В топку 8 Марта!

— Малинкина, смотри, ровно?
Анька Петрова, Машкина соседка по парте, поворачивается спиной, выпрямляясь, чтоб волосы легли ровно.
Машка, оторвавшись от зеркала, где мазала губы купленным на сэкономленные на завтраках деньги блеском самой крутой в мире марки, скользит взглядом по спине подружки.
— Ровно.
Анька, развернувшись, подходит к зеркалу, становясь чуть позади Машки, поправляет бант на новой блузке.
Машка старается не смотреть, не завидовать. У Аньки родители богатые, блузки, туфельки, а какая классная косметичка с настоящей косметикой! Ей о таком только мечтать…
Закончив подкрашивать губы, убирает блеск в сумочку, мысленно делая пометку не забыть запрятать подальше. Не дай бог, мама найдет, разборка будет…
Пару мгновений подружки смотрят на себя в зеркало лаборантской кабинета биологии, набираясь смелости, чтоб пойти в актовый зал на школьную дискотеку, посвященную Восьмому марта.
Это событие, грандиозное. К нему готовились долго, а Машка - так еще и провернула титаническую работу с мамой, чтоб та смягчилась и отпустила ее. Шутка ли, вечером, в шесть часов только начало! А обратно когда? Стемнеет уже! Двенадцатилетней девочке нечего шляться по темени одной!
Короче говоря, Машка до сих пор в шоке, что маму удалось уговорить.
— Там новенький будет, — шепчет Анька, краснея щеками и ушами одновременно.
— И что? — Машка демонстративно пожимает плечами, хотя все внутри замирает от напряжения. Новенький, Витек Семин из параллельного… Красивый, и, говорят, чемпион какой-то… Она не то, чтоб специально узнавала, но слухами школа полнилась. А сам Витек, высокий, светленький, и взгляд такой… Ух! На переменах, когда встречаются с бэшками в кабинетах, даже сердце заходится, если смотрит… А он смотрит…
Но Аньке, естественно, про Машкино сердце знать нельзя. Они, конечно, подружки, и с первого класса за одной партой, но пару раз было, что Анька нечаянно секретики выдавала Машкины. И когда у Машки случайно колготки порвались сзади на попе, Анька неловко задела ее сумкой и задрала юбку… И все увидели… Машка до сих пор ежится , вспоминая свой позор и смех одноклассников. И быть бы ей с прозвищем гадким до конца школы, но Сашка Светлов, самый главный хулиган не только в их классе, но и во всей параллели, как раз в этот момент окно разбил в кабинете. Все отвлеклись и про Машку забыли.
Так что… Не стоит Аньке знать, что новенький нравится Машке… Не стоит.
Девочки выходят из лаборантской, запирают ее на ключ, потому что биологичка, их класнуха, будет ругаться, если оставят открытой, и ключ надо ей вернуть.
Биологичка сегодня дежурит внизу, в актовом зале, следит, чтоб школьники не слишком бесились. Кроме нее, там еще физрук и завуч. Короче говоря, не разгуляешься.
Но Машке без разницы на учителей. Она первый раз идет на школьные танцы, и волнение зашкаливает.
В актовом зале полумрак, музыка гремит вовсю, а народу мало совсем танцует… Только восьмые классы зажигают, они взрослые уже, вообще не стесняются.
Машка с Анькой стоят у стены, взволнованно вытягивают шеи, высматривая одноклассниц.
Сквозь толпу Машка видит новенького и замирает. Он смотрит на нее, не отрываясь.
Машка волнуется, сердце колотит бешено в грудь, губы пересыхают. Хочется обернуться, убедиться, что рядом никого нет… Что на нее смотрит…
Где-то сбоку раздается взрыв смеха, Машка вздрагивает и отводит взгляд, с неудовольствием косясь в сторону шумных мальчишек.
В основном, там восьмые классы, но есть и парочка из седьмых. Натыкается на смешливый взгляд Сашки Светлова, поджимает губу с неудовольствием. Только бы не прицепился опять, дурак.
Он в последнее время часто лезет к Машке, то за волосы дернет, то толкнет, то скажет что-нибудь обидное. Машка злится и отвечает тем же: толкает в ответ, лупит со всего размаху по глупой лохматой башке, дразнит. Но, кажется, это только больше раззадоривает Светлова. Дурак, что с него взять…
Другое дело, новенький… Опять смотрит… Опять!
Музыка становится медленной, и Машка с диким волнением видит, как Семин идет в их с Анькой сторону.
Анька дергает ее за руку:
— Машка… Машка, идет! Идет!
Машка досадливо вырывает локоть. И без того видно, что идет.
Прикусывает губу, стараясь выглядеть спокойной и взрослой. Тут же с ужасом вспоминает, что на губах блеск, малиновый, а теперь, наверно, и на зубах!
Кошмар! Как быть? Не улыбаться!
— Привет, — здоровается с ней Семин. Именно с ней, Аньку, стоящую рядом, словно не замечает.
— Привет, — едва слышно пищит Машка, ощущая, как дыхание замирает.
Он разговаривает! С ней! С ней!
— Хочешь… потанцевать?
Ох… Он реально приглашает, да? Да?
Она боится говорить, а потому кивает.
Семин разворачивается и идет в зал.
Машка, боясь смотреть вокруг, вдруг кто-то что-то говорит и вообще… Идет следом. Семин тормозит сбоку от места для танцев, поворачивается и тянет к ней руку… Машка выдыхает, подходит ближе и кладет руки на острые плечи Семина.
Музыка, медленная, красивая, обволакивает, попадая в такт их неловким топотаниям на одном месте, и Машке кажется, что они, словно в мультике про Золушку, летают, скользят по залу, красиво и быстро. Голова кружится от волнения и счастья, а Семин красивый такой, и серьезный. И за талию держит крепко… И его ладони тяжелыми кажутся, блузка в тех местах, где касается, горячая.
Семин что-то говорит, но Машка не может отвечать, потому что кажется, если раскроет рот, то перестанет контролировать ноги и упадет…
Семин опять что-то говорит, явно спрашивает… Спрашивает?...
Машка мотает головой, показывая, что из-за музыки не слышит его слов, и Семин наклоняется ниже, чуть ли не касаясь губами ее ушка, отчего у Машки загорается мочка, повторяет:
— Тебе тут нравится?
— Да! — Машка с готовностью кивает, словно болванчик на торпеде машины, — очень. А тебе?
Чего ей стоит поддержание разговора, никто никогда не узнает…
— Да, — коротко отвечает Семин, — теперь.
Это слово он говорит с паузой и смотрит так… Он что, он реально? Он про то, что она думает, да?
Ох…
Машка неосознанно крепче сжимает пальцы на плечах мальчика и ощущает, как его руки тоже стискивают сильнее ее талию. Офигеть…
— Эй, Малина, колготки зашила уже? — громко, перекрывая музыку, доносится смех со стороны группки одноклассников, стоящих неподалеку.
Машка замирает, распахивая глаза, словно лемур, застигнутый лучом света.
— Это они о чем? — хмурится Семин, останавливаясь и глядя в сторону одноклассников.
— Ни о чем… — бормочет Машка, краснея всем лицом и пытаясь вырваться из его рук.
— Она пердушка у нас, ты не знал, Семин? — голос подруги Аньки, громкий и язвительный, кажется, перекрывает музыку, — с ней никто сидеть не хочет за партой! В том году даже колготки на сзади пропердела!
Машка, не в силах выдержать позор и предательство, всхлипывает и вырывается из рук Семина. Он, кстати, не особенно и удерживает.
Сквозь улюлюканье и свист Машка проносится к выходу из зала, сразу на второй этаж, в женский туалет, там с разбега запирается в кабинке и громко, навзрыд, рыдает.
Надо бы сдержаться, повести себя по-другому, может, ответить предательнице Аньке злой шуткой… Но голова отключается, перед глазами только удивленные глаза Семина, гадкие слова бывшей подружки… И позор, позор несмываемый!
Пропади пропадом эта школа! Это Восьмое марта! Эта жизнь!
В топку!
Машка не знает, сколько сидит в туалете, просто в какой-то момент слезы перестают течь, а нервная икота проходит. Она встает, умывается и идет к лаборантской кабинета биологии.
В школе темно, наверно, дискотека закончилась…
И это хорошо.
В кабинете сидит биологичка:
— Малинкина, ну где тебя носит? Я уже пятнадцать минут сижу тут, жду тебя! Все уже разошлись! Хотела в полицию звонить…
— Простите, Марь Викторовна, — бормочет Машка, — я в туалете была…
— Тебе плохо? — хмурится биологичка, но Машка мотает головой и направляется в лаборантскую за одеждой.
Вспомнив про блеск и необходимость его прятать от мамы, она ищет его в сумке… И не находит. Не веря, перерывает несколько раз сумку, но блеска нет!
Это становится окончательной каплей в череде жутких событий этого Восьмого марта, и Машка, едва сдерживая слезы, прощается с класнухой, выбегает из школы и уже на крыльце опять дает волю слезам, оплакивая все на свете: ужасный свой позор, предательство Аньки, Семина, потерю единственной вещи, что приносила радость…
Когда от стены крыльца отделяется темная невысокая фигура, Машка даже не реагирует. Что еще плохого может случиться с ней сегодня? Все уже было!
— Ты че ревешь? — голос, знакомый, хрипловатый, без привычных своих издевательских интонаций, заставляет замолчать и удивленно вытаращиться на своего обладателя.
Одноклассника Сашку Светлова, хулигана и придурка.
Что ему тут надо? Еще поиздеваться хочет? Ну уж нет!
Машка, покрепче сжав ремень сумки, отходит чуть в сторону, смотрит на него исподлобья:
— Ниче.
— Из-за этой дуры, что ли? — хмыкает Сашка, подходя ближе, — плюнь на нее. Она овца.
Машка не возражает. Что есть, то есть. Разглядывает Сашку, отмечая синяк под глазом и кровь на губе. Откуда? Вроде, вот только не было…
— Ты дрался, что ли? — вопрос вылетает сам собой, и Сашка, дотронувшись до губы и чуть поморщившись, отвечает:
— Не-е-е-е… Это так… Разговор…
Он кажется таким неожиданно взрослым, когда произносит это, что Машка уважительно кивает, не задавая больше уточняющих вопросов, молча спускается с крыльца.
Сашка идет следом. Тоже молча.
— Ты чего? — поворачивается Машка к нему. — Тебе тоже в эту сторону?
— Ага…
Он прибавляет шаг, равняясь с ней, подстраивается под ее темп.
— Че рыдала? — опять задает вопрос.
Машка косится, немного удивляясь такому настойчивому интересу. Светлов — известный двоечник, хулиган и матершинник. Странно, что он может говорить спокойно. И сейчас… Зачем интересуется? Все же понимает, раз про Аньку сказал… Или нет? Может, не понимает? Ну, тогда и не надо…
— Блеск для губ пропал, — голос неожиданно подрагивает, и слезы удается сдержать с трудом, — я только купила…
— Из-за такой фигни рыдать? — удивляется Сашка, проявляя типичную для мужчин толстокожесть, и Машка, почему-то не выдержав, опять заливается слезами.
Она рыдает, закрыв лицо руками, и не замечает, как Сашка, неуклюже потоптавшись рядом, обнимает ее и пытается утешать, поглаживая по спине и что-то бормоча про то, что ничего страшного, что блеск - это фигня, а она возражает ему, что не фигня, что он такой красивый и дорогой, что она один разочек только попользовалась…
В итоге, когда от истерики остаются только легкие судорожные вздохи, Машка понимает, что стоит с Сашкой, обнявшись…
И это кажется неожиданно странным и пугающим. Пожалуй, гораздо страннее, чем до этого медляк с Семиным… Она задирает подбородок.
Сашка смотрит на нее, и, кажется, даже не дышит. Глаза его, темные, какие-то странные, а запекшаяся кровь на нижней губе придает боевой, взрослый вид…
Он держит ее за плечи, рассматривает внимательно и серьезно а затем шепчет:
— Не нужен тебе никакой блеск, Малинка, у тебя губы и так, словно малина…
И Машку в жар бросает от его слов, становится настолько стыдно и волнительно, что она не может терпеть, отталкивает Сашку и бежит домой. Они к этому времени умудряются дойти практически до ее дома, так что Сашка не успевает ее догнать.
Машка забегает в подъезд, в одно дыханье залетает к себе на третий, затем в квартиру, скидывает обувь и куртку и запирается в ванной.
Там она смотрит на себя, безумную, красную, зареванную всю.
И в голове звучат Сашкины слова: “Твои губы, как малина…”
Чего это он? Зачем?
Так и не найдя ответа, Машка умывается, отказывается от ужина и валится в кровать.
И перед сном вспоминает совсем не свой позор, а Сашкины блестящие глаза и его слова.
На следующий день у нее поднимается температура, и Машка две недели валяется с орз дома.
И за это время умудряется уговорить маму перевести ее в другую школу. Она хочет быть врачом, а нужная ей школа является опорной от медицинского университета.
Аргументы серьезные, и мама соглашается…
Машка больше не появляется в своей старой школе, постепенно забывая Аньку, свой позор, Семина…
Машка увлечена новой школой, одноклассниками, которые не знают про дырку на колготках, учебой, пусть теперь приходится ездить две остановки по прямой…
Она ни о чем не жалеет… Может, только о темных глазах Светлова, взволнованно глядящих на нее, о его словах: “Твои губы, как малина…”
Это кажется волнительным и нереальным, и со временем тоже тускнеет, все больше напоминая сон.
А Восьмое марта Машка теперь не любит. Дурацкий праздник. Да ну его!
***
— И вот представь, когда раскопали это захоронение, там обнаружили в целости и сохранности скелет скифской принцессы! Это невероятное открытие!
Вадик горячится, поправляет очки, даже, кажется, чуть-чуть подпрыгивает, отбегая на пару шагов дальше Машки и идя спиной вперед, чтоб смотреть в глаза и видеть, как она реагирует на его рассказ.
Машке приходится округлять глаза и открывать удивленно рот, хотя, на самом деле, история раскопок могил ее не особенно увлекает.
Но Вадик не замечает этого, он размахивает руками, оседлав своего любимого конька, торопится, глотая звуки, стремясь донести до Машки всю важность того, о чем говорит.
А она идет, чуть ускоряясь, потому что уже поздно и темно, и опять это проклятое Восьмое марта, которое ей со школы не нравилось, и зачем вообще пошла на дурацкие камерные посиделки для избранных?
Это не банальная вписка, где пьют и веселятся, нет… Это такой интеллектуальный вечер, где все строят из себя ужасных умников и кривят нос, если ты не умеешь поддерживать разговор на заданную тему.
Машка не умеет. Она медик, уже, практически, интерн, она может рассказать, как ставить катетер мужчине в пах, как вправлять выбитое плечо и зашивать порез от ножа. А не вот это вот все… И потому сегодня на интеллектуальном вечере, куда затащил ее неугомонный Вадик, с чего-то решивший, что они пара, не блистала совсем.
Потому и настроение не особо, хотя обычно Машка на такие мелочи не обращает внимание. Жизнь закалила, насмешливые взгляды окружающих теперь не трогают.
Машка знает свои сильные и слабые стороны, имеет серьезные планы на жизнь.
Она подрабатывает в травме и очень этим довольна. По крайней мере, наличие работы позволило съехать от мамы и снять угол возле универа. И вот уже полтора года она совершенно свободна и так же совершенно счастлива. И еще завтра она уезжает в столицу на преддипломную. Пригласили в одну из престижных клиник. Мало кого приглашают, на самом деле. И Машке по этому поводу опять завидуют. Но она уже давно не та восторженная двенадцатилетка, она умеет держать удар и язвительно отвечать всем длинноязыким придуркам.
Вадик знает о практике, знает об ее отъезде и надеется, что сегодня будет продолжение вечера. Не у себя дома, потому что там мама, а у Машки в съемной халупе, на матрасе.
И Машка, если честно, в начале вечера такой вариант рассматривала… Но сейчас, глядя на воодушевленного Вадика, все больше склоняется к тому, что перед поездкой надо отдохнуть. Одной.
А он… Ему явно интересней древняя скифская принцесса, чем Машка.
Они идут в темноте, легко похрустывая мартовским льдом, и тени вокруг сгущаются…
И выступают перед ними, загораживая путь.
Вадик натыкается на одну из теней спиной, ойкает, замирает, испуганно поправляет очки…
Машка тоже замирает, внимательно разглядывая троих высоченных парней, перегородивших им путь. Пальцы ныряют в карман, нащупывая там скальпель. Просто так она не дастся.
Вадик смешно ежится, отходит на шаг, к Машке, и ей кажется, что, будь его воля, он бы и за спину к ней спрятался.
Это так… Глупо… Несмотря на опасность, Машка ощущает разочарование. Похоже, она все же не до конца склонилась к мысли спать сегодня одной, рассматривала варианты… Глупая какая.
И Восьмое марта это… Все из-за него. Никогда ничего хорошего не приносило!
— С праздником, девушка, — здоровается, между тем, один из парней и подходит ближе.
Свет фонаря выхватывает пустой взгляд со слегка расширенными зрачками, и Машка понимает, что все гораздо опасней, чем она думала буквально минуту назад…
— Спасибо, — спокойно отвечает она.
Вадик, придя в себя чуть-чуть, вспоминает, что он мужского пола, и слегка подрагивающим голосом спрашивает:
— Вы что-то хотели?
— Да, — соглашается другой парень, — хотели… Телефоны, карточки, пин-код от них. И у девушки сережки.
Машка машинально хватается за длинные блестящие серьги, не особенно дорогие, но красивые очень. Эти серьги — штучная работа, таких больше нет. И отдавать их безумно не хочется. Но, похоже, придется.
Парни пока что настроены мирно, говорят без присущей наркоманам в ломке истеричности, значит, есть шанс отделаться малой кровью. Чтоб она еще хоть раз вышла куда-нибудь Восьмого марта…
Все ломает Вадик, неожиданно возомнивший себя мужчиной, или, может, неверно оценивший степень опасности. Он выпрямляется, задирает подбородок:
— Это с чего еще? Да я на вас в полицию…
И тут же хрипит, сгибаясь от боли. Кто-то из парней, Машка не замечает даже, кто именно, бьет его в живот.
Машка стоит, не двигаясь, не делая попытки помочь Вадику, потому что дурак и сам нарвался, открывает сумку, достает дешевенький китайский телефон, протягивает одному из парней.
— У меня нет карточек… Только телефон и немного наличных, — говорит она.
— Серьги, — напоминает грабитель, делая к ней шаг, и в этот момент Вадик, разогнувшись, отталкивает его в сторону и с воем бежит прочь, развивая неожиданно серьезную скорость.
Машка оторопело смотрит ему вслед, впрочем, грабители тоже офигевают.
А затем, переглянувшись, начинают дико ржать.
Машка, несмотря на дурость и возросшую опасность ситуации, тоже ощущает потребность рассмеяться… Очень уж все глупо складывается. И Вадик этот нелепый… И сама ситуация. Она осталась один на один с тремя грабителями…
С ума сойти!
Вот тебе и Восьмое марта…
К черту такой праздник!
А парни, отсмеявшись, как по команде, смотрят на нее, и Машка замирает, ощущая, как меняется неожиданно атмосфера, становясь еще опасней, чем до этого.
— Че ж такой парень у тебя? — задает вопрос тот из грабителей, что требовал у нее серьги. — Бросил девушку одну… С тремя мужиками… О чем думал?
— Не уверена, что он… думал… — Машка сильнее сжимает скальпель в кармане, отступает назад.
— И зачем он тебе, такой? — задает закономерный вопрос парень, — бери меня лучше.
— Или меня, — вступает второй.
Машка ежится от ставших настойчивыми и масляными взглядов, мотает головой.
И в этот момент из полумрака выступает третий из парней, до этого времени молчаливо наблюдающий за происходящим.
Он делает шаг к Машке, сразу оказываясь как-то близко, нависая над ней. Из-за облаков выглядывает луна, и Машка с удивлением всматривается в лицо грабителя. Почему-то кажущееся ей знакомым…
Он легко приподнимает ее пальцем за подбородок, изучает… Его темные глаза щурятся, тоже знакомо…
— Лучше меня, — тихо говорит он, и Машка с изумлением и узнаванием вглядывается в хмурое, но вполне симпатичное лицо.
Она открывает рот, чтоб произнести имя, но парень чуть заметно качает головой, и Машка понятливо молчит.
Большой палец, с чуть шершавой подушечкой, мягко и даже ласково проходится по подбородку и скуле, затем ладонь скользит по шее вниз, заставляя немного испуганно сглатывать…
И исчезает.
А Сашка Светлов, а это именно он, ошибки быть не может, все смотрит и смотрит на нее, не отрываясь. И затем, не оборачиваясь, говорит почему-то притихшим приятелям:
— Телефон вернули.
И протягивает руку.
Ему без единого вопроса и возражения отдают телефон.
Сашка возвращает его обомлевшей Машке, усмехается едва заметно, а затем говорит громко, опять же не глядя на своих приятелей:
— Девушка меня выбрала, всем привет.
— Везунчик, — завистливо тянет один из парней, а второй, тот самый, что с расширенными зрачками, только смеется, слегка крипово.
Сашка молча тянет Машку за руку дальше по аллейке, больше не обращая внимания на оставшихся там парней.
Машке очень хочется спросить, продолжат ли они свою охоту или уйдут, но этот вопрос явно неуместен сейчас…
А уместные вопросы почему-то улетучиваются из головы с диким свистом. Только бесконечное изумление от странного выверта судьбы, да еще дикое волнение, от которого сердце стучит сильно и больно.
Она безмолвно топает следом за Сашкой, рассматривая его неожиданно широкие плечи, темные волосы, татуху на шее, прямо над воротом куртки, ощущает, какая горячая и крепкая у него рука…
И в этот момент почему-то плевать, куда он тащит ее так настойчиво и что планирует дальше делать. И нет в голове мысли, что Сашка, этот новый и совсем незнакомый, может быть опасен… Не просто же так он стоял сейчас там, в темной аллее, карауля зазевавшихся путников?
Они выходят из аллеи к набережной закованной в лед реки. Тут светло от фонарей, да и луна яркая сегодня.
Сашка тормозит, разворачивается и смотрит на Машку. Глаза его улыбаются, а лицо серьезно:
— Ну привет, Малинка, — здоровается он, — какого ты тут забыла?
— Привет, Светлов, — Машка тоже улыбается, пожимает плечами, — как-то так получилось… Я тут живу недалеко…
— Вот как? — Сашка кивает, — давай провожу тогда.
И Машка соглашается.
Они идут вдоль набережной, молчат и приглядываются друг к другу. Машка, почему-то смущаясь, искоса, а Сашка открыто, очень внимательно и даже нагловато.
Его взгляд скользит по лицу Машки, тормозя то на красных щеках, то на губах, то спускаясь к горлу, по которому он совсем недавно скользил пальцами.
И Машка ощущает этот взгляд, словно прикосновение, легкое, но настойчивое.
Она почему-то не может себе позволить похожее поведение, хотя даже вскользь Сашка ей кажется все больше и больше интересным.
Удивительно, как из вечно неряшливого, худого, вихрастого мальчишки с озорными глазами и постоянными ссадинами от бесконечных драк вырос такой интересный парень, высоченный, широкоплечий, симпатичный.
Всем хорош Сашка. Вот только обстоятельства их встречи пугают и даже напрягают…
— Слушай, — прерывает она тишину между ними, — я, конечно, никому не скажу о… сегодняшнем… но…
— Это мы, типа, поспорили, — тут же отвечает Сашка, улыбаясь настолько открыто и завлекательно, что Машка просто забывает о том, что хотела сказать.
Из головы как-то сами собой выветриваются все возражения, все логические, вообще-то, доводы, говорящие совсем не в пользу его объяснения ситуации…
И остается только что-то волнующее, сладковато-пряное, словно предвкушение перед новым еще, неизведанным… Но обязательно невероятным…
Сашка начинает спрашивать о том, где она сейчас, чем занимается, и Машка охотно переключается на безопасную тему, рассказывая об учебе, работе, случаях в травме, в морге, куда их отправляли на практику, и прочее.
Сашка слушает внимательно, смеется там, где надо, поддерживает разговор, как-то ловко съезжая с темы о себе. Машка, увлеченная им, этой ночью, луной, что обливает их своим призрачным, таким волнующим светом, не обращает на это все внимания. Ей кажется, что она легкая-легкая, все так классно, так невероятно, что не хочется думать о земном. Только гулять дальше, держась за руки с этим, очень-очень интересным парнем, так открыто показывающим, что она ему нравится…
Болтая, они доходят до ее дома и останавливаются у подъезда.
Машка смотрит на своего бывшего одноклассника, такого привлекательного, веселого, загадочного, и неожиданно ощущает что-то похожее на сожаление. Она уедет завтра.
Эта практика очень важна, если она хорошо себя покажет, то будет шанс вырваться отсюда, из провинции, жить и работать в столице… Это ли не круто?
И Сашка… Он, конечно, классный и все такое… Но…
— Знаешь, я приходил тогда к твоему подъезду, — Сашка смотрит на нее так внимательно, пронизывающе, что Машку невольно дрожь пробирает. Она сразу понимает, о чем он говорит. О каком времени ее жизни. — Ждал, что ты выйдешь… А ты не выходила. И в школе не появлялась… Сказали, что ты заболела. А потом… Потом сказали, что ты перешла в другую школу…
Его хрипловатый взволнованный голос пробирается куда-то под кожу, царапает что-то внутри, так остро и сладко. Приходил… Ждал… Черт…
Машке становится одновременно приятно и обидно. Почему не стал настаивать? Почему не дождался, пока выздоровеет, не поймал у подъезда?
— А потом я… Ну, короче… Не мог…
Сашка чуть отводит глаза, явно не желая рассказывать, по каким причинам он не нашел ее тогда, в их двенадцать лет. Что-то произошло с ним тогда, наверно, не особенно хорошее, о чем вспоминать не хочет…
— Но я тебя вспоминал, Малинка… И даже блеск для губ тебе купил и в почтовый ящик сунул…
— Я… — Машка округляет глаза, — я не находила…
Сашка хмурится, но не комментирует. У Машки есть подозрения, почему она не получила свой подарок тогда, больше десяти лет назад, но озвучивать она их не хочет. Почему-то неприятно даже думать, что мама могла… А она ведь могла…
— Он был малиновый… — шепчет Сашка, и Машке становится горячо.
Совсем как тогда, в их двенадцать, в этот же день, дурацкое Восьмое марта, когда этот мальчик сказал ей, что ее губы словно малина…
Она непроизвольно облизывает нижнюю губу, а через мгновение уже взволнованно и удивленно ахает, потому что Сашка, резко преодолев разделяющее их расстояние, прихватывает ее за плечи и целует. Сразу так жадно, что Машка, обескураженная, взволнованная и, пожалуй, ожидающая чего-то такого, просто позволяет вытворять с собой совершенно неприемлемые на первой встрече вещи…
Хотя, они в Сашкой уже давно знакомы, так что…
Он очень нетерпеливый, держит так крепко, словно боится, что она исчезнет, целует так жадно, словно она — первая для него, или даже единственная… От него вкусно пахнет чем-то терпким, мужским очень, а грудь твердая, плечи напряженные, мышцы на руках напрягаются заметно даже под курткой…
И Машка теряет себя в этом всем, забывает про Вадика, про то, что , в сущности, совсем не знает Сашку, что он явно не договаривает многое, что он чужой и опасный…
В эту ночь, в ее съемной хрущевке, на матрасе, небрежно брошенном на пол, она вообще ни о чем не думает. Не получается потому что.
Сашка не позволяет думать, приходить в себя. У Машки создается ощущение, что она для него — что-то большее, чем случайная встречная, или первая школьная любовь…
И, покоренная этим ощущением, она полностью отпускает себя…
И единственное, что тревожит ее этой ночью, из-за чего она периодически все же всплывает на поверхность безумия, это ее утренний отъезд… Надо сказать Сашке… А как? И, главное, когда?
Каждый раз, когда Машка пытается поговорить с ним, Сашка, словно опасаясь услышать что-то плохое, ненужное ему, тут же затыкает ее поцелуем, выбивая опять все мысли из ее головы…
В итоге Машка малодушно решает, что как-нибудь скажет утром, и полностью тонет в их общем, одном на двоих, безумии…
А утром просыпается от горячих губ Сашки на затылке и шепота, что ему надо бежать, но он забил свой телефон в ее и позвонит, когда освободится…
Машка, сначала вскинувшись, валится на измочаленный матрас, почему-то с облегчением выдыхая.
Наверно, это самый лучший вариант…
Вот только хлопнувшая дверь почему-то больно бьет по глазам, выталкивая ненужные сейчас слезы…
В поезде Машка отправляет по новому для себя номеру краткую смс, что уезжает в Москву и вернется через два месяца…
И твердой рукой отключает звук, когда телефон разражается требовательной трелью.
Она не готова сейчас говорить, не готова что-то обещать и оправдываться, в конце концов, она не обязана этого делать…
За окном летят мартовские снега, светит уже по-весеннему пронзительное солнце… И, наверно, именно от него глаза слезятся. Точно, от него.
Машка, с каким-то усталым обреченным чувством думает, что в очередной раз Восьмое марта прошло у нее странно. И то, что казалось катастрофой, внезапно вывернулось неожиданным подарком… Верней, не подарком, а так… Приманкой. Поманило и ускользнуло.
Дурацкий март. Дурацкий праздник… Все так по-дурацки…