В этот дом престарелых мне всегда заезжать было трудно. Какая-то угнетающая, тягостная атмосфера. Может, скажу некорректно. Но пока поднимался по лестнице, мне казалось, все там уже умерли.
Так длилось, пока не появилась Анна Марковна, восьмидесятилетняя старушка. Бывшая учительница литературы, с необычайно острым умом и тихим, почти детским смехом.
С ее приходом все преобразилось. Мне стало куда легче работать с пациентами. Я стал замечать цветы вокруг и так далее. Лица у людей стали другими.
В частном доме престарелых «Делай добро» она прожила пять лет, и за это время я ни разу не слышал от нее жалоб, хотя когда умер Михаил Семёнович, она вообще замолчала.
...Они были неразлучны, эти двое. Он — бывший капитан морского судна, вечный балагур, с шутками ниже пояса, анекдот в каждом кармане, курить ему запретили, так он ходил с пустой трубкой в зубах и вечной белой фуражкой с желтой кокардой Речфлота, где штурвал на якоре. Он приехал с Севера. Там жил уже на пенсии. Но дочь просила переехать к ней в Москву. Вот он и переехал. Квартиру продал, деньги у него забрали якобы на покупку квартиры, потом сослались, что мол не хватает, и поселили его на дачу без удобств, а потом к нас.
Анна Марковна — строгая, элегантная, манерная, но оттаивающая под его шутками. Она жила с сыном, кандидатом филологических наук, невесткой и двумя внучатами. Но внуки выросли. Всем надо было где-то жить. Ипотеку на новую квартиру сын не потянул. Все вернулись в "двушку" Анны Марковны, – бабушка стала лишней.
...Они пели с бывшим капитаном Речфлота старые романсы. А когда начинали «Только раз бывают в жизни встречи», собирался весь персонал и пациенты пансионата, да и по-моему кошки со всей округи тоже собирались. Охранник, что сидит на шлагбауме, приходил.
Спорили о Блоке и Маяковском, Евтушенко и Бродском, Набокове и Борхесе, да так, что я заслушивался. На праздники танцевали вальс. А еще он, бывало, разыгрывал перед ней сценки, изображая капитана Врунгеля. И заканчивал, обращаясь почему-то к персоналу, всегда одной фразой : «Мы в некотором роде не совсем гавайцы. Скорее даже, совсем не гавайцы…»

Однажды утром он не проснулся, — инфаркт. Быстро, без мучений.
Анна Петровна не спрашивала, не подходила, не плакала. Она просто замолчала и перестала есть.
Через три дня после похорон мне сообщили: старушка не спит. Ночь встает и сидит в углу комнаты. Говорит, что к ней приходят.
— Кто? — спросил я.
— Четверо гробовщиков, — прошептала она, сжимая мои пальцы ледяными руками. — В черных рубашках, коричневых костюмах, как у гробовщиков. На голове у них шляпы,… такие широкие, что лиц не видно. Стоят вокруг кровати и молчат. Ждут, когда я умру.
Подобные галлюцинации описывал невролог Оливер Сакс. Я прописал ей легкие седативы, списал всё на переживания и стресс. Но один и тот же рассказ повторялся.
— Они не дышат, доктор. Они уже умерли. Но я чувствую, как они смотрят. Моя кровать — как катафалк. Я боюсь они ее покатят. Ведь они пришли за мной.
Ее глаза были сухими, огромными, и прозрачными, как у куклы, – она еще больше стала сутулиться, прямо затравленный зверек. Она боялась протянуть руку, чтобы не притронуться к гробовщикам.
Через неделю тени исчезли. Но началось другое.
В столовой, где играл старый патефон, Анна Марковна вдруг увидела, как вносят гробы.
«Они опять пришли за мной», — говорила она.
На другой день она сказала еще больше.
«Маленькие человечки в черных картузах…, — карабкаются на стену. Видите? Лилипуты. Один, второй, третий, четвертый… Они приехали дать концерт».
Человечки казались ей «милыми, но глупыми». Она даже улыбалась им, слушала Чайковского, смеялась с соседками. Я уже думал, что кризис миновал.
Она умерла в ту же ночь. Во сне, как и Михаил Семенович. А на стене — мы все увидели четыре вертикальных темных пятна, – меньше метра каждое. Будто от тех лилипутов, что видела перед смертью Анна Марковна. Их происхождение для меня до сих пор загадка.

*(Запись из архива доктора В.И. Громадского. Случай №17-93. Диагноз: синдром Котара, осложненный галлюцинаторными эпизодами. Причина смерти: острый коронарный синдром.)