и всё равно замёрзнут. Перестали рыть «могилу себе» и пошли поддерживать костёр.
Ночь скоротали. А до базы оставалось всего триста метров. Они увидели её, едва прошли чуть-чуть от вынужденной ночёвки.
Затопили печь. Спирт достали. Согрелись, поели, спать повалились.
А потом началась такая страшная метель, что на улице в одном метре ничего не было видно. Но это было уже не важно – думалось вначале.
Поохотиться они успели недолго – дня два. Охота была неудачная, поскольку опыта ни у кого не было. Капканы ставили просто так, в хвое не кипятили. Куницы эти капканы обходили. А сколько их бегало кругом, на глазах прямо, и в бане, и по складу носились. Ни одной не поймали.
Потом вокруг избы зашумело, засвистело – запуржило. Опустилась кромешная тьма. И они оказались запертыми на базе. Сидели в избе, чем только не занимались от скуки. Уже и счёт дням потеряли, ерунда всякая стала мерещиться. Сидят, пьют водку, а у крыльца хруст какой-то – хрум-хрум, хрум-хрум. Дверь открыли – ничего и никого, метель с ног валит. Закрыли дверь. Опять: хрум-хрум, хрум-хрум. Да что же такое? Толик говорит: «Давайте я с одной стороны избы зайду, а вы с Морозовым с другой. И встретимся». Избу обошли – никого. Морозов забежал в избушку и крикнул: «Блин! Совсем крыша поехала!»
Слава нашёл подходящую консервную банку, сшил обломки лыжи маленькими гвоздиками. Отремонтировал капитально, лыжа ещё не один год прослужила.
Наконец пурга закончилась. Засобирались домой, срок контрольный прошёл, в Перми уже волнение началось. Они опаздывали на два дня.
Назад идти было легко и не так холодно. Когда спускались с перевала, увидели лыжню. Поняли, что их уже ищут. А искал их тот самый вор в законе – дядя Женя, всю свою жизнь просидевший по колымским да печорским лагерям.
Когда они пришли на Вижай, их уже «похоронили». Дядя Женя рассказал, что ходил на перевал за ними, но на Мойву уходить не стал – охрана могла не так понять… Строгого догляда за зэками не было, жили почти как вольные, но иногда к ним со шмоном наезжали. Дядя Женя чуть не до слёз обрадовался, что геологи живы и здоровы, достал ведро браги, стал угощать «смертников». Потом зэки начали выменивать ружьё у Славы на две «Белки». Слава категорически отказался, мотивируя свой отказ тем, что ружьё – память о деде. Ну, раз память, то ладно, зэки отстали и никаких козней не строили. Дедово ружьё у Славы до сей поры сохранилось.
А в «Геокарте» уже не просто волнение было, а паника началась. Вертолёт заказали на поиски…
РАЗГОВОР НА «ОСТРУЮ» ТЕМУ
Этот разговор затеял Серёга Суслов. Говорили о неимоверном количестве клещей, которых геологи снимали с себя, когда работали на Горнозаводских площадях. А тут Игорь Палыч Тетерин пришёл – ему в отпуске не сиделось. Они с Сусловым долгие годы в Теплогорском отряде
вместе работали. Начались воспоминания.
– Стояли мы тогда в Ганьковке, – начал Суслов. – Мама родная, сколько там клещей было! Мы к ним привыкли уже, и тут Курбацкий к нам приехал с проверкой. По тропе прошёлся три минуты – сразу десяток штук наловил. Мы по девяносто - сто штук в день с себя снимали. Идёшь, на ходу их отлавливаешь и тут же сжигаешь. Алексея Михайлыча предупредили, разумеется, мало того, перед ним пару человек запустили, чтобы они на себя «огонь вызвали». Но всё равно Курбацкому порция досталась хорошая.
– Женщин и детей вперёд, поди-ка, запускали? – ухмыльнулся Морозов.
Потом пошли истории на «острую» тему.
– Паша Пачин любил остро затачивать различный инструмент, начиная с перочинного ножика до топора и стамески. Открывал однажды банку тушёнки перочинным ножиком, держа её на коленях, а нож соскочил. Нож острый и тонкий, как шило, в ногу легко вошёл.
– Нож вошёл пониже, – подчеркнул Игорь Палыч.
– Я и говорю – в ногу, – улыбаясь, кивнул Серёга Суслов.
– Примерно в то же место, куда Вовку Остроумова акула в Африке
укусила, – уточнил Гера Морозов. У меня, кстати, тоже от топора с детства хорошая отметина осталась.
– И у меня – добавил Серёга Суслов. – У вас на Мойве и загнал в ногу, на практике. Сучок сухой попался, топор соскочил – и по колену. Приобрёл опыт, потом себе такого уже не позволял.
– И у меня от ножа, – подхватил Игорь Палыч.
– Меня, когда папы уже не стало, – заговорил снова Морозов, – дядька обучал премудростям работы с топором, да так обучил, что работать стал как добрый плотник. Моего старшего сына научил тому же – Максим дрова колет профессионально. А следом и Герка научился. Грамотно,
правильно научились колоть, а не рубить – рубят мясо. Но и на старуху бывает проруха. Максим как-то топор загнал в полено, но загнал неправильно. И через голову поленом машет. А я запрещал через голову колоть, через голову колют только «чайники». Я подошёл к Максиму злой,
он красный стоит – стыдно ему, девчонки-студентки посматривают, а ему уже пятнадцать было. Я сказал: «Давай-ка я расколю». И, грубо попирая свои же правила, поднял полено через голову и сучком прямо в лоб себе заехал. Блин! Я даже на пару секунд сознание потерял. Кровищи столько было!
– Зато показал, как надо, – ухмыльнулся Игорь Палыч.
– Я свои топоры всегда по-мансийски затачиваю – с одной стороны, по принципу рубанка. Мне Коля Бахтияров показал, я на вооружение и взял. Но надо знать, в какой плоскости топор на полено кидать. Манси бесподобно топорами работают – непревзойдённые мастера. Иногда такую листвягу валят! Подходит Никола – я его первый раз увидел тогда.
Он же чувствует текстуру дерева, пару раз тюкнул – дерево на земле.
– Или по-комяцки, – добавил Серёга Суслов.
– Или по-комяцки, – согласился Гера, – со всех сторон. Но мансийскими топорами неумехи только ноги порубят. Неправильно плоскость поставишь – топор от полена отскочит и тебя же по ноге.
– Тот же Паша Пачин, – вспомнил Игорь Палыч, – губу себе пробил. Зуб у него стальной стоял – он и коронку насквозь пробил!
– А Вовка Старков, буровик наш мойвинский, он в зимнее время столярничал в «Геокарте». Со всяким инструментом на ты. Мастер великий был. Из дерева и железа абсолютно всё умел делать. У него в поле мастерская целая была, там свои точилки, переделки с укабэшных запчастей. Токарного станка только в поле не было, а всё остальное было.
Приходит он однажды ко мне, руку за спиной держит: «Начальник, у меня тут беда небольшая. Помоги». Я вижу, что сзади у него кровь капает, он руку достаёт – ё-моё! Он работал стамеской, приклад для ружья вырезал, стамеска соскочила и ближе к локтевому сгибу руку насквозь прошла. Я хорошо знаю, что в таких случаях нельзя предмет извлекать – а что делать? На сотни вёрст никого! Верховья Вёлса. По идее, санрейс надо вызывать. Ладно стамеска узенькая. Старков говорит: «Ерунда, начальник, доставай». Я руку жгутом перетянул, чтобы кровь придержать,
перекисью залил всё и говорю: «Ну, теперь терпи!» И выдернул стамеску!
Она очень острая была – ткани только раздвинула и вошла, как в масло.
Кровь уняли, стрептоцидом засыпали, забинтовали, жгут сняли. Я говорю: «Пальцами пошевели». Он пошевелил. Ну, слава богу! Спрашиваю:
«Санрейс вызываем?» – «Да нет, заживёт всё».
Повезло. И действительно, всё зажило. Ту картинку я до сих пор помню: ручка стамески из локтя торчит и кровь течёт… А про Юрку знаешь историю? – обратился ко мне Гера.
– Про какого Юрку?
– Да про Будрина. Уникальный с ним случай произошёл на Мойве: он себе электрод в шею загнал. Юрка ещё школьником тогда был, в десятый класс перешёл, и работал у геофизиков, у Виктора Сойфера. Мойвинский правый берег они делали в 1967 году. Юрка умудрился загнать в шею электроразведочный электрод.
– Дак он же толстый! – изумился Серёга Суслов.
– Электрод либо на десять был, либо на двенадцать, точно не помню.
А они же заточены и заполированы хорошо. Юрка убежал с самым большим разносом на профиль. А связи с разносчиками никакой не было.
Убежал и не дёргает с места пребывания. Хорошо, что его не коротнули.
Минут пять-шесть ждали от него сигнала, потом поняли: что-то неладно с Юркой. Побежали к нему. А он бежал с электродом по болоту, споткнулся, упал, и электрод воткнулся ему в горло.
Геофизики подбежали: лежит красивый молодой парень, истекает кровью. До ближайшего медпункта километров сто. Принесли его тихонечко в лагерь. Что делать? Жгут не наложишь. Забинтовать как-то умудрились. Совсем юный паренёк – «негром» у Попова был, Витькой его звали – с устья Мойвы он побежал на Сибирёвский прииск. Надо было перевалить Замочный, свалиться на Вёлс и подняться до Сибирёвского. В общей сложности километров пятьдесят набегало. Марафон. Но парень был спортивный. Рации на Мойве не было тогда, а на Сибирёвском прииске была. Витька убежал в ночь. Подошло утро. Юрка истекал кровью. Погода была мерзкая. Но Витька добежал, за одну ночь покрыл такое расстояние по горной тундре! Это был подвиг!
К обеду геологи слышат: «четвёрка» гудит. Вертолёт из тумана прямо перед палатками вывалился. Прилетел знаменитый вертолётчик, я потом несколько раз летал с ним. Фамилию, к сожалению, не могу вспомнить, он всю войну на штурмовых «Илах» летал.
– С Ивделя пришёл? – уточнил я.
– С Ивделя, конечно. Утром SOS с прииска послали. Погоды не было, но Ивдель принял заказ на выполнение санрейса. Экипаж от Бога был. Они с врачом поднялись с Ивделя утром на эшелон в полтора километра, перепрыгнули через Уральский хребет, сели в Красновишерске, долили керосина, вошли в створ Вишеры и пошли на высоте тридцати метров над рекой. В верховьях Вишеры туман их ещё ниже прижал к воде. Но упрямые были ребята…
А Юрка был уже без сознания. Едва приземлились, врач сразу выпрыгнула из машины и первый вопрос: «Выдернули?» – «Нет!» – «Молодцы, геологи!»
Юрку загрузили, ни на секунду они не задержались, вертолёт сразу восемьсот набрал и на Ивдель ушёл. Спасли Юрку. Он был настоящий геофизик. Не каждый бы пошёл учиться после такого случая на геофизика, а у него сомнений не возникло. Мы потом работали вместе. Он умер в сорок четыре года.
Мы в тот день с ним столкнулись на Комсомольском проспекте. Он сказал: «Гера, пойдём выпьем, я сапоги купил новые…» Он сыном министра был. Пижонил, всегда с иголочки одевался. Нас угощал всякими деликатесами, в поле их рюкзаками привозил. Лекарства, если нужно было, доставал. Папа помогал.
Вот он купил себе сапоги шикарные. В коробке их нёс, а в другой руке – бутылку наливки. Мы с ним постояли минут десять, я отказался – по делам бежать надо было. Он выпил всего сто граммов этой наливки, а она палёной оказалась. Я утром в «Геокарту» прихожу, мне Валентина Ивановна говорит: «Гера, ты знаешь, Юра Будрин умер». Я не мог поверить – всего двенадцать часов прошло, как я видел его, весёлого и довольного жизнью.
Я вспомнил, как мы с Юрой прилетели на «Восьмёрке» в Бахаревку с Вёлса в 1990-м, а потом сидели с рюкзаками на остановке и душевно общались около часа, в ожидании сто девятнадцатого автобуса.
Помянули Юру.
#ВладимирКуртлацков